— Материалисты отрицают душу в человеке на том лишь основании, что она не материальна, — продолжал рассуждать профессор. — Атеисты не знают, что представляет собой душа. — Он усмехнулся, и добавил: — Как будто они имеют представление обо всем в этом мире, кроме души. Что такое дух и что такое материя? Уверяю вас, Мартин, что эти категории навсегда останутся для науки неразгаданной тайной.
Сосед по столику, как уловил Мартин, все время слушал, то и дело внимательно поглядывая на профессора. Он вдруг кашлянул, криво усмехнулся и произнес картавым голосом.
— Извините, господа, что вмешиваюсь в ваш диалог. Но у меня вопрос к вам, — он в упор посмотрел на профессора. — На лекциях по диалектическому материализму в Лейпцигс-ком университете вы говорили совсем иное, утверждая, что никакого Бога нет, и что это — вымысел ученых капиталистического мира…
Профессор растерянно посмотрел на соседа и залепетал:
— Вы слушали мои лекции?.. Тогда было другое время… Тогда я еще не пришел к Богу… Вернее, пришел, но скрывал это…
— Вы воспитывали истинных атеистов и правильно делали. Я, например, слушая ваши лекции, стал настоящим безбожником и перековываться не собираюсь. — Он говорил быстро, все еще возбужденный и удивленный происшедшими переменами бывшего учителя, и останавливался лишь на миг, чтобы перевести дыхание, а потом снова продолжал: — Я не признаю присутствие духа в человеке отдельно от тела. И хочу заметить, профессор, что чувства, воображение, воля, мышление и все другие душевные или психические явления — это только результаты мозговых отражений или так называемых «рефлексов». Вы перешли работать в Берлинский университет, а я в Лейпциге закончил аспирантуру, защитился, и сейчас позволю себе заявить, что именно под влиянием внешних воздействий на мозг наш мозг порождает соответствующие этим воздействиям психические явления. По моему твердому убеждению, мозг — сумма всего, чем человек обладает: сознанием, душевными явлениями, нервным механизмом…
Профессор уже пришел в себя. Он внимательно слушал оппонента и лишь слегка покачивал головой. Когда тот остановился, он спокойным голосом парировал:
— Изучая окружающий нас мир, трудно не согласиться с тем, что самое изумительное существо, обитающее на этой планете, — homo sapins и самое важное в человеке — его душа. Что такое душа? Что такое материя? Мы не знаем. О материи и о духе мы можем судить только по их проявлениям, как мы судим об электричестве, магнетизме. Проявление духа способны наблюдать в самих себе только те, кто рожден от Духа Святого. Вспомните апостола Иоанна, который утверждал, что дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда он приходит и куда уходит…
Мартину надоела эта полемика, и он искал момент, чтобы, не обидев словесных дуэлянтов, покинуть зал и подышать свежим воздухом. От фактов, перечисленных представителями противоположного мировоззрения, у него голова шла кругом.
— Извините, господа, — учтиво произнес он, — но я вас на некоторое время покину…
— Да, да, конечно, — бросил профессор, не отрывая взгляда от оппонента.
Мартин спустился в каюту, облачился в куртку, вышел на палубу и оказался в объятиях свистящего ветра. Небо над морем раздвинулось вширь и вглубь, звездной пылью стекая к горизонту. Мартин вцепился пальцами в холодный поручень и неотрывно смотрел на воду, вспоминая тех, кого ему не удалось спасти. Он, будто загипнотизированный, смотрел на волны и не заметил, как рядом оказался профессор.
— Воистину, не заглядывай подолгу в пропасть, — задумчиво проговорил тот, — или пропасть заглянет в тебя.
Мартин вздрогнул, посмотрел на друга и ужаснулся — профессор стоял на холодном ветру в тоненькой рубашке.
— Где ваш пиджак? — стараясь перекричать шум волн, поинтересовался он.
— Висит на спинке кресла. А что?
— Вы простудитесь!
— Я вышел на свежий воздух только на секунду, — улыбнулся профессор. — Пока только на секунду, а потом…
— А что потом?
