«Не купил, а украл, — пискнул на ухо королю ящерка Бу. — Берегите колечко, Ваше Величество, этот чернокнижник нечист на руку».

— И не называй меня просто Яйцом, дерзкий юноша, — продолжил Тавискарон, не слыша предостережения духа-хранителя. — Просто «яйцо» звучит как-то глупо. Звездное Яйцо — куда ни шло, а еще благозвучней мой полный титул: Познаниями Обремененный, Пути Ведающий, К Власти Стремящийся Тавискарон Звездное Яйцо Беспредельности… Запомнил?

— Нет, — сказал Конн. — Можно, я буду звать тебя Беспредельным Яйцом?

— А что, — приосанился маг, — это звучит величественно. Добавляй только иногда: «Познаниями Обремененный». Видишь ли, юноша, мы, почтенные знатоки оккультных наук, хоть и равнодушны к пышным титулам и званиям, но во всем любим порядок. Кстати, мое звание — Великий Магистр Седьмой Тайной Ложи Слепых Архитекторов Гвадагранира, но об этом никто знать не должен… Продай перстень, а?

Конн молча отошел к левому борту, но Тавискарон не отставал, прилипнув, как банный лист.

— О мрачные долы, подернутые туманом вечности! — вскричал он, уставившись на Серые Равнины.

До левого берега было еще не близко, корабль как раз миновал середину Темной Реки.

— Не хочешь продать — давай меняться…

— Не знаешь ли, почтенный, где собирается пристать наш кормчий? — спросил король, надеясь отвлечь колдуна от докучливой темы.

— В Мокрой Мороси, конечно, — буркнул Тавискарон. — Могу предложить в обмен серебряную пентаграмму с формулой здоровья. Помогает от черной лихорадки, яда кураре и любовных ран…

— Но замок Хель Безжалостной — далеко у горизонта, он едва виднеется сквозь облака, — не сдавался Конн.

— Далеко, так будет рядом… Какое, право, неверие истинному слову… Поплывем еще немного, да и уткнемся прямо в ступени крепости.

— И ты, о Многоведающий и Беспредельный, сойдешь там на берег? — с надеждой спросил король.

— Вот еще, — снова обиделся маг, — стану я болтаться между теней бесплотных… Что я не видел на Серых Равнинах? Со мной Золотая Ветвь, куда хочу — туда и поплыву!

— Куда же? — спросил Конн.

Он ждал, что маг разозлится, но Тавискарон вдруг хитро улыбнулся и горячо зашептал на ухо королю: «Может, и скажу куда, сынок, может, и скажу… Вот мертвяков сгрузим, тогда и поговорим. Не хочешь менять перстень — и правильно, ведаешь, видно, что не простой он… Твой камешек, да моя веточка — славненькое дельце сладить можно! А пока Хель — старушка гостей принимать станет, пересижу-ка я в кубрике».

И он, к большому облегчению Конна, удалился в носовую постройку, бормоча: «В могилу другие положат, как же… испугался я ваших писулек, с моими-то оберегами!»

Корабль Мертвецов тем временем приближался к левому берегу. Навстречу из клочьев серого тумана вставала громада мрачного замка. Стены его были подобны скалам, крылатые тени мелькали меж неровных, похожих на утесы башен, из узких бойниц низвергались мутные потоки, без плеска впадая в Темную Реку. Высокие ступени широким полукругом сбегали к пологому берегу, а по сторонам лестницы высились мрачные изваяния темных богов, коих страшатся все смертные Земной Юдоли.

Ворота замка зияли оскаленным черепом, и оттуда вниз по ступеням величественно шествовала сама Хель. Половина ее огромного тела была темно-синей, другая — цвета сырого мяса, на голове вместо волос шевелились блестящие змеи, огромные груди падали на выпуклый живот, а между ног, там, где у земных женщин находится детородное лоно, пылал яркий, нестерпимый огонь. Ее вывернутые ступни сотрясали лестницу, изваяния богов колебались, по ступеням бежал вниз оползень мелких камней и щебня.

Корабль Мертвецов причалил прямо к ступеням.

— Что же ты, Путник, — услышал Конн испуганный шепот Хрона, — сейчас же укройся в носовой каюте! Никому из живых не дозволено видеть хозяйку Серых Равнин…

— Пусть останется! — раздался голос, подобный раскатам грома. — Его отец выдержал взгляд моей сестры Хали, Взгляд Черной Кобры! Хочу знать, на что способен сын!

