- Глинские и Бельские станут поперек.

- Не без того, вестимо. Придется нам и их одолевать.

Вот и поехал с двумя наказами Иван Шуйский в Старицу вести двойную игру.

Настороженно встретил его князь Андрей Иванович, но особенно недоверчиво отнесся к гостю окольничий Хабар-Симский. Прошло, однако, несколько дней в успокоительных, если не сказать сладких, беседах, и князь Андрей Иванович согласился ехать в Москву.

Стала собираться и княгиня Ефросиния, поставив непререкаемое условие:

- Сына оставим в уделе, а еще лучше, отправим в Верею или в вотчину моего отца.

- Не веришь, стало быть, Елене?

- А ты веришь?

- Не очень-то, но все же считаю возможным воспользоваться случаем. В Кремле сподручней мстить за Юрия, биться за честь рода.

- Ну-ну.

А вот Хабар-Симский наотрез отказался покидать Старицу.

- Я Овчине как воевода не нужен, служить же я вправе кому угодно. Не в Литву же я подался. Ты, князь, поезжай, а я стану заканчивать начатое: завершу починку стен, огнезапаса наготовлю, съестных припасов. А еще смердам стану напоминать, чтобы готовились к рати.

- Считаешь, что не миновать ее?

- Уверен. Вывод сей потому, что Шуйский послан к тебе. Иль не подумал, отчего избран князь Иван в миротворцы? Если бы кто из Бельских приехал - иное дело, а то Шуйского отрядили. Рассуди сам: Шуйские извечные соперники вашего рода, с тобой они не подружатся, на что Овчина с Еленой рассчитывают. Уши торчат за этой уловкой.

- Что ж? Не ехать?

- Отказаться нельзя. Только верить можно ли? Коней для себя держи подседланными. По мне, лучше гибель в честном бою, чем смерть от голода в темнице. Чуть что, скачи сюда. Думаю, я через месяц-другой подготовлю не очень большую, но крепкую рать, которая грудью за тебя встанет. А если еще Великий Новгород не откажет в помощи, ни за что не осилит нас Овчина. Не одарил его Господь воеводским умом. Не устроит разумно рать на поле.

Держа в уме это последнее напутствие Хабара-Симского, Андрей Старицкий всего лишь с дюжиной телохранителей сопровождал свою супругу в Кремль с видом безмятежным, даже радостным. Это довольство и радость он всячески выказывал перед Иваном Шуйским, а тот время от времени пересказывал Андрею Ивановичу, с каким умилением царица Елена говорила о своем девере, провожая его, Шуйского, в Старицу, расцвечивая все новыми умилительными красками ее стремление преодолеть накопившиеся противоречия. И только когда стали подъезжать к мосту через ров у Троицких ворот, Иван Шуйский как бы между делом добавил к сладким своим речам горькой полыни:

- Выпустила бы царица Елена всех узников, и в первую голову дядю своего, ясней стали бы ее устремления к державному покою.

«Вот тебе и миротворец. Стало быть, говорит одно, на сердце держит совершенно иное, - отметил про себя князь Старицкий. - Прав Хабар-Симский. Коней ни в коем случае не стоит расседлывать».

Слуги теремного дворца были несказанно рады приезду весьма уважаемых господ своих, которых ждали уже и баня, выстоянная до умиротворяющего жара, и яства для трапезы, изготовленные с великим старанием. На лицах всех слуг радостные улыбки. Благодать.

Еще более настроил на благодушный лад ближний боярин царицы Елены, передавший ее приветственное слово и просьбу, именно просьбу - это особенно выделил боярин - посетить ее утром. Всю семью она приглашала завтра.

На какое-то время Андрей Старицкий забыл о предупреждении Хабара-Симского, вполне искренне высказал свое удовлетворение таким добрым началом, похвалив Елену:

- Молодец, не чинится. По-семейному желает.

- - Лиса, - хмыкнула в ответ княгиня Ефросиния, и ничего больше Андрей Иванович от своей супруги не услышал.

С искренним радушием встретила Елена деверя с супругой в своей палате, а когда на ее вопрос, отчего не приехал вместе с ними Владимир, Ефросиния ответила без заминки, что сын прихворнул, и дорога могла для него оказаться непосильной, спросила с тревогой:

- Серьезен недуг?!

