— Благодарю тебя, месьор, — сказал рыцарь прочувствованно, — но теперь уже поздно о сем говорить.
— Говорить никогда не поздно. Особенно под шум дождя. Кажется, буря разыгралась не на шутку — чем так сидеть, расскажи лучше об этом деле.
— Позволь мне помолчать.
В глазах Эзры мелькнули лукавые искры.
— Эй, дочка, — позвал он, — попроси-ка ты месьора рыцаря. Даме он не откажет.
— Расскажите, месьор Дагеклан, — сказала Абегальда, отрываясь от вышивки. — У нас тут так мало развлечений.
— Я слышал балладу, сочиненную тровером Саавардом Тарантийским, — вступил виконт. — Она называется «Подвиги Дагеклана». Но хотелось бы услышать о них из первых уст…
— Я тоже слыхал эту балладу, — сказал Железная Рука. — Троверы любят приврать. Особенно мне понравилось, как Рыцарь Короткий Нос спасает из котла некую девицу, которая якобы просидела в кипящей воде три года и пять месяцев. Или эта история с безголовым фальшивомонетчиком… Впрочем, я не в обиде на Сааварда, он малый добрый, а сочиняет на потеху публике, за то ему деньги платят. Кроме того, в балладе есть и толика правды. Если вы так настаиваете, я расскажу о том, как дважды подарил жизнь одному рыцарю, хотя история эта еще и не окончена.
И Дагеклан, усевшись поудобней и знаком приказав слуге наполнить кубок, принялся рассказывать. Он знал толк в этом занятии, ибо часто бывал гостем в замках, раскиданных по всей Хайбории, а любимым занятием их обитателей, многие из коих годами не вылезали из своих владений, наряду с охотой, сбором податей и потешными боями, были как раз подобные слушания, когда возле огромных каминов собирались чада и домочадцы, челядь и приживальщики, гонцы и камердинеры, дамы и кавалеры — чтобы потом, когда заезжий рыцарь снова отправится в путь, еще долго судачить о его похождениях, посмеиваясь, восхищаясь и завидуя.
— Это было много лет назад, — начал Дагеклан, — я был молод, хотя и не скажу, что особо красив. Во всяком случае, кончик моего носа был тогда на месте. Замок наш стоял в верховьях реки Алиман, на границе с Пуантеном. Благословенный край: теплый, плодоносный и весьма пригодный для охоты на всяческого зверя. Мой отец хорошо ладил с соседями, со всеми, кроме одного. К северу, гранича с нашей землей, лежали владения графа Гайрана. Сам граф погиб на охоте, и сын его по имени Рабрагор вступил во владения в весьма юном возрасте. Это не пошло ему на пользу. Был он заносчив и груб, и часто лошади его вассалов вытаптывали наши поля.
Я, как младший сын в роду, весьма рано покинул отчий дом, дабы снискать славу на полях сражений. Когда старый король Конан Киммерийский двинул войска на Зингару, я со своими людьми встал под знамена графа Троцеро, пуантенского леопарда, верного союзника нашего монарха. Случилось так, что, прежде чем перейти Алиман, наши части остановились в моих родных местах. Я, конечно, поспешил в замок, дабы проведать родных.
И вот, переехав мост, застаю мать в слезах, а отца в глубоком унынии. Оказывается, коварный Рабрагор пленил моего старшего брата, который прогуливался без провожатых и не имел при себе никакого иного оружия, кроме дорожного меча. Тем самым Рабрагор презрел законы военного времени, когда, согласно обычаям, все мы должны позабыть о распрях и сражаться бок о бок во славу Аквилонии.
«Он хочет тебя оскорбить, — сказали мне друзья, — и ищет повод».
«Повод уже есть, — ответил я, зная, что граф давно завидует моей славе, — но я заставлю его пожалеть, что он доискивался такого повода».
