— Если бы вы знали, как муторно у меня на душе.
— Я вас не принуждаю, — растерянно произнес лейтенант. — Мы можем не ложиться…
— Не в этом дело, — раздраженно прервала она, — дело в другом…
Она умолкла, сделала шаг в его сторону и произнесла тихо и настойчиво:
— Вы мне нравитесь. Я готова на все, но…
— Так в чем же дело?
— В дозе, — в ее голосе слышались истерические нотки. — Я испытываю страшные муки. Только этого вам не понять! Помогите мне?!
— Как? Где я достану наркотики?
— Вам не надо впутываться в это дело. Я сама куплю дозу у бармена, если… вы мне дадите деньги…
— Если у вас плохое психическое состояние, давайте будем лечить, — тихо произнес Томас, торопливо достал портмоне, вытащил стодолларовую купюру и протяну спутнице.
— Спасибо, — прохрипела она и исчезла за дверью.
Он остался один и не мог подавить в себе чувство неловкости, почти стыда, что переступил рамки приличия и закона. Инга вскоре вернулась, бережно неся спасительную ампулу.
— Спасибо, спасибо, — лепетала она, наполняя шприц. — Вы меня выручили…
Девушка привычным жестом воткнула иглу себе в руку. Потом села на стул и, закрыв глаза, невнятно пробормотала:
— Я — предельная дрянь… Вы хороший… Добрый… Она запиналась, словно язык у нее распухает при каждом слове, опустила голову на спинку стула и погрузилась в мир каких-то своих образов. Она еще что-то сонно бормотала, потом закатила глаза, как лунатик.
Томас с ужасом смотрел на эту человеческую метаморфозу и молчал, потому что ему больше нечего было сказать по этому вопросу, и он злился на себя за малодушие, за то, что поддался порыву, — не чувству, а порыву, совсем как подросток. И чтобы развеять это гадкое чувство, он вышел из комнаты — ему уже ничего не хотелось. Минут через пятнадцать он поймал себя на мысли, что в номере может произойти трагедия, взбежал по лестнице и толкнул дверь. Инга сидела на стуле и курила. Нетерпеливым жестом она погасила сигарету в старомодной глиняной пепельнице. Потом встала, сняла жакет и начала расстегивать платье, будто делала нечто само собой разумеющееся. Медленно и аккуратно сняла с себя все или почти все, прилежно складывая вещи на спинке кресла, давая благодетелю достаточно времени, чтобы оценить ее физические данные. Но вместо нежных восторгов, он сконфуженно произнес:
— Одевайтесь, Инга. Мне уже ничего не хочется. Давайте спустимся вниз и чего-нибудь выпьем.
Факт и комментарий.
«Скания» с таинственным грузом в карго-листе значится под номером двенадцать. Водитель — гражданин Латвии Гу-нарс Гобиньш.
Телефонный разговор с руководителм таможенной службы Стокгольма Карлом Хеллерманом:
— Существует общеизвестное правило, которым руководствуются все паромы, курсирующие на Балтике, — транспортные средства и контейнеры, принятые на борт, регистрируются в карго-листе.
— Совершенно верно. Оригинал этого документа остается на пароме, а копия сохраняется в компании «Эстлайн». Этот документ сразу же по выходе парома в море передавался по факсу в Стокгольм. Так было всегда. Но на этот раз, а именно 27 сентября 1994 года, мы не получили в срок карго-лист. Не пришел он и на следующий день, что нас очень удивило. Лишь после настойчивых требований с нашей стороны документ был прислан. И тут мы обнаружили, что представитель экипажа, ответственный за погрузку, собственноручно внес в карго-лист сведения о последней таре, не включив все необходимые данные по ней…
— Знала ли об этих нарушениях аварийная комиссия?
— Да. Но, к сожалению, ни комиссия, ни полиция или прокуратура никогда не предавали гласности сведения о том, проводили ли они отдельное расследование по вопросу груза «Эстлайн».
— В перечне груза есть рукописная пометка о машине, которая не фигурирует в карго-листе компании «Эстлайн». Ясно, что фура перевозила контрабандный товар. Казалось бы, для комиссии JAIC это должно было бы послужить зацепкой, но она проигнорировала этот факт.
— Комиссия работала по своей довольно нестандартной схеме, выбирая факты, которые лишь ее устраивали.
