Те же из небожителей, кто покорился воле Митры, решили заключить вечный мир. Они смешали в большом котле пот, кровь и слезы, коих немало пролили в дни жестоких битв, добавили молока священной козы, а также растворили плоть небесного скальда Бухваса, скальд пошел на эту жертву добровольно ради общего блага. Потом все выпили по заздравной чаше и разбрелись по своим делам, оставив котел с медом под присмотром Атали, дочери ледяного бога Имира…

— Отец рассказывал об этой коварной деве, чуть было не сгубившей его, когда он был ранен в стране Асов и лежал беспомощным посреди ледяной пустыни. Дух явился к нему в облике прекрасной женщины и чарующими танцами пытался увлечь за собой на гибель.

— О, Атали всегда танцует, ибо когда-то выпила слишком много Меда Поэзии, — кивнул Бу. — Танцует и не может остановиться, ибо жаждет прекрасного: возвышенной чистой любви… К сожалению, все претенденты замерзают среди ледяных торосов или их приканчивают братья-великаны Атали. Печальная, но возвышенная история…

— Так что же, — спросил Конн, — Мед Поэзии так и хранится во владениях Имира?

— Ну нет! — возразил дух-хранитель. — Небожители поначалу и вправду спрятали котел возле Сталкивающихся Скал далеко на севере, но однажды, когда они собрались на пирушку, мед так промерз, что невозможно было отколупнуть и кусочка. Пришлось пить обыкновенную брагу, и она так вскружила голову многим богам, что те, по своему обыкновению, передрались и в пылу ссоры растопили вековые льды. Тогда лавины сошли с северных гор и промыли широкую долину, где позже поселились киммерийцы. Это было за много веков до рождения вашего отца, государь.

И боги решили, что Меду Поэзии не место на земле, и спрятали его под корнями Мирового Древа. Корни пьют его и отдают взамен свои соки, так что источник никогда не иссякает. Сторожит источник великан Кубера-Нор. Правда, он долго отсутствовал, местность вокруг совсем одичала, Мед Поэзии растекся, пропитал всю вершину Мировой Горы и вырос там лес не лес, а так, некое существо с ветками-щупальцами и весьма возвышенными представлениями о смысле жизни…

— Этот мудрец, провонявший все вокруг своими миазмами, пытался меня слопать! — воскликнул король и посмотрел на багровые полосы на руках и ногах, оставшиеся там, где сжимали их липкие ветви живых кустов.

— Это с вашей точки зрения, — хихикнул Бу, — с точки зрения существа, запертого в своей бренной оболочке. Лес же хотел освободить вас от земных страданий, слив с Беспредельностью.

— Ну, голод можно обосновывать по-разному, — буркнул Конн. — Как вы только с ним уживаетесь…

— Да ведь мы бестелесные, — напомнил элементал. — А лес нас не трогает, знает — без толку.

— Мед Поэзии, Беспредельность, — задумчиво проговорил король. — Иногда, засидевшись в скриптории до третьей свечи над древним манускриптом, вдруг чувствуешь, что тело твое как бы исчезает, растворяется…

Он осекся и уставился на каменные ворота.

Только что дорога за ними была пуста, а в следующий миг из-под каменной арки выехал на вороном жеребце рыцарь в помятой броне. Глубокий шлем с прорезями для глаз, похожий на каску немедийского наемника, закрывал лицо, из-за плеча торчала рукоять меча, у колена висел небольшой круглый щит без герба. Никаких украшений — ни плюмажа на шлеме, ни червленых узоров на кирасе, ни инкрустации на походном седле. Рыцарь натянул поводья и остановил коня возле камня, на котором лежали сверкающие доспехи.

— Он прибыл, — сказал Конн, вставая, — и, кажется, не для того, чтобы вести разговоры о поэзии.

Спрятав помятый цветок в пояс, вложил обломок ножа в ножны и направился к всаднику. Остановившись в трех шагах поднял руку с раскрытой ладонью.

— Приветствую тебя, страж, — сказал Конн. — Я прибыл на твой остров в поисках своей невесты. Разреши мне пройти и укажи место, где я мог бы отыскать девицу по имени Эльтира.

— Как ты зовешься? — глухо спросил рыцарь из-под шлема.

— Конн, король Аквилонии и всех подвластных ей стран. Назови себя.