Немедля я отправился в ставку герцога Норкантона, бывшего тогда нашим союзником: под его началом состоял Рабрагор со своим отрядом. Явившись к герцогу, я потребовал выдачи брата, и Норкантон послал за графом, дабы спросить отчета за неслыханный проступок. Тот явился на зов, но вошел в шатер дерзко и высокомерно, не сняв шлема. Такая грубость оскорбила герцога, и он гневно заметил, что граф совершил деяние, недостойное рыцаря, так как захватил в плен моего брата во время войны, когда по старинному обычаю прекращается всякая междоусобная вражда, и потребовал немедленно освободить пленника. Но высокомерный граф ответил, что выдаст пленника тогда, когда ему вздумается, и что он имел полное право взять моего брата в полон, так как тот якобы охотился в его лесу. Тогда я бросил ему перчатку, и Рабрагор ее поднял…
— Но, насколько мне известно, в Аквилонии запрещены поединки во время войны, — заметил барон.
— Да, — кивнул Дагеклан, — и король Конан был особо строг к ослушникам. Однако дело было исключительным, и герцог Норкантон дал позволение провести бой.
Рабрагор, явившись на поединок, уже не был так высокомерен. Он даже искал примирения, обещая отпустить брата без всякого выкупа, но и без извинений. Меня это, конечно, не устроило, и мы сошлись.
При первых же ударах меч графа отлетел и упал далеко в стороне. Тогда я соскочил с лошади и выбросил его оружие за барьер. Граф, видя, что я спешился, хотел было воспользоваться своим преимуществом, но я вовремя это заметил и ударом щита опрокинул его лошадь. Теперь мы были равны. Я отбросил свой меч, и мы стали биться на кинжалах. Рабрагор был на голову выше и шире в плечах, но опыта ему явно недоставало. Наконец мне удалось повалить графа и обезоружить его…
— И он запросил пощады? — воскликнул виконт.
— Надо отдать ему должное — нет. Пощадить Рабрагора просил герцог, он не хотел, чтобы слух о смертоубийстве в войске, стоявшем в одном переходе от неприятеля, достиг ушей короля. Норкантон получил, что хотел, и с позором выгнал Рабрагора из войска. В тот же день герцог отправил отряд в замок графа, и мой брат обрел свободу.
Дагеклан умолк и отпил вина. Вино у барона было неплохим, но на вкус рыцаря слишком крепким.
— Вы сказали, что дважды подарили жизнь этому человеку, — нарушил молчание Алджерон. — Значит, вам пришлось сражаться с графом еще раз?
Рыцарь кивнул.
— Это случилось через пять лет после нашей первой схватки. Рабрагор служил тогда у зингарцев, под стягами тысячника Гаскатена. Как всем известно, король Конан подчинил Зингару и присоединил ее к своей Империи, но гордые южане никак не хотели смириться со своим унижением и часто поднимали восстания. Поднял мятеж и Гаскатен. Я тогда находился в своем родовом замке, так как отец мой умер незадолго до этого. И вот, в один прекрасный день, в замок были доставлены несколько знатных пленников: трое зингарцев и один аквилонец. Каково же было мое удивление, когда я признал в последнем графа Рабрагора! Граф выглядел весьма жалко и оправдывался тем, что присягнул тысячнику в то время, когда тот был еще союзником Конана, а впоследствии не мог нарушить клятву.
Признаюсь, я принял его слова за чистую монету и даже проникся к нему уважением, ибо клятва сюзерену действительно должна быть свята для настоящего рыцаря. Взяв с пленников слово не пытаться бежать, я позволил им беспрепятственно разгуливать по замку. Однако Рабрагор употребил во зло данную свободу: подкупив одного из воинов, он бежал в город Андрию, занятый зингарскими войсками.
Зингарцы, надо отдать им должное, в большинстве своем — люди чести. Зная обычай обязывать высокородных пленников словом, они приступили к Рабрагору с расспросами, интересуясь, что заставило того бежать, не дожидаясь выкупа. И граф, дабы обелить себя в их глазах, стал жаловаться на дурное с ним обращение и заврался до того, что стал описывать пытки, которым якобы подвергался. Эти россказни порочили мою честь, и я отправился к тысячнику Гаскатену, дабы покарать лгуна…
— К тысячнику Гаскатену?! — вскричал барон, не в силах поверить свои ушам. — В стан неприятеля?
— Формально зингарец не был моим врагом, — объяснил рыцарь, — ибо я в то время не состоял на службе в королевских войсках, хотя и понимал, что рискую дважды: зингарцы были преисполнены ненависти ко всем аквилонцам, а король Конан мог легко счесть меня предателем, ибо он, при всем моем уважении, во многом оставался варваром, плохо понимавшим рыцарские правила.
