Наблюдать со стороны гораздо хуже, чем делать самому. В любую минуту я ожидал, как на моих глазах в мгновение ока скроется из виду одна из этих ревущих машин вместе со своим закутанным в меха человеческим грузом.
Однако они остановились, не доезжая до меня. Я преодолел трещину по узкой снежной косе, но мои нарты сломали этот мосток, и теперь зеленый шрам около метра в ширину отрезал меня от товарищей. Он был достаточно узким, и его можно было перепрыгнуть. Вспомнив про свои обязанности фотографа, я извлек 16-мм кинокамеру «Болекс» и двинулся к краю трещины. Олли и Чарли наблюдали за происходящим со своего берега, но не остановили меня. Это было глупо: год спустя в этом районе предстояло погибнуть молодому человеку, когда он пошел без связки через скрытую трещину.
Только по счастливой случайности я не рухнул вниз с высоты собора Св. Павла. Я вовсе не подозревал об опасности, потому что видел, что дальняя от меня губа пропасти была обыкновенной стеной, уходящей отвесно вниз. Мне стоило бы припомнить фотографии и зарисовки трещин, это предупредило бы меня, что с моей стороны нал пропастью, вероятнее всего, нависал козырёк, готовый рухнуть при малейшем давлении сверху.
Меня, по-видимому, спас упор «Болекса». Я воткнул его в снег в метре от края пропасти, и он тут же провалился. Кровь застыла у меня в жилах. Помню лишь, как я заорал на своих приятелей: «Идиоты, почему вы не предупредили меня?»
В ответ я услышал взрыв смеха, приглушенный лицевыми масками. Я так и не понял, оценили ли они всю опасность моего положения. Я испытывал те же чувства, что и в Аравии, когда мне довелось ступать по полю, где, как предполагалось, были противопехотные мины. Я медленно подался назад, словно шел босиком по горячим углям. Один раз моя нога ушла в снег почти по колено. Я замер, затем выдернул ногу и переместил ее, стараясь надавливать на снег как можно нежнее, в другое место. Обливаясь холодным потом, я вернулся на твердое место, проклиная как самого себя, так и остальных. Затем я отснял дикий прорыв через трещину, однако отойдя на безопасное расстояние, отчего кадры получились довольно банальными. Зато оператор остался в живых.
С чувством облегчения я мчался на юго-восток, преодолевая последний крутой подъем, ведущий на нунатак Марштейнен. Мы преодолели Краевую зону — первое серьезное препятствие на нашем пути.
Скрупулезно придерживаясь маршрута южноафриканцев, пребывая на ходу по четырнадцать часов в сутки, мы достигли черных и оранжевых утесов хребта Налегга. Его зазубренные вершины вздымались высоко в небо, словно охраняя его.
Весь день температура воздуха держалась на уровне — 28° при слабом ветре, что было вполне приемлемо для езды. Все новые и новые пейзажи разворачивались перед нами на юге и на западе — могучие горные хребты парили в небе как миражи, пульсировали в воздухе какие-то соборы и замки. Это были Иекселен, Грунехогна, Слеттфьеллнутане и многие другие безымянные вершины. Глубокие, сработанные ветром впадины на склонах, напоминающие огромные амфитеатры, обступали нас с флангов, и холмы из глубокого прозрачного льда словно венчали поля заструг в проложенных ветром аллеях. Скалы самой невообразимой формы торчали повсюду, угрожая нам, словно мегалиты друидов [22].
Мы разбили лагерь в тени Налегга. У нас было хорошее настроение, потому что мотонарты слушались нас превосходно. Мы испытывали чувство несказанного облегчения. По сравнению с Арктикой Антарктида, казалось, не сулила нам больших трудностей.
Первый основной подъем был позади — ледяные поля раскинулись перед нами на высоте 1500 метров над уровнем моря. Цепь приземистых нунатаков вела нас на юг и на восток из объятий хребта Селлкопфьелла; затем последовали открытые широкие равнины, зажатые с боков обрывами, и так продолжалось до нашей предпоследней цели — скал Скоддемедета. Когда мы огибали его южный склон, далекая гора Ривинген вздымала свою вершину, а затем и плечи над снегами восточной части горизонта. В бинокль мы уже могли разглядеть крошечное пятно тени у самого подножия — там находился наш дом на предстоящую зиму.
