От этой мысли с губ вдруг выплеснулся невеселый смех. Странно-нервный смех, от которого сотрясается все его тело. Взрыв веселья обрывается, и к нему возвращается дар речи.

— Рядом, — шепчет он, — за металлической переборкой, танцуют и целуются, жрут мясо и заливают пищу водкой, в каютах занимаются сексом, а здесь человек погибает от нехватки воздуха!..

Мобильный телефон, мелькает в голове спасительная мысль, можно позвонить Валентине, она поднимет на ноги весь экипаж корабля. Ватными пальцами ощупывает карманы — они пусты. Нет ни бумажника, ни паспорта, ни телефона, ни ключа от каюты.

Он зарыдал, как маленький мальчик.

— Стоп! — слезливо приказывает. — Не паниковать. Надо взять себя в руки и осмыслить создавшееся положение. Ведь есть же выход!?

Он замолкает, словно желая перевести дух, — ему не хватает воздуха. Он чувствует, как в голове снова начинается та отвратительная ломота.

Проходит пара минут, а может, больше. Он не желает смотреть на фосфорные стрелки часов. К чему на них смотреть, когда знаешь, что тебе больше нечего ждать, кроме смерти. Кстати, напавшие оставили ему часы, словно для того, чтобы он мог отсчитывать последние минуты пребывания на этом свете. Это вызвало в нем злобу.

— Спасите! Помогите! — захрипел он, пытаясь ногами и руками стучать по металлу. Но шум дизелей и грохот волн захлестывали эти жалкие потуги.

Запас кислорода катастрофически уменьшался. Он пытается повернуть голову, но ни единой дырочки в этом металлическом склепе. Ему кажется, что темнота густеет и тяжелеет, превращаясь в смертельный сумрак, полный неясных видений.

— Итак, — подытожил он, — моя двойная жизнь приходит к логическому финалу. Следует лишь помолиться и ждать своей участи. Бог оценит все мои грехи. Но быть сексотом — это дополнительный билет в ад. Учтет ли Всевышний, что пошел я по грязной стежке не по своей воле? Обстоятельства заставили… Чепуха! Трусость дала тебе визу в КГБ. Ты — трус, и лучшей кончины, чем в этой пропитанной ветошью берлоге для тебя не найти. Ты служил мерзкому ведомству по следующим причинам. Во-первых, тебе за грязную работу платили. Во-вторых, при социализме ты мог выезжать за рубеж, что для нормальных людей было проблемой. В-третьих, ты мог позволить себе вольности, за которые других посылали за решетку, а твой шеф постоянно вытаскивал тебя из многих передряг. И последнее — тебе нравилась эта секретная работа. Вынюхивая что-то, ты при этом, как наркоман, испытывал настоящий кайф.

И чтобы прервать мучительную исповедь, он открывает глаза. Открывает мучительно, с большим трудом и пытается сосредоточиться на чем-нибудь реальном. А реальность одна — его уход из этого мира без родственников и свидетелей у покойного одра. Он нервно, из последних сил упирается коленями в крышку — в темноте мелькнул чуть заметный желтый просвет, и тонюсенькая струя воздуха вползла в логово. Это мираж, решает он, и опять вытягивает колени вверх. Но ноги становятся ватными, и щель исчезает. Он сверлит взглядом скраденное темнотой препятствие, как бы цепляясь за жизнь и в то же время понимая, что над ним непробиваемая металлическая крышка. Он нежно гладит её ладонью, как бы умоляя продлить жизнь. Эта злосчастная крышка вдруг начинает вращаться. Вращается медленно, словно в густом тумане. От этого вращения его начинает мутить, и он снова пытается вонзить колени в металл, чтобы явилась эта спасительная щель, но тело становится бессильным и неуправляемым.

«Я отдаю концы, — с ужасом констатирует он, — на заслуженном лобном месте! Небо против меня! Ну что поделаешь: есть люди, которые привыкли доводить дело до конца, выполнять задачу полностью, до последней точки, даже если это связано с риском не вернуться. И если взглянуть на это с профессиональной точки зрения, ты обязан был так поступить. Тебе было ясно, что ты приглянулся кому-то в качестве искупительной жертвы».

