— Люблю открытых смельчаков! Но только свою Аранду никому в забаву не отдам! — все тем же веселым тоном продолжал Олег, здороваясь с крепышами-лазутчиками, и обратился к Ленку: — Завтра хазары празднуют день весенних саженцев, закладывают несколько садов, а вечером будет гулянье и веселье. Хакан обещал много молодых юниц привести на это веселье, а то, я чую, моих здоровяков никакая рыбья пища не вразумит! Подавай им красавиц, да и все тут!

— Да уж, да уж! — захохотал Любар. — Мы же не подвергали себя кошерному обрезанию, потому и очень горячи, когда речь заходит о лукавых юницах!

— Ну, а в жены возьмете тех, что к сердцу присохнут? — снова весело спросил Олег.

— А они не побрезгуют такими мужьями после Моисеева нравоучения? — спросил Любар, а Харальд и Ленк удивленно посмотрели сначала на него, а затем на распахнутые завесы княжеского шатра, где стояла, слушая их разговор, Аранда.

— Думаю, что почтут за честь взять вас к себе в мужья! — с насмешливой важностью проговорила Аранда и звонко рассмеялась.

— А что здесь смешного? — шутливо возмутился Любар.

— Ваша неуверенность в себе! Надо всегда знать себе цену, а для этого почаще заглядывать в гладь водоема! — вдруг строго проговорила Аранда и круто повернулась в сторону Олега. — Бери пример со своего великого князя, ратник! На него всю жизнь женщины будут смотреть с обожанием и желанием! И возраст здесь ни при чем!

Любар сник. «Не важно, кого родит эта иудейка нашему князю, важно то, что она превзойдет наше племя тем, что не войдет в него ни на каких условиях!» — мрачно подумал вдруг, осененный провидением, воин и с глубоким сожалением посмотрел на Олега.

Олег стоял, крепко обнимая свою любимую красавицу, гордясь ее умом и красотой, но уже чувствовал, как холодный туман предстоящего расставания заволакивал его душу. «Ну нельзя, не дают нам боги жить так, как хочется!.. Что ж! И за то, что дали почувствовать хоть немного счастья, низкий поклон всем богам на небе и на земле!» — обреченно подумал Олег и ласково поцеловал Аранду в висок.

Звенели бубны и цимбалы, гусли и кантели, свиристели свирели, гудели рожки и заразительно наигрывали ритмичную мелодию, зовущую в пляс вокруг жаркого костра. Веселились все хазары, не стремясь выделиться ни перед друг другом, ни перед гостями-русичами.

Всем было весело, ибо с утра хазары под молитвы раввинов и муллы, под песнопения настоятеля христианского храма, предводимые хазарским жрецом, освятили землю, что была свободной в юго-восточном клину провинции Саркел, и заложили там огромный фруктовый сад, благодаря всех почитаемых богов за благодеяние и страдную погоду. Пройдет время, и Саркел утонет в цветущей зелени садов и не только накормит душистыми фруктами всех тружеников и сирот, но и пошлет в дар русичам не одну торбу с сочными, сладкими плодами. Пусть в святую субботу, на празднике райской кущи, отведают русичи прекрасные плоды из саркельского сада!..

Хакан сидел возле Олега на дорогом персидском ковре и степенно лакомился сушеными и вялеными фруктами, наблюдая за князем русичей, который в последнее время стал вызывать некоторое раздражение у иудейского первосвященника. «Что-то этот язычник стал молчаливым в последние дни! Неужели Аранда ему не по нраву? Или дружина чем-то прозанозила князя? Ну, не хочет принять иудейскую веру, так и не надо! Что толку от насильственного неофита?[47] Важна мирная тишина на границах да успешная торговля с русичами и словенами! Ну, поменьше будем получать шкурок вевериц[48] со словен, ну и пусть! Лишь бы мир продлить, пока дружиной и оружием не подкрепились; а я чую, не скоро подкрепимся, имея такого безвольного Царя!..»

— Может быть, великий киевский князь Олег скажет, что навевает на него тоску-печаль на нашем празднике весенних саженцев? — не вытерпев долгого молчания, спросил хакан и предложил Олегу отведать вяленой дыни.