Джинни и Симон потрудились на славу: хижины были закончены, однако до наступления темноты многое еще предстояло сделать. Симон даже научился ставить радиомачты. Он привлек меня и Чарли в свою бригаду и с нашей помощью громоздил десятидюймовые треугольные секции одну на другую до тех пор, пока вся конструкция не достигала высоты двадцати четырех метров, и он сам затягивал там последний болт. Затем Джинни готовила антенну, и мы поднимали ее на самый верх.
Симон принял участие в одном из грузовых рейсов Жиля — он улетел в Санаэ, чтобы вместе с Анто устроиться в своем зимнем лагере. Они сильно удивились, обнаружив там киногруппу — Брина и Дэвида. Дело в том, что африканское судно задержалось с отходом в Кейптаун.
I февраля, в день возвращения в Санаэ, Симон записал:
Я испытал душевный подъем, когда мы оторвались от земли, это чувство постепенно исчезло, когда мы очутились у своей хижины в Санаэ. Сыро, ветрено, подавленное настроение: нас встретил Дэвид Мейсон в мрачном расположении духа и молчаливый Джерри. Дэвид нарисовал неутешительную картину того, что меня ожидает, и, честное слово, он был недалек от истины. Все валялось в беспорядке, выглядело убого и действовало на нервы. Там, где были сложены грузы, изо льда торчали обломки упаковки и какие-то обрывки. Хижина, которую киношник описал как «ваш уютный домик», находилась в гадком состоянии. Это темный внутри, пахнущий какой-то дрянью домишко; киношники, все до одного, валялись в койках; по-видимому, они не утруждали себя даже тем, чтобы хоть чуть-чуть двигаться. Исключение — Тони, который явно озадачен всем этим. Снаружи местность напоминала поле сражения, нечистоты отмечают площадку отхожего места— дерьмо, обрывки туалетной бумаги, мерзкие лужи. Антон едва сдерживает приступ бешенства. Я пытаюсь сохранить приподнятое настроение, выглядеть веселым. Если я выйду из себя, киношники мигом вылетят из домишка и окажутся в палатке.
Через два дня Брин и Дэвид покинули нас на южноафриканском ледоколе. Симон и Антон начали приводить все в порядок. Симон: «Когда я поднял печь, то обнаружил глубоко прогоревшее отверстие на днище. Клапан подачи топлива и дымоходные трубы тоже повреждены. Мы очень злы. Если встречу этих парней снова, им не поздоровится».
Жиль и Джерри завершили последний из примерно восьмидесяти грузовых рейсов 10 февраля. После прощального горячего обеда они поднялись в воздух, чтобы начать долгий перелет домой в Англию, и вскоре их самолет растворился в сгущающихся сумерках над ледяными просторами. На следующий день погода испортилась: сплошное «молоко», никакой видимости. Теперь Джинни, Чарли, Олли, Бози и я были предоставлены самим себе. Не дай Бог, кто-нибудь заболеет — никакой медицинской помощи, эвакуации не предвидится в течение восьми месяцев.
Ежедневно придется иметь дело с аккумуляторами — значит, нужно опасаться попадания кислоты в глаза; тяжелые обморожения, ожоги от горящего бензина, поражение электротоком, аппендицит, сильная зубная боль — всех этих напастей нужно теперь остерегаться.
Температура воздуха будет падать до —50° и даже ниже; скорость ветра— превышать 150 километров в час; абсолютная величина жесткости погоды может достигать, даже при соблюдении всех предосторожностей, — 84 °C. 240 дней нужно просто выжить.
VI Долгая темная зима
Тишина — великий миротворец.
Г. У. Лонгфелло
Теперь мы находились в лагере у Ривингена на ледяном щите и были предоставлены самим себе всю зиму. Как только потеплеет снова, мы попытаемся пересечь весь континент Антарктиды, которая больше Европы, больше США с Мексикой, больше Индии и Китая и значительно превосходит по площади Австралию. Девяносто девять процентов этого гигантского пространства скрывается под ледяным щитом, который местами достигает четырех километров в толщину и как бы притапливает своей массой подстилающую сушу примерно на 600 метров, хотя в Антарктиде есть и горные пики высотой свыше 5000 метров.
