Вода встретила его жесткими леденящими объятиями.

Мартин проснулся от невидимого толчка, ему показалось, как что-то прошелестело за стеклом иллюминатора. Чувство беды заставило его вскочить, одеться, побежать в зал. За их столиком сидели другие люди. Он ринулся вниз по лестнице к ярусу, где располагалась каюта профессора. Стукнул раз, два и тронул дверь — она открылась. Вещи профессора лежали на месте. И тут его словно током ударило — на столе лежала записка. Он схватил листок бумаги и стал лихорадочно проглатывать строки.

«Спасибо тебе, Мартин, за все. Не ищи меня. Я ушел к ней. Сделал это по собственному желанию, ибо горечь потери была невыносима тяжела. Еще тогда, в твоей комнате, я принял решение добраться до рокового места и уйти в морскую бездну. Уйти на том роковом месте, где ушла она. Прощай, мой последний добрый друг!»

Факт и комментарий.

Паром «Мариэлла» слегка покачивался у причала стокгольмского порта. Я шел к этому судну, чтобы встретиться с капитаном Ян-Торе Тёрнросом, который в трагические минуты гибели «Эстонии» одним из первых сообщил о кораблекрушении береговым спасательным службам Финляндии. Море штормило, и службы спасения обязаны были работать в бдительном режиме, а получилось все наоборот. Не случайно финскому центру MCCR (Морской информационный центр службы спасения береговой охраны. — Авт.) и спасательной службе были брошены серьезные упреки со стороны шведских коллег. Они обвиняли финнов в том, что сигнал бедствия не был своевременно транслирован в Швецию. Именно по этой причине было потеряно драгоценное время, в течение которого можно было бы спасти много жизней. И действительно, шведские спасатели были уведомлены о катастрофе лишь в 1.52, то есть почти через 56 минут после получения финнами сигнала бедствия.

Вот о чем я думал, подходя к аппарели судна. В кармане у меня была телефонная запись разговора капитана «Мариэл-лы» со шведским инспектором Ларс-Эриком Андерсоном, который вел расследование гибели парома «Эстония».

— Господин Тёрнрос, — спросил я у капитана, — с вами связывался по телефону следователь Андерсон?

— Да. Мы были тогда в море, и он позвонил мне, чтобы задать несколько вопросов.

— Вы помните дату, когда случился этот звонок?

— Это было 6 октября 1994 года. Я достал диктофон и прокрутил тот заочный телефонный допрос. В переводе на русский язык этот диалог звучал так:

Капитан: После того, как «Эстония» послала сигнал бедствия, только «Европа» и наше судно тут же ответили на него. У нас действительно были проблемы с установкой контакта с береговой охраной. Но неверно было бы утверждать, что береговая охрана тоже приняла сигнал бедствия, как об этом написали газеты. О трагедии услышали только тогда, когда мы позвонили им по сотовому телефону. «Европа» вызвала Турку, позвонив им опять же по сотовому телефону, а мы позвонили в Хельсинки.

Следователь: Означает ли это, что спасательная служба на берегу не подтвердила получение сигнала?

Капитан: Они этого не подтверждали.

Следователь: Не подтверждали прием сообщений?

Капитан: Во всяком случае, они не сделали этого, пока мы не сообщили им о катастрофе по сотовому телефону. Вначале мы вообще не знали, кого должны вызывать на связь, но попытались сделать это сразу же, как только получили от «Эстонии» сообщение о местонахождении. После того, когда связь с ней прервалась, мы, то есть «Европа» и «Мариэлла», попытались установить контакт с MCCR, радио Хельсинки и Мариенхамн-радио. Вначале на УКВ канала 16 — канале оповещения о бедствии на море. Но никакой реакции не последовало.

Следователь: Подводя итог, можно сказать, что «Эстония» послала сигнал бедствия, который непосредственно был принят только «Мариэллой» и «Европой». И только эти суда подтвердили прием сигнала?

Капитан: Да.

Следователь: И после этого вы пытались сообщить о кораблекрушении береговым службам спасения?

Капитан: Да.

Следователь: Финской и шведской?

Капитан: Да.

Следователь: И не получили ответа?