— Не опускай голову, — пискнул малыш Бу, совсем забравшийся королю в ухо, — не отводи взгляд, иначе — конец!

Широко расставив ноги и вцепившись в перила борта, Конн стоял и смотрел на Безжалостную богиню. Лик ее все время менялся — то виделся оскаленный череп, то страшная окровавленная маска, то клыки чудовища или жало змеи — и лишь глаза, пустые и бездонные, оставались неизменными. Там, в их глубине, рождались и умирали мириады миров — холодные и безжизненные, опаленные испепеляющим пламенем, подобные газовым шарам, и теплые, живые, населенные существами из плоти и крови, обреченными на верную гибель… Потом в провалах замаячили лица: они смотрели сквозь глазницы богини, как из рамы картины, все время меняясь, и многие были знакомы Конну.

Вот рыцарь Просперо, верный сподвижник отца, павший в сражении, как подобает доблестному воину, вот Паллантид, умерший вскоре после исчезновения Конана, вот верный слуга и друг его детских игрищ Эвкад, погибший от ножа заговорщиков… С трепетом ожидал Конн иного лика, ждал и страшился увидеть до боли знакомое, испещренное шрамами лицо киммерийца в аквилонской короне на черной гриве волос… Но отец так и не появился.

Вместо него возникло другое лицо, родное, ласковое, и чуть печальные глаза матери заглянули прямо в душу стоявшего на палубе страшного корабля сына. Слезы бежали по щекам Зенобии, ее губы что-то беззвучно шептали — то ли мольбу, то ли предостережение…

— Я здесь, матушка, но я жив! — закричал Конн. — Отдай мне ее, Хель, мы уплывем туда, где солнце, где ласковый ветер и живые любят живых!

— Ты дерзок, мальчишка, — прогрохотала богиня, — и ведь ты пришел за другой. Забыл?

— Отпусти Зенобию и возьми меня!

— Какая жертвенность! Твой отец… Оставим. А если Зенобия не хочет возвращаться в мир, полный забот и горя?

— Ты лжешь, богиня! — горячо воскликнул король, и дух-хранитель испуганно пискнул в его ухе. — Никто не останется добровольно в твоем царстве вечной скорби. Если не хочешь отпустить мать, я заберу ее силой!

Он нащупал и крепко сжал дудку Дамбаэля.

— Остерегись, государь, она не поможет! — в ужасе пищал Бу. — Мать не спасешь, и себя погубишь!

Глазницы Хель снова стали пустыми и холодными.

— Ты дерзок, смертный, дерзок и храбр до безрассудства. Любой на твоем месте поплатился бы за подобные речи бессрочными работами в самых мрачных каменоломнях Нижнего Мира. Но с тобой — Сердце Бога, и Ариман жаждет обрести его вновь — в полной силе. Иди и закончи свою миссию. А когда час твой пробьет и Хрон привезете тебе ко мне в задней каюте Корабля Мертвецов, тогда и поговорим. Ха, мой братец Нергал обожает отчаянные души! Он играет с ними в весьма опасные игры и, бывает, даже отпускает… А теперь — хватит. Я редко веду столь длинные речи с живыми. Перевозчик, разгружай корабль.

С борта на ступени упали сходни, и вереницы неприкаянных душ потянулись навстречу неизбежному. Проходя между широко расставленных ног великанши Хель, они еще сохраняли облик прежних людей, хотя и зыбкий, словно колеблемый легким дуновением, но слепящее пламя между бедер богини касалось каждого, обращая в серый туман, лишь отдаленно сохранявший контуры человеческой фигуры. Эти серые бесплотные тени двигались дальше — прямо в разверзстую пасть ворот — черепа.

Последними с корабля сошли герои Донгона. Покойные рубаки с любопытством озирались, воин с отрубленной головой высоко поднимал ее над плечами товарищей, чтобы было лучше видно.

— Во баба! — громко изумился кто-то, завидев Хель Безжалостную. — Не баба — огонь!

— Спалит она тебя своей киской, ежели полезешь, — подначил его товарищ.

— Кого, меня?! Да я таких зараз по дюжине имел, а дружка своего даже не обуглил!

— А титьки! — завопил еще один вояка. — Вот это титьки!

— Только с перепою такое и привидится, — заключил парень, державший в руках голову.

Кроваво-красные губы Хель разъехались до острых, покрытых железными иглами ушей.