— Пострадает много невинных!

— Тем лучше. Вы можете отвести меня в горы?

— Я с вами, пока вы не будете в безопасности! — ответил Элиас.

Лодка снова вошла в русло Пасига. Ибарра и Элиас обменивались время от времени короткими фразами.

— Санта Анна! — прошептал Ибарра. — Вы узнаете этот дом?

Они проплывали мимо загородной резиденции иезуитов.

— Я провел здесь много веселых и счастливых дней! — вздохнул Элиас. — В то время мы приезжали сюда каждый месяц… Тогда я был таким, как все: у меня было состояние, была семья, я мечтал и надеялся на будущее. Сестра жила тогда в соседнем колледже, она дарила мне вышитые ее руками вещи… А с ней вместе всегда была ее подруга, красивая девушка. Все прошло, как сон.

Они молчали до самого «Малапад набато»[206]. Кто плыл по водам Пасига ночью, волшебной филиппинской ночью, когда сияние луны в прозрачной синеве неба навевает меланхолию и поэтические грезы, когда сумрак скрывает людскую нищету, а тишина поглощает жалкие звуки голосов, когда говорит только природа, — тот поймет, о чем думали оба юноши.

У «Малапад набато» карабинер дремал на своем посту; заметив, что лодка пуста и поживиться нечем, он — согласно традициям его собратьев и обычаям этого поста — пропустил ее без всякой задержки.

Речной жандармский патруль тоже ничего не заподозрил и не остановил лодку.

Стало уже светать, когда они подплыли к озеру, тихому и спокойному, как огромное зеркало. Луна побледнела, а восток окрасился в розовый цвет. Вдали беглецы заметили неясные очертания какой-то серой массы, медленно двигавшейся им навстречу.

— Катер идет, — прошептал Элиас. — Ложитесь, я прикрою вас мешками.

Силуэт судна становился все более ясным и отчетливым.

— Он вклинивается между нами и берегом, — с тревогой сказал Элиас. Он изменил направление и стал грести к Бинангонану, но с изумлением увидел, что катер тоже лег на другой курс. Его окликнули с борта.

Элиас бросил грести и стал прикидывать: берег еще далеко, они вскоре могут очутиться на расстоянии ружейного выстрела от катера. Значит, надо вернуться в русло Пасига: лодка ведь быстроходнее судна. Но — злой рок! — другая лодка уже приближалась со стороны Пасига, на ней поблескивали штыки и козырьки жандармских фуражек.

— Мы окружены! — прошептал Элиас, бледнея.

Он посмотрел на свои мускулистые руки и, приняв единственно возможное решение, принялся изо всех сил грести к острову Талим. Солнце между тем уже поднялось.

Лодка быстро скользила по воде; Элиас увидел на катере, который начал теперь разворачиваться, нескольких человек, подававших ему какие-то знаки.

— Вы умеете управлять каноэ? — спросил он Ибарру.

— Да, но зачем это?

— Мы погибли, если я не прыгну в воду и не отвлеку их внимание. Они станут меня преследовать, но я хорошо плаваю и ныряю… Я уведу их от вас, а вы потом постараетесь спастись сами.

— Нет, останьтесь, и мы дорого продадим нашу жизнь.

— Бесполезно, у нас нет оружия; они подстрелят нас, как пташек.

В этот момент послышалось легкие шипенье, словно в воду упал какой-то раскаленный предмет, и тотчас же прозвучал выстрел.

— Видите? — сказал Элиас, положив весло в лодку. — В сочельник увидимся у могилы вашего деда. Спасайтесь!

— А вы?

— Бог спасал меня и от больших опасностей.

Элиас снял рубаху, пуля пробила ее у него в руках, раздались два выстрела. Не теряя присутствия духа, он пожал руку Ибарре, который лежал на дне лодки, затем встал во весь рост и прыгнул в воду, оттолкнув ногами легкое каноэ.

Раздались крики, над водой показалась голова Элиаса, и тут же снова скрылась.

— Там, он там! — закричали жандармы, и снова засвистели пули.

Катер и лодка начали преследовать беглеца; направление его движения указывала дорожка легкой ряби, все более удалявшаяся от каноэ, которое покачивалось на волнах, словно в нем никого не было. Как только пловец высовывал голову из воды, по нему стреляли жандармы и солдаты с катера.