«Не трать силы! Лежи спокойно!» — шепчет ему чей-то голос, и он сцепляет ресницы, но в зрачках мельтешит та волшебная, тусклая нить света, словно желтая проволока. Она ведь была, эта полосочка!.. Была, была! Он опять врубается коленями в крышку. Желтая проволока в беспокойном сновидении, опутывает его, высасывая из опустошенного тела последние крупицы сил. Все! Он в сетях видений. Они желтой полосой манят и душат его одновременно. И, боясь задохнуться совсем, он снова открывает глаза.

Вокруг — графитная темень. И в этой темени плывут багровые пятна, а среди них, где-то вдали, словно одинокая звезда, мерцает полосочка света. Мерцает и исчезает.

— Я предавал людей, — процеживается шелест из его горячих губ. — По моей вине их сажали за решетку или увозили в психиатрическую лечебницу. Хороших, смелых и трезвомыслящих людей. Это кара, кара Божья! Думаю, что и он, всесильный Кристапович, умрет не своей смертью! И Валентина тоже. Все, кто служил дьяволу из трех букв. И имя ему — КГБ!

Он автоматически, до болей в суставах, таранит крышку. Она не подается. Он делает новую попытку. Тщетно. Вконец обессиленный, он плачет.

И снова сгущается мрак. Полнейший мрак. Значит, действительно все. Наконец-то. Столько раз приходилось думать о смерти. И как тут не думать, если она ходит мимо него. Как тут не думать, если он знал, что в один прекрасный день смерть неизбежно остановится возле него. Настало время ему самому увидеть, как оно там, по ту сторону жизни.

Он вдруг успокоился. Ему стало свободно и хорошо. Он даже попытался удобнее устроить свое тело, раздвинул канаты, которые змеились под ним. И в эту секунду рука коснулась металлического предмета. Пальцы забегали по металлу, пытаясь определить форму и размер.

Это был крюк. Вложив последние силы, он вцепился двумя руками в этот спасительный крюк, пытаясь выудить его из канатных витков. Понадобились немерные усилия, пока в его ладони оказался спасительный предмет.

— Боже, — хрипит он. — Спасибо тебе за помощь!

Воодушевленный подарком судьбы, он вкладывает остаток сил — появилась узкая полоска, в которую он втыкает острие крюка. Щель теперь не исчезает, и он липнет к ней губами, ощутив в склепе дуновение жизни. Струйка воздуха втекает в его тело, оживляя ослабленный организм. Он с удвоенной энергией орудует крюком, раздвигая просвет. Теперь, о Господи, он вне зоны удушья.

Подышав полной грудью всего несколько минут, он окончательно оживает. Очищается кровь, и мысли делаются яснее. Мысли о тех, кто, несомненно, караулит его снаружи. Надо действовать, решает он, расширять отверстие, кричать и звать на помощь. Он стал вращаться, менять позы, чтобы расшевелить застывшее тело.

Вдруг внизу у поясницы он ощутил небольшой твердый предмет. Просунул туда руку и вскрикнул от радости. Это был мобильный телефон. Как же ему угораздило оказаться там? И тут вспомнил, что в боковом кармане пиджака была дыра, поэтому телефон он носил во внутреннем кармане. Там, на палубе, он второпях сунул аппарат в дырявый карман, и тот скользнул за прокладку. Вот почему напавшие, обшарив карманы, не нашли мобильник.

— Теперь я спасен! — шептали дрожащие губы. — Спасен! Он включил аппарат и стал набирать номер Валентины, который он недавно внес в память.

— Да, — услышал он ее голос и не поверил, что это явь. — Серж, это ты?

— Я, — выдавил он.

— Куда ты пропал? — В голосе Валентины сквозило недовольство.

— Валентина, слушай меня и не перебивай. Это очень важно.

— Ну-ну! — скептически бросила она.

— Валентина, на меня напали, когда я оказался на палубе.

— Брось дурить, Серж! — хихикнула она. — Наверное, с кем-нибудь развлекаешься?

— Меня ударили по голове, — он сделал паузу и добавил: — я потерял сознание, а мое тело запихали в какой-то ящик… Люди, которые это сделали, в любую минуту могут вернуться. И тогда мне конец.

После паузы, Валентина ответила дрогнувшим голосом.

— Поняла. Я все поняла. Где тебя искать?

— Не знаю. Я в каком-то ящике на палубе. Одна тут не появляйся — это опасно. Поэтому обратись за помощью к экипажу парома. И поторапливайся.