Остаток июля и август Сэма держали на больших дозах преднизона. Из-за этого он все время был голоден и настолько взбудоражен, что не спал по ночам. И так растолстел, что не мог застегнуть джинсы. Хуже того: у него стали выпадать волосы. Он смотрел на лысинку над виском, пытаясь закрыть ее оставшимися волосами.

— Курс почти закончен, — ободрял отец. — И волосы отрастут.

Но «почти» казалось Сэму вечностью.

Он не знал, чем заняться. Не знал, куда пойти. Отец стал меньше работать, чтобы сидеть с ним. Днем он оставался дома один или ходил к друзьям, но все равно чувствовал себя одиноким и с трудом дотягивал до вечера.

Как-то он заметил кота, лежавшего на солнышке, и не смог совладать с собой: вскинул руки, словно делая снимок, и прищелкнул языком. И неожиданно понял, чем займется.

Он пошел в чулан, пошарил за зимними пальто и наконец обнаружил полку, на которой поблескивал «Кэнон». Тут же лежал подаренный Изабел объектив. Он вытащил все это. Камера была заряжена новой пленкой. Он снял старый объектив и легко поставил новый. Но это была всего лишь камера. Стекло, металл, зеркалки и затворы. Волшебство куда-то ушло. Если он захочет, может снова заняться фотографией. Стать знаменитым фотографом. И Изабел увидит его снимки и пожалеет, что не была к нему добрее. Поймет, чего лишилась.

Сэм взял камеру и вышел на крыльцо. Пусть он тысячу раз снимал дороги, но с новым объективом все выглядело по-другому. Крупнее. Значительнее.

Он навел объектив на кота, по-прежнему лениво валявшегося на тротуаре. Едва он сделал снимок, как внутри что-то зажглось.

Весь день он фотографировал округу. Парк, где любила гулять Изабел, магазинчик деликатесов, где она покупала ему и себе изюм в йогурте, пляж, где он учил ее бросать камешки. Он истратил почти всю пленку. Когда отец пришел домой, Сэм ждал его на крыльце с камерой.

— Ты снова фотографируешь! — обрадовался отец. Только чтобы доказать, как отец счастлив без Изабел, Сэм поднял камеру и сфотографировал его. Чарли улыбнулся впервые за много недель.

На следующий день в парке он попытался снять ребятишек на качелях, и ему стало нехорошо. Он не хотел лезть за ингалятором и испортить снимок, поэтому щелкнул камерой, и, к его удивлению, сразу стало легче.

Наконец он заметил, что чем больше снимает, тем лучше ему дышится.

Он долго наблюдал за мальчишками, играющими в баскетбол на одном из кортов, прежде чем сфотографировать и их. Он никогда не мог играть и бегать без того, чтобы не обратиться к школьной медсестре, а потом терпеть издевки остальных, картинно хватавшихся за грудь и задыхавшихся. А Сэм мечтал двигаться так же свободно, так же быстро. И сейчас ускорил шаг, потом побежал. Камера болталась на груди.

Но дышать было по-прежнему легко, и он помчался еще быстрее, радуясь тому, как мимо пролетают дома. Он ни разу не задохнулся! И был так возбужден, что громко рассмеялся.

Сэм не знал, стоит ему радоваться или ужасаться, но никому не сказал о чудесном избавлении от астмы и тайком изучал свое дыхание, как заправский ученый. Нет, глупостей он тоже не делал. Каждое утро брал ингалятор со стероидом пулмикортом, вдыхал и ждал, пока затрепыхается сердце. Это означало, что лекарство подействовало. Пил теофиллин, хотя ненавидел лекарство, после которого бросало в дрожь. И на всякий случай носил в кармане запасной ингалятор.

Каждый день он брал с собой камеру и все лучше себя чувствовал. И фотографии тоже становились интереснее, насыщеннее. На день рождения па повез Сэма на Арубу. И когда проявил сделанные там снимки, оказалось, что они так хороши, что им пришлось отвести специальный альбом.

Поэтому Сэм прекратил принимать пулмикорт. Целую неделю он обходился без лекарств и при этом спал по ночам и просыпался с чистыми легкими.

Теперь он был убежден, что что-то случилось. То, что можно назвать чудом.

Он каждый день выбрасывал порцию таблеток в мусор, чтобы не волновать отца. И позволял ему покупать новые. Только в сентябре, перед началом занятий, наконец сказал отцу, что перестал принимать лекарства.