Охота продолжалась; челнок Ибарры был уже далеко; пловец приближался к берегу, видневшемуся в каких-нибудь пятидесяти саженях. Гребцы устали, но и Элиас, видимо, терял силы; он часто появлялся на поверхности, все время меняя направление, чтобы сбить с толку преследователей. Предательская дорожка уже не отмечала путь пловца. В последний раз его увидели в нескольких саженях от берега и открыли огонь… Прошло несколько минут. Ничто не показывалось над спокойной и пустынной поверхностью озера.

Полчаса спустя одному из солдат почудилось, будто на воде у самого берега видны следы крови, но его товарищи покачали головами, — это могло означать и «да» и «нет».

Напрасно заваливали стол дорогими свадебными подарками. Ни брильянты на голубом бархате футляров, ни вышивки на пинье, ни шелковые ткани не привлекали взора Марии-Клары. Молодая девушка невидящими глазами смотрела на газету, не различая букв: там сообщалось о смерти Ибарры, утонувшего в озере.

Вдруг Мария-Клара почувствовала, как чьи-то две руки прикрыли ей глаза, и за ее спиной раздался веселый голос, голос отца Дамасо:

— Ну-ка, кто я такой? Кто я?

Мария-Клара вздрогнула и в страхе обернулась.

— Испугалась, глупышка, да? Не ждала меня? Я приехал из провинции, чтобы присутствовать на твоей свадьбе.

И с довольной улыбкой он протянул ей руку для поцелуя. Мария-Клара, дрожа, наклонилась и почтительно поднесла ее к губам.

— Что с тобой, Мария? — спросил с тревогой францисканец, веселая улыбка сбежала с его уст. — У тебя холодные руки, ты бледна… Не больна ли ты, дочка?

И отец Дамасо с нежностью, которой никто бы не мог подозревать в нем, взял обе руки девушки и пытливо заглянул ей в глаза.

— Ты уже не доверяешь своему крестному? — спросил он с упреком. — Пойдем-ка сядем, и ты расскажешь мне о своих маленьких неприятностях, как тогда, когда ты была девочкой и приходила ко мне попросить свечку, чтобы делать куклы из воска. Ты же знаешь, я всегда тебя любил… я никогда не бранил тебя…

Голос отца Дамасо утратил резкость и звучал почти ласково. Мария-Клара разрыдалась.

— Ты плачешь, дочь моя? Отчего ты плачешь? Поссорилась с Линаресом?

Мария-Клара заткнула себе уши.

— Не говорите о нем… теперь! — вскричала она.

Отец Дамасо глядел на нее с изумлением.

— Ты не хочешь поверить мне свои секреты? Разве я не старался всегда угождать малейшим твоим капризам?

Девушка подняла к нему полные слез глаза, взглянула на него и снова горько заплакала.

— Не плачь так, дочь моя, твои слезы терзают мне душу! Расскажи мне о своих горестях; ты увидишь, как твой крестный тебя любит!

Мария-Клара медленно приблизилась, упала перед ним на колени и, подняв к нему лицо, залитое слезами, сказала еле слышно:

— Вы меня еще любите?

— Дитя мое!

— Тогда… заступитесь за меня перед отцом и расстройте мой брак!

И девушка рассказала ему о своем последнем свидании с Ибаррой, утаив, что ей известно все о ее происхождении.

Отец Дамасо не верил собственным ушам.

— Пока он был жив, — продолжала она, — я хотела бороться, надеяться, верить во что-то, хотела жить, чтобы слышать, как о нем говорят… Но теперь, когда его убили, теперь мне незачем жить и страдать.

Последние слова она произнесла тихим голосом, медленно, спокойно, без слез.

— Но, глупышка, разве Линарес не лучше в тысячу раз, чем…

— Когда он был жив, я могла выйти замуж… а потом скрыться… Ведь мой отец хотел только этого родства! Теперь он мертв, и никто другой не назовет меня своей супругой… Когда он был жив, я могла пойти на это унижение, я утешалась бы мыслью, что он существует и, может быть, думает обо мне. Теперь он мертв… и мне остается монастырь или могила.