Но она все-таки обняла Эйприл и, когда та назвала ее мамой, снова вздохнула.

Через десять минут Чарли и Эйприл стали мужем и женой.

О, супружеская жизнь была чудесной! Они готовили затейливые блюда на ужин и ели их при свечах. Часами занимались любовью. Во сне она всегда обнимала его… кроме одной ночи, которую он промучился в гриппе. Но и тогда она обнимала его подушку.

Конечно, оба хотели детей.

— Мы будем семьей, — мечтала Эйприл. — Настоящей семьей.

Они верили, что их семья будет другой. Непохожей на те, в которых они выросли.

Два года спустя, в самый холодный день зимы, Чарли сидел на корточках в родильной, держа Эйприл за руку и наблюдая, как появляется на свет Сэм. Когда доктор поднял новорожденного, Чарли, увидев маленькое личико с широко открытыми, смотревшими прямо на него синими глазами, заплакал.

— Что случилось? — встревожилась Эйприл. — С малышом все в порядке?

— Лучше некуда! — заверил Чарли, вытирая слезы и целуя жену.

Мать Чарли предложила оплачивать няньку.

— Тогда по крайней мере ты будешь посвободнее. Сможешь вести прежнюю жизнь.

— Прежнюю жизнь? — ужаснулась Эйприл. — Но малыш — вся моя жизнь.

— Чарли, дашь знать, когда Эйприл передумает, — бросила свекровь. — И поверь, она передумает. Со мной так и было.

— Эйприл не ты, — усмехнулся Чарли.

Эйприл так и не последовала совету свекрови, но часами сидела за книгами по воспитанию, листала их и подчеркивала синим фломастером нужные места. Она не могла выйти в парк или на пляж без того, чтобы не донимать вопросами других молодых матерей. Плюхалась на скамью рядом с няней и вытаскивала блокнот. Пеленая Сэма, она тихо разговаривала с ним, пересказывала книжки, которые читала, последние новости и, когда Чарли подшучивал над ней, только пожимала плечами.

— Не важно, что ты говоришь. Дети должны слышать твой голос.

Она пела Сэму в ванне и, когда тот плакал посреди ночи, оказывалась рядом, хотя Чарли еще не успевал дотянуться до халата.

— Я рождена для этого, — твердила она.

Впервые со дня свадьбы Чарли встревожился. Она казалась ему скорым поездом, а он — старой поломанной колымагой, едва плетущейся следом.

Он не признался Эйприл, не хотел омрачать ее счастье, но она была на седьмом небе, и материнство стало для нее высшей наградой. Он же вовсе не был так уверен, что хочет стать отцом, особенно теперь, когда у них был Сэм. Он знал, что это эгоистично с его стороны. Но Эйприл ускользала от него на орбиту материнства. Он постоянно думал, что отныне она принадлежит не ему одному.

По ночам Эйприл вспоминала о Чарли только мельком, ерошила ему волосы, гладила по голове, занятая собственными мыслями. Всегда очень чувственная и легко отзывающаяся на ласки, сейчас она слишком уставала или была занята чтением книг о воспитании детей. Даже когда они все-таки занялись любовью, она казалась погруженной в себя и постоянно прислушивалась. Потом он обнял ее и прижал к себе. Когда ребенок заплакал, Чарли сказал:

— Я подойду.

Он встал и направился в детскую, залитую лунным светом. От Сэма пахло тальком. У него были темно-синие, до черноты, глаза и челка смоляных волос. Когда Чарли укачивал его, малыш положил крохотную ручонку на его плечо, и он испытал настоящее потрясение. Его сын. Он держит своего сына!

— Сэм, — прошептал он, — Сэм…

Малыш зевнул и уставился на него, словно в этот момент они делили поразительную тайну.

Чарли взял две недели отпуска, чтобы побыть с новорожденным, но пришлось заниматься домашней работой: стирать кучи пеленок, казалось, размножавшихся делением, готовить то, что попроще и полегче и не требует много посуды, убирать и пылесосить ковры. Потом они вместе с Эйприл стояли над колыбелью и зачарованно смотрели на Сэма, который с поразительной регулярностью спал, плакал, мочил пеленки. Чарли наклонялся над колыбелью и вдыхал запах младенца. Поднимал его и зарывался лицом в мягкий животик.

— Я и мои мужчины, — улыбалась Эйприл.