Чарли оцепенел от неожиданности.

— Это не слишком хорошая мысль, — пробормотал он.

Вряд ли стоило спорить с отцом, объяснять, что лекарства больше не нужны. Сэм понимал, что отец вспоминает все те случаи, когда сына пришлось увозить на «скорой» и ночевать в больнице у постели Сэма.

— Это было тогда. Время идет, — настаивал Сэм.

— Мы не можем быть в этом уверены.

Чарли потер виски.

— Можем, и я тому доказательство, — упорствовал Сэм.

Чарли задумчиво его оглядел:

— Ладно. Давай так: мы поедем к Питу и все расскажем. Потом я успокоюсь.

Пит — пульмонолог, который вел Сэма с самого детства — нахмурился, услышав, что тот месяцами не принимает лекарство и не только не задыхается, но даже не чувствует стеснения в груди. Он попросил Сэма проверить работу легких. Зажал ему нос и заставил дышать ртом в специальный сложный прибор.

— Вряд ли мне стоит еще сюда приходить, — гордо объявил Сэм.

— Когда это ты успел закончить медицинский факультет? Давай-ка послушаем! — отрезал Пит.

Стетоскоп оказался теплым. Пит постучал по груди Сэма и прислушался. Сэм был так взволнован, словно только сейчас сдал на пятерку экзамен по математике.

— Все прошло, верно? — спросил он.

— Одевайся, пойдем в кабинет и поговорим, — ответил Пит.

Чарли и Сэм уселись на кожаном диване. Сэм выжидающе улыбался.

Пит постучал ручкой по столу.

— Твоя астма не прошла. Это такая штука: даже если ты не чувствуешь ее, она по-прежнему здесь. Сидит в твоих легких, которые повреждены, знаешь ты об этом или нет.

Он протянул Сэму листок бумаги и показал на диаграммы:

— Видишь? Синяя линия — это норма. Красная — твоя. Они не совсем совпадают.

— Я перерос астму, — настаивал Сэм.

Пит махнул рукой.

— Да, такое случается, но, как правило, не с детьми, которые так сильно болели. Не воображай, что тебе не понадобятся поддерживающие лекарства. Люди иногда умирают от внезапного приступа.

Чарли съежился от ужаса.

— И что же нам делать? — спросил он.

Пит что-то нацарапал на рецепте.

— Я хочу, чтобы ты принимал лекарства. И каждое утро дышал в пикфлоуметр. Если отметка опускается ниже цифры четыре, звони мне, договорились? И только посмей не выполнить приказ.

Сэм кивнул, не слишком прислушиваясь. На самом же деле он был в миллионе миль отсюда. И уже мечтал о том дне, когда в кармане штанов не будет ничего, кроме ключа от дома.

Через неделю Сэм пошел в школу, и хотя по-прежнему носил с собой ингалятор, никогда им не пользовался. И отмечал счастливые месяцы на календаре. Сентябрь, октябрь, ноябрь… К декабрю отец заметил, как поздоровел Сэм.

— Астма прошла, — заверил тот.

— Похоже. Поверить не могу, что это так.

— Может, я супергерой, — похвастался сын.

— И в чем твоя суперсила?

Сэм вдруг вспомнил, как когда-то слышал биение крыльев Изабел. А теперь осталось только мертвенное молчание.

— Я способен выжить в любых обстоятельствах.

Изабел была в Сохо, на новогодней вечеринке, куда не слишком стремилась попасть. Хорошему настроению не способствовало и слишком тесное, позаимствованное У подруги вечернее платье. Полтора года в Нью-Йорке, а она все еще не привыкла к шуму, суете и суматохе, какому-то ускоренному темпу, в котором шла жизнь. Пребывая в постоянном окружении людей, она по-прежнему была одинока.

— Все, что ты только захочешь, — здесь, — твердили новые друзья. Показывали ей круглосуточные закусочные, тренажерные залы, клубы… но найти то, что действительно нужно Изабел, было куда сложнее.

Она стояла у шведского стола, между женщиной в красных туфлях на высоких каблуках и черных джинсах и лысым мужчиной с серебряной серьгой. Глотнула вина и огляделась. В комнате пахло сожженным поп-корном, табачным дымом и дикой смесью духов.