Олег равнодушно съел небольшой кусочек сушеной дыни и поблагодарил хакана.

— Ты упорно не хочешь принять нашу веру? — вдруг в упор спросил хакан Олега и с сожалением проговорил: — Очень жаль, киевский князь, ибо ты, как никто другой, достоин нашей веры, так как призван созидать на этой земле!

Олег внимательно посмотрел на хакана, на его массивную яхонтовую брошь, скрепляющую широкие и пышные концы тюрбана на голове, на его роскошный темно-синий шелковый халат, схваченный на талии ярко-желтым кушаком, на его неожиданно сильные, но холеные руки, спокойно лежащие на коленях, и властное, но строгое в своей арийской невозмутимости лицо.

— Я долго думал, мудрейший хакан, над твоим предложением вступить в вашу веру и стать последователем учения Моисея, но не могу этого сделать, и вот по какой причине… — проговорил Олег.

— Я слушаю тебя, князь, — настороженно откликнулся хакан и с жадным интересом стал внимать гордому язычнику.

— Ведь вы, истинные иудеи, считаете свою Тору непереводимой книгой! — медленно начал Олег.

— Да! — важно подтвердил хакан. — Мы даже враждебно относимся к тому греческому переводу ее, который был сделан иудейскими учеными при Птолемее Втором Филадельфе свыше тысячи лет назад![49]

— Я знаю! Мне об этом поведал ваш царь.

Хакан удивленно передернул плечами:

— Я и не думал, что наш царь изучает древнюю историю иудейства, — холодно заметил он. — Ну, да ладно! Мы ведь даже блюдем трехдневный пост в связи с греческим переводом Торы.

— Я думаю, она потеряла от этого свое благозвучие? — предположил Олег и проницательно поглядел на сосредоточенное лицо хакана.

— Да! — охотно подтвердил хакан.

— Стало быть, Пятикнижие Моисеево надо изучать только на древнееврейском языке, чтобы была польза телу и душе от ее постоянного чтения? Так? — медленно выговаривая каждое слово, веско спросил Олег.

— Та-ак, — упавшим голосом подтвердил хакан, поняв, куда клонит язычник.

— Ну, а ваш язык, который я имел честь слышать здесь целый год, язык богатый, надо изучать долго и терпеливо, а для этого, мудрейший хакан, у меня нет времени. Моя дружина и так начинает роптать, что слишком долго воздвигаем вал на Дону, и хоть кормите вы их на славу, мехов и денег дали каждому воину достаточно, но все стосковались по дому, по женам и детям, и ваши красавицы девицы вряд ли задержат их еще, — откровенно выговорил Олег и перевел дух.

— А ты? Ты сам? Тоже стосковался по своему дому? — глухо спросил хакан, заметив, что Аранда нетерпеливо ожидает конца их разговора.

— Душа у меня почему-то болит по дому, — сознался Олег, — но боюсь, что сердцем я прирос к Аранде, — проговорил он и грустным взором окинул сиротливо стоящую у айвы девушку.

— Ты возьмешь ее с собой? — хладнокровно спросил хакан.

— Если она на это решится, — сумрачно ответил Олег. — Но… об этом рано говорить! Пока не достроим вал, я никуда отсюда не уйду! — с веселой решимостью заявил он и встал. — Прости, хакан, что покидаю тебя!

— Благих тебе успехов, великий киевский князь! — добродушно проговорил вслед ему хакан и с досадой заметил: — А тебе и впрямь некогда учиться нашему языку!

Но Олег уже не слышал его; он стремительно шел к Аранде, гонимый одним желанием: поскорее обнять ту, дороже которой для него сейчас не было никого на всем свете. Но, подходя к айве, укрывшей ее своими причудливо раскидистыми ветвями, он вдруг почувствовал резкий толчок в грудь и остановился как вкопанный: перед ним стояла Экийя.

Олег онемел. Широко раскрытыми глазами смотрел он на ее распущенные кудрявые черные волосы, овеваемые ласковым теплым ветром, на ее изумленные, приподнятые соколиные брови и горящие гневом черные глаза. С немым укором смотрела она на Олега, протягивая к нему руки и маня его к себе.

— Экийя! — прошептал наконец ошеломленный Олег и с виноватой робостью тоже протянул к ней руки.