— Знаете, Мартин, — замысловато проговорил профессор, — мне кажется, что у этой трагедии теперь уже нет ни начала, ни конца, а остается замкнутая на самое себя бесконечность, единственным выходом из которой было бы полное растворение в ней, то бишь, смерть.
— К чему такие разговоры, профессор? — удивился Мартин.
— Memento mori, — рассеянно пробубнил тот и, не поясняя своей мысли, резко повернулся и ушел назад. Следом за ним поспешил и Мартин.
За столиком продолжалась дискуссия.
— Господа философы, — вздохнул Мартин, — у вас к умным мыслям очень горькая приправа. Не хватит ли вам на сегодня спорить и пить. Ведь и тело ваше, и душа могут взбунтоваться от обильной дозы спиртного.
Профессора проигнорировали его слова.
Мартин слушал их полемику вполуха. Его все больше и больше настораживала фраза профессора, сказанная на открытой палубе, что у этой трагедии теперь уже нет ни начала, ни конца, а остается замкнутая на самое себя бесконечность, единственным выходом из которой было бы полное растворение в ней.
— Мы уже говорили о множестве таинственных сил и явлений природы, — развивал свою мысль профессор.
— Факты, профессор, факты, — пьяным голосом требовал оппонент.
— Пожалуйста. Например, мы не улавливаем звука, который ниже 16 вибраций или выше 40 000 вибраций в секунду. В силу этого, по ту и по другую сторону уловимых нашим ухом высоких и низких вибраций лежит страна безмолвия для человека, но не для твари с ушами иной восприимчивости. Глухой человек вообще не воспринимает ни одного звука, но это отнюдь не значит, что звуков не существует вообще в природе. Вот другой факт. Мы не видим электрического тока, магнитных и радиоактивных волн, но они существуют. Мы не видим на улице телевизионных картин, передающихся со станций и перелетающих большие пространства, прежде чем появиться на домашнем экране. Мы не видим нашего мышления, памяти, совести и много другого, в реальности чего мы убеждаемся ежедневно. Еще можно привести один факт, относящийся к нашему зрению. Следуя правилу атеистов: «не вижу — не верю», мы должны усомниться в существовании макрокосма и тех бесчисленных звезд, которые лежат за пределами нашего естественного глаза, но они обнаружены и сфотографированы при помощи астрономических аппаратов. Кроме того, наш глаз воспринимает только те предметы, которые расположены в гамме световых волн, начинающихся короткими ультрафиолетовыми лучами и кончающихся длинными красными лучами. Все волны, которые находятся по ту сторону фиолетовых и красных лучей, остаются неуловимыми для нашего органа зрения. Но мы не имеем никакого решительного права или основания отрицать существование неуловимых нашим глазом лучей. Ночные птицы и звери все видят ночью, как днем, тогда как мы видим ночью только силуэты предметов.
Мартин с трудом подавил зевок. Он уже не слушал диалог, а засыпал под медленные звуки танго. Наконец он поднялся и обратился к профессору:
— Я валюсь с ног и, с вашего позволения, пойду спать.
— Какие разговоры, — профессор взглянул на часы. — Я тоже через двадцать минут уйду на покой.
В тоненькой рубашке и расстегнутом пиджачке он стоял печальный и бледный, вглядываясь в морскую пучину. За стеклянной перегородкой бурлила пьяная вакханалия, приперченная душераздирающими звуками джаза. Здесь, на открытой палубе, все вокруг утопало в ноябрьской слякоти. Низкое небо, казалось, цеплялось за мачту и радары. Мир вокруг словно бы растворялся в гриппозном осеннем ненастье. Волны, казалось, перепрыгивали через борт и холодными объятиями ласкали его.
— Фрида, — шептали посиневшие губы, — моя тоска и горькая ноша. Твоя смерть сомкнулась вокруг меня, словно забытый сон в гулком зале кинематографа. Лишь Бог знает, какие являются мне видения…
Жизнь, словно линяющая змея, сползала с профессора одряхлевшей оболочкой, обнажая умирающее тело, где разум и логика уже застыли навсегда. И он метнулся в морскую пучину, пролетая освещенные иллюминаторы, где мельтешили лица, тела.