— Я зовусь Руад Рофесса, что на вашем языке значит Красный Многомудрый. У тебя есть то, что мне нужно, отдай, и можешь идти куда хочешь.

Конну не понравились слова рыцаря, и все же он спросил:

— Что ты желаешь получить от меня?

— Сердце отважного воина. — Голос под шлемом звучал ровно и спокойно.

— Так вырви его из моей груди, если сможешь! — крикнул король, чувствуя, как гнев наполняет его душу — впервые с тех пор, как Мать Большая Мартога отправила его в это странное путешествие.

— Твое сердце! — В голосе всадника послышалась насмешка. — Это сердце влюбленного, а не бойца. Оно опутано цепями страсти и не может биться глубоко и свободно. Ради своей возлюбленной ты готов на все, но готов ли ты кинуться на сотни клинков, направленных теми, кто изменил тебе? Нет, ты даешь убедить себя, что действуешь в высших интересах, хотя лишь один страх сковал твое сердце — страх за жизнь возлюбленной!

— Ах вот оно что… — пробормотал Конн.

Потом, почти обнаженный, вытащив обломанное лезвие, гордо выпрямился перед закованным в железо всадником и сказал, тяжело чеканя каждое слово:

— Кто бы ты ни был, рыцарь, ты нанес мне оскорбление, смываемое только кровью. Тебе нет дела до обстоятельств, заставивших меня прибыть в твою страну, где бы она ни находилась, на земле или в Лучезарном Мире. Я ни перед кем не отчитываюсь. Я вызываю тебя, Руад Рофесса, и готов драться хотя бы и обломком этого ножа!

— Да полно! — Всадник небрежно махнул рукой в железной рукавице. — А как же прекрасная Эльтира? Я убью тебя, и она погибнет. Подумай и лучше отдай цветок, который прячешь в поясе: в нем воплотилось сердце… отважного человека!

— Ты трус, если отклоняешь мой вызов, — упрямо сказал Конн.

Всадник отъехал на десять шагов, извлек из заплечных ножен прямой длинный меч и указал им на золотые доспехи.

— Я не дерусь с безоружными, — сказал он. — Облачись и положи цветок на этот алтарь. Мы станем биться, и если я завладею им, можешь делать, что хочешь: продолжать драться или отправляться на поиски женщины.

Конн не заставил себя упрашивать. Золотые доспехи были обиты внутри бархатной тканью и хорошо сидели даже без нижнего гобиссона. Броня была на удивление легкой и пришлась впору, словно подогнанная по фигуре короля. Меч удобно лег в руку, щит надежно прикрыл грудь.

Красный Многомудрый спешился, и они сошлись.

Они обменивались ударами, передвигаясь вокруг алтаря, на котором пламенели лепестки цветка. Руад Рофесса был крепкий боец, и вскоре золотые доспехи Конна покрылись царапинами и неглубокими вмятинами, а навершие щита стало похоже на оскаленную челюсть из-за множества щербин, выбитых тяжелым мечом противника. И все же Конну каждый раз удавалось оттеснять Руада от заветного камня.

— Давно не дрался? — гудел Рофесса из-под шлема. — Бугурты и турниры не в счет, пустая потеха! Только смертельный поединок закаляет воина, но кто же станет всерьез драться с королем великой державы! А битвам ты предпочитаешь хитроумную политику… Неплохой удар, юноша, только надо бить резче и круче выворачивать кисть руки… Попробуй отбить мой!

Руад занес меч, словно собираясь рубануть сплеча, но вдруг изменил направление удара, переведя его в колющий: щит Конна загудел, на оковке осталась глубокая вмятина.

— Такой удар надо парировать клинком и с вывертом! — рявкнул рыцарь. — Хвост нергалий, зацепи ты мой меч гардой, ты бы меня обезоружил!

Он вдруг присел и ударил по ногам — Конн подпрыгнул, легко перескочив свистнувшее лезвие, и в свою очередь нанес удар в край щита противника, заставив его приоткрыться, и тут же — колющий, целя в кольчужный воротник.

Руад отпрянул, и все же острие распороло первый слой кольчужного нашейника.

— Детский лепет, — прогудел рыцарь, — ты даже меня не поцарапал до крови, а на клинке твоем уже немало зазубрин.

— Ты тоже не преуспел, — сказал Конн, переводя дух. — Но что-то ты больно печешься о моих успехах. Хочешь поскорее умереть?