Капитан: Не получили.

Следователь: И тогда вы воспользовались сотовым телефоном, чтобы связаться со спасательными службами Финляндии?

Капитан: Чтобы вызвать спасателей из Финляндии. И «Европа» поступала так же, независимо от нас. Оттуда решили позвонить в Турку, а мы позвонили в Хельсинки.

Следователь: А что это были за сигналы?

Капитан: «Рап-Рап». Это не столь важное сообщение. Его посылают, например, когда за борт падает человек, но никакой опасности для судна не существует.

Следователь: Итак, этот сигнал был послан из Хельсинки?

Капитан: Да, он пришел из Хельсинки, и я знаю, что позже они послали и сигнал «MAYDAY», которого мы сами не слышали, но который слышала «Европа».

Следователь: Хорошо, все это будет обсуждено более детально, когда вы вернетесь в Стокгольм.

Я привел лишь часть из записи телефонного разговора, которым меня снабдили скандинавские коллеги. Но из этого фрагмента становится ясно, что береговые службы спасения Финляндии и Швеции проявили себя не с лучшей стороны. Создается впечатление, что спасателей в этот момент не было на рабочем месте… Или они попросту игнорировали сигнал бедствия. По их вине погибли сотни людей, которые при оперативной работе спасателей могли бы остаться живы. Кстати, этот телефонный разговор был представлен следователем Андерсоном членам международной комиссии, но те, увы, не придали этому факту значения!

В текучих видениях чуткой дремы передо мной кружились оконная решетка, припорошенная звездной россыпью, серые стены камеры и контуры топчана, на котором вычерчивалась могучая фигура соседа. Успокаиваю себя мыслью, что все это мне снится. Но в дальнем закутке моего мозга пульсирует ответ: это не бредовый сон, а самая настоящая явь!

— Не спится? — раздается голос соседа. — Мне тоже. Попробуем украсить заточение?

— Как? — с сомнением в голосе роняю я. — В камере ни шахмат, ни карт, ни игровых автоматов.

Он задумчиво трет подбородок и вдруг решительно, с необыкновенной для его громоздкой фигуры живостью, вскакивает и движется к дверям. В следующую секунду огромные кулаки, как две гири, обрушились на металл.

Когда в дверном окошке появилось взволнованное лицо полицейского, атлет что-то протарахтел на шведском и полицейский, кивнув, разрешил следовать за ним. Сосед загадочно подмигнул мне и погасил свет. В камере воцарилась тишина, и черная стужа ночи пахнула на меня, сотрясая изнутри зябким ознобом. Я то впадал в дремоту, то просыпался от тяжких дум, а соседа все не было и не было. Он вернулся минут через сорок с пакетом в руках.

— Есть такой анекдот, — промурлыкал он, опускаясь на топчан. — Встречаются два еврея, и один говорит другому: «Ты помнишь Хаима, который живет напротив тюрьмы?» — «Помню, — отвечает тот. — А что с ним?» — «Так вот, теперь он живет напротив своего дома…». Вот и я живу напротив полицейского участка. Предложил дежурному пятьдесят долларов за звонок жене. Тот согласился. Я позвонил своей половине, и она принесла передачу. — Он вытащил из пакета бутылку водки, минеральную воду, колбасу, хлеб, огурцы. С какой-то небрежностью расчистил от газет место на столе, разлил по бумажным стаканчикам спиртное, разложил на салфетке куски колбасы и хлеба. — Скрасим свое заточение. — Он торжественно поднял стакан.

Я взглянул на этикетку бутылки, на которой кириллицей начертано: «Столичная».

— Из Москвы, — поясняет сосед. — Друзья привозят. За ночлег в моей квартире водкой расплачиваются. У меня бутылок тридцать набралось.

Я редко употреблял спиртное, но тут даже обрадовался. В такой жизненный момент ничего не оставалось, как только напиться и хоть на время забыться.

— Водочка вам не помешает, — философствовал напарник. — Алкоголь во все века служил отдушиной для многих мыслителей.

— Я не мыслитель. Я — без вины виноватый, — жалобным голосом констатировал я и влил в себя обжигающую жидкость.