— Он похож на меня? — спрашивал Чарли. — Как по-твоему, у него мои глаза?

— Глупости, — смеялась Эйприл, — он моя точная копия.

Выйдя на работу, Чарли решил, что почувствует облегчение. Ни белья. Ни готовки. Но он только и думал, что о цвете глаз Сэма, синих, как новенькие джинсы. Представлял себе лицо сына.

— Займись тут, а я домой, — сказал он десятнику и помчался самым коротким маршрутом. Ворвался в комнату и, не застав Эйприл и Сэма, побежал искать их во всех местах, где они предположительно могли гулять. В парке. На детской площадке. И наконец, в ресторанчике «Джонни Рокет», где они сидели в кабинке. Он запыхался и вспотел, сердце пропускало удары.

— Господи, ты ужасно выглядишь! Заболел? — ахнула Эйприл. Чарли уселся и взял ручонку сына.

— Теперь все лучше некуда, — заверил он.

Семейство Нэшей. Он любил повторять эти два слова. И даже записал их на автоответчик.

«Семейства Нэшей сейчас нет дома!»

Семейство Нэшей ездило в пиццерию по пятницам. Все официантки знали Эйприл и посыпали их пиццу двойной порцией сыра. Женщины ворковали над малышом и поддразнивали Чарли. Семейство Нэшей ездило в кинотеатр для автомобилистов (Кейп-Код — единственное место, где они еще существовали), а Сэм тем временем мирно спал на заднем сиденье. Чарли и Эйприл держались за руки, жевали попкорн и смотрели сдвоенные фильмы. Если последние были не слишком хороши, супруги особенно не возражали. Уходили на пляж, расстилали одеяла под большим зонтиком. Ездили на Манхэттен навестить родителей Чарли, которые обожали малыша и гуляли с ним по Центральному парку, от зоопарка до пруда с утками. Обнимали Эйприл, жаловались, что она слишком худа даже по стандартам Нью-Йорка, а видела ли она, какие чудесные здесь парки? Не подумывает ли вернуться в школу?

— Вот моя школа, — смеялась Эйприл, показывая на Сэма. Когда ее подруга Кейт открыла новую кондитерскую «Блу Капкейк», Эйприл стала там работать по несколько часов в день. Заведение было маленьким и уютным, с деревянными столиками и удобными стульями. И каждый раз, когда приходил Чарли, воздух казался ему пропитанным сахаром. Эйприл привозила Сэма в коляске, и он спал или занимался игрушками. Сама она сидела за столом и ела булочки с чаем и болтала с местными жителями.

Сначала Сэм рос как перекати-поле. В три года он уже читал. В четыре — был лучшим в детском саду, маленький, крепкий мальчишка в футболке с Микки-Маусом, свернувшийся в кресле и пытающийся написать рассказ на листке бумаги синим фломастером, толщиной с его большой палец. Он любил мюзиклы, особенно «Бриолин», и часами пел под игрушечный плеер, купленный ему родителями.

Никто и представить не мог, что эта семья несчастлива. Никто и представить не мог, что Сэм так тяжело болен…

Глаза Изабел широко распахнулись. Она глотнула воздуха и закашлялась. Во рту был мерзкий металлический вкус. В глазах все расплывалось: стены, занавески и потолок, крахмальная простыня и вафельное покрывало, наброшенное на нее, голубое пятно на подоле… все кружилось и вертелось. Она долго пыталась всмотреться в два оранжевых блика, прежде чем сумела понять, что это.

— Кувшин, — сказала она. Голос был тонким и слабым, словно проходил через ватный кляп.

Больница. Она в больничной палате.

Изабел попыталась шевельнуться, и боль прострелила ногу. Она едва сдержала рвотный позыв.

Катастрофа. Она едва не погибла в автокатастрофе.

Изабел вновь попыталась сесть и поморщилась. Потянулась к кувшину, но рука схватила воздух. Кто-то переодел ее в больничную рубашку, и ногу грызла боль, но, прежде чем она успела окончательно опомниться, в комнату вошел доктор в ярко-красной футболке под халатом. За ним следовала молодая сестра. При виде Изабел он так ослепительно заулыбался, словно они были старыми друзьями.

— Какой сегодня день? — спросил он.

— Суббота, — предположила она.

— Леди заслужила приз. Вы попали сюда в пятницу.