- Не очень. Остудился, должно быть.

- Велю послать спешно к нему лекаря.

- Не стоит, Елена. В Старице у нас лекарь умелый. Через пару недель, надеюсь, Владимир приедет.

Потом, когда княжеская чета после завтрака вернулась домой, Андрей спросил княгиню, отчего она определила срок в две недели, Ефросиния ответила, что за две недели много утечет воды, и тогда будет видно, можно ли звать в Кремль сына. Теперь же супруги услышали вздох Елены и ее признание:

- А я хотела сблизить Ивана с Владимиром. Братья они. Пусть двоюродные, но - братья.

Завтракали в уютной домашней трапезной с круглым столом посредине. Завтрак действительно оказался домашним. Князя Овчины-Телепнева за столом не было, помимо Андрея Старицкого, его супруги и самой Елены, только Агриппина Колычева, которая привела к завтраку Ивана. Да и какая она посторонняя: мамка царя всей России, оберегающая его от всех невзгод. Для Елены она должна быть самой родной.

Самую малость посидел за столом царь-ребенок и мамка его. Иван раскапризничался невесть от чего, и Агриппина, прижав его к своим могучим персям, унесла ребенка, даже не спросив дозволения Елены, и та буркнула:

- Вот так всегда. Самовольница. Сменить хотела, да сын мой никого больше не признает, вот и терплю ее выходки.

- Волю матери и в самом деле могла спросить, - поддержала Елену Ефросиния, как бы давая этим возможность для исповеди царицы.

Но Елена не стала исповедоваться. Она принялась жаловаться на одиночество, будто и впрямь распахнула душу перед близкими родичами, ведь кто у нее остался, кроме них да братьев и отца, доживающего свой век в тиши. Однако, как ни старалась Елена, фальшивость ее чувствовала не только проницательная Ефросиния, но уловил даже князь Андрей Иванович, который в общем-то держался не очень настороженно.

- Братья и вы, родные мои, остались у меня, - заверила гостей Елена, - и я ищу вашей дружбы.

- Мы готовы к ней, - ответила за двоих княгиня Ефросиния и тоже заверила: - Никогда ни словом, ни делом мы не делали и не сделаем впредь тебе неприятности. Супруг мой Андрей Иванович не поддержал братьев, выступивших против твоей, Елена, свадьбы с покойным государем Василием Ивановичем.

- Знаю. Давно знаю. Хочу загладить свою прежнюю вину. Объявлю на Думе о передаче тебе, князь Андрей Иванович, в вотчинное владение Волока Ламского со всей землей.

«Неужели искреннее раскаяние, - стараясь не показать душевного смятения и радости, думал князь. - Если так, то это - прекрасно. Не ради же пыли в глаза пожертвует царица Елена такую богатую и обильную людьми землю? Подобное очень сомнительно. Скорее всего, на самом деле ищет дружбы».

А Елена после короткой паузы продолжала:

- И ты, князь Андрей, и ты, Ефросинюшка, вхожи ко мне в любое время. Без всяких докладов. А ты, дорогая княгиня, даже в опочивальню.

Андрей и Ефросиния склонили в почтении головы, начав ее благодарить, но Елена отмахнулась:

- Не принимайте как милость, родные мои. Постепенно разговор перешел на дела семейные, на житейские. А затем и на державные, и, что покорило Андрея Старицкого, Елена мудро судила об отношении с Польшей и Литвой, предвидя, какие меры те предпримут по наущению предавших Россию Симеона Бельского и Лятского. С глубоким знанием дела говорила она о двоедушии Турции, которая вроде бы хочет жить в дружбе с Россией, на самом же деле подстрекает подвластные ей Крым, Астрахань и даже Казань к неспокойствию.

- Вот и вынуждена я укреплять города да строить новые, скрести по сусекам средства, напрягая казну. Но это лучше, чем оказаться нагишом перед частыми разбойничьими набегами. Но все на моих плечах. Теперь вот, Андрей, надежда на тебя. Ты не единожды при покойном Василии Ивановиче бил супостатов. Крепости тоже строил.

- Да. Доверял мне мой брат многое.

- Доверю и я. По весне и возьмешь под свою руку полки на Оке, не оставляя без внимания Нижегородские земли с ее малыми городами.

- Управлюсь.