ПАРОМ «ЭСТОНИЯ». СЕРГЕЙ ПЕТРОВ
…Торжественно звенят церковные колокола. Он входит в божий храм, креститься и с любопытством разглядывает высоченный купол. Видит архангела с крыльями и с лицом… своего шефа. «Ну что, — говорит Кристапович, — допрыгался?!»
Сергей хочет ответить, но не может — будто гортань заклинило. Дикая боль перекатывается в черепной коробке. Физиономия шефа, купол и сгорбленная фигура бабушки вдруг исчезают, а вместо них — яростное мельтешение геометрических фигур. Они вспыхивают радужными пятнами, набегают друг на друга и распадаются салютом цветистых искр под церковный перезвон. Но вот благовест постепенно затухает, и нависает тишина.
…Он приходит в себя и с трудом открывает глаза — вокруг темень. Храм, колокола, лица — все это явилось в кошмарном видении. Поначалу ему показалось, что веки не разлепились, и он решил раздвинуть их пальцами. Попытался поднять руку, но она тут же коснулось чего-то твердого.
— Где я? — простонал Сергей и опять выбросил ладонь вверх, но она вновь ударилась то ли о бетон, то ли о металл.
Он пошевелил ногой — колено уперлось о то же таинственное препятствие. «В гробу, что ли я нахожусь? — с ужасом подумал Сергей. — Может, я умер?»
От страха он лихорадочно застучал кулаками, и его музыкальный слух уловил металлический звон. Это его успокоило — не гроб вовсе. Гробы металлические не бывают. Впрочем, в цинковых гробах привозят трупы солдат и хоронят с воинскими почестями. Слава Богу, он никогда не надевал армейскую форму, и за ратные заслуги его не похоронят в цинковом гробу. Значит, он лежит не в гробу, а в странной металлической коробке.
Одеревеневшим языком проводит по шершавым губам и выцеживает по слогам:
— Кто ме-ня сю-да за-па-ковал? Он пытается восстановить в памяти последние минуты, но задыхается от нехватки кислорода и вновь проваливается в темноту.
Со звонницы церковного храма опять гулко поплыл колокольный звон. Он властно перекатывается в черепной коробке, в которой, помимо звона, лихорадочно вспухают вопросы и вспугнутой птицей бьются о железные стены логики, не находя ответа. В кровавых кругах проплывают лица — шеф, Валентина, сосед по столику, водитель фуры, человек с кейсом…
Через какое-то время он опять приходит в себя.
Итак, он покоится в кромешной темноте замкнутого пространства, где к тому же ощущался дефицит кислорода. Возможно, он в могиле, но не мертвец. Пока не мертвец.
Так что же произошло?
Выполняя задание шефа, он на пароме «Эстония» направился в Стокгольм. На экране памяти всплывают разрозненные картины: автомобильная палуба, лифт, оживленный зал казино, музыка. За столом — он, Валентина и еще какой-то тип… Они пьют коньяк.
Неужели он надрался до такой степени, что непонятным образом оказался в этом странной ёмкости? Сам ли он сюда залез или кто-то запихнул?
Спиной он ощущает какие-то неровности. Опускает туда руку и нащупывает что-то похожее на скрученные веревки или канаты.
«Боже правый! — вздыхает с облегчением. — Если подо мной канаты — значит это не гроб, а ящик, в котором лежит корабельное оснащение. Я почему-то запакован здесь неведомой силой».
«Пить меньше надо, — приходит он к выводу. — Галлюцинации начались».
Непослушными пальцами проводит по волосам, и ощущает саднящую боль на темени.
«Черепушка пробита, — морщиться он и пробует мокрые пальцы на вкус. — Да, это кровь!»
Воспаленная память по фрагментам восстанавливает картину. Он подкрадывается к спасательной шлюпке, пытается рукой отбросить брезент и… небо вдруг валится на его голову.
Кто-то на меня напал, делает вывод Сергей, ударил по голове, и я потерял сознание. Потом мое тело спрятали в этом ящике. Пока, слава Богу, я не скакнул с ума, сердце еще стучит и не захлебывается от напора крови, вызванного нехваткой кислорода. Но дышать все тяжелее и тяжелее. Замкнутое пространство заполняется, выдыхаемым им же углеродом, а запасы воздуха тают. В необычном корабельном ящике ему уготовлена смерть!
