— Черный цвет — цвет печали, князь Олег. Мы, монахи, должны испить горькую чашу яда всего мирского, всего того, что несет нам непредсказуемая судьба, — певучим голосом ответил Исидор и поклонился сначала Олафу, а затем Агриппе Эфесскому.

Византийский сановник, одетый в длинную хламиду из тонкого сирийского льна, отделанную по краям рукавов и подола ярко-синим бейрутским шелком, внимательно наблюдал за исполнением религиозного обряда встречи в посольской храмине (он уже наверняка знал, что дом Аскольда будет надолго превращен в постоялый двор для византийцев) и пытался по выражению лица князя Олега определить ход дальнейших переговоров. Этот русич ему нравился и не нравился. «Хорош собою! Это хорошо… — решил сразу он и недоброжелательно подумал: — И плохо для греков, ибо за прекрасным витязем воины пойдут, куда он их поведет, и слушать его будут без ропота. А что это вон тот витязь смотрит на своего предводителя без особой любви, а скорее с неудовольствием? — с радостью подметил вдруг Агриппа и понаблюдал еще, как расселись «Лучеперые» вокруг своего князя. — Да, князь, наверное, глубоко обидел его чем-то! Это надо запомнить!» — снова хладнокровно отметил Агриппа и, когда убедился, что все хозяева устроились на широких Аскольдовых скамьях, тихо проговорил:

— Я прошу понять правителей моей страны, ибо без вашей помощи и без взаимопонимания вряд ли мы сможем продолжать жить без оглядки на свои границы.

Олаф слегка пожал плечами в ответ на это вступительное слово и едва кивнул византийцу, ожидая продолжения.

Агриппа воспринял легкий кивок князя Олега как поощрение и воодушевленно поведал:

— Вы знаете, благородные витязи из рода Соколов, что страна наша вот уже целое столетие страдает от нашествия арабов. Мы каждый год пересматриваем наши морские и сухопутные границы и каждый раз убеждаемся, что все лучшие плодоносные земли ушли из наших рук. Все лучшие морские порты и торговые пути, через которые шли караваны и суда, несущие золото и богатство в казну нашего государства, теперь принадлежат арабам. — Агриппа перевел дух и решительно продолжил: — Мы пришли к вам, храбрые русичи, за помощью! Нам нужны сильные люди, знающие морское дело и умеющие возводить охранительные сооружения!

Олаф вопросительным взглядом оглядел своих друзей.

«Лучеперые», нерешительно переглядываясь, молчали. Дело сомнительное, хотя варяги и славяне давно ведают не только путь ко грекам, но и их стратиотские строения.

— Почему именно русичи должны помогать Византии? — решился на вопрос Стемир.

— Мы должны объединенными силами противостоять арабам, иначе они доберутся и до вас, — резко возразил Агриппа и посмотрел исподлобья на верховного жреца Киева.

Бастарн внимал византийскому сановнику явно доброжелательно.

Да, арабы уже теснят византийцев и на Балканах, и на Средиземноморье, и в Малой Азии. Да, через Балканы им легко будет перебраться к Дунаю, а там до Волошской земли, до западных Олеговых владений, только шаг ступить! Есть опасность! Но если арабы со своей мощной конницей пойдут через Кавказ, то непременно столкнутся сначала с хазарами, так почему…

— А с хазарским правителем — хаканом ваши правители, не пробовали договориться? — спросил Бастарн, сосредоточенно вглядываясь в порозовевшее от волнения лицо византийского сановника.

— Правители хазар принадлежат к иудейской вере.

— Но хазары ведь приняли крещение, отойдя от язычества! Кому же и помочь вам, как не хазарам? — удивился Бастарн.

— Хакан не хочет обострять отношения с арабами, — неохотно пояснил Агриппа и понял, что не надо было этого говорить.

— Значит, твои правители считают, что до нас арабам далековато, а потому мы можем вам помочь в противостоянии им. — подвел итог беседе Олаф. — Так, Агриппа?

— Да, — тихо подтвердил византиец.

— А какова будет плата за мои военные услуги твоим правителям? — вдруг хмуро спросил Стемир.

«Лучеперые» уставились на Стемира, затем метнули недоуменные взоры на Олафа.

Олаф молчал, поняв, что Стемир всерьез готов перейти на службу к грекам.

— Я не слышу ответа, Агриппа? — дерзким тоном спросил Стемир и снова не соизволил ничего сказать Олафу.

— А князь Олег позволит уйти из его дружины одному из лучших секироносцев? — вопросом на вопрос ответил Агриппа, почувствовав, что эти отважные витязи вот-вот вцепятся друг в друга.

— Я отпускаю тебя, Стемир, на службу к грекам в Византию, но…

— Никаких «но», князь! Я сам себе хозяин, и помни об этом даже в объятиях мадьярки! — зло прервал Стемир Олафа и повторил византийцу свой вопрос о плате за службу.

— Мы будем платить золотом, сто литр[34] за год, — в напряженной тишине ответил Агриппа.

Стемир, довольный, кивнул головой.

— Стемир, не глумись! — резко приказал вдруг Руальд и вытащил меч. — Подумай о том, что привело нас всех сюда! И забудь все мелочные обиды!

Стемир глянул на седовласого меченосца:

— Не поминайте лихом!

— Уходи, если хочешь, Стемир! — ответил ему Олаф, сделав над собой усилие, чтобы не кинуться к другу детства.

— Нам нужно много людей, князь Олег! — отвлекая Олафа от грустных дум, напомнил о себе Агриппа. Его полное лицо выражало сочувствие князю русичей, ибо за свои пятьдесят с лишним лег он повидал разные страны и многих людей.

— И сколько же, Агриппа, вам надо людей для службы? — переспросил Олаф.

— Скажем так: тысячу на корабли и тысячу всадников, — с готовностью ответил византиец. — А чтобы вы верили моему слову, я готов двух своих дочерей, которых привез с собою сюда, выдать замуж за твоих полководцев, князь Олег!

«Лучеперые» переглянулись.

— Но мы видели с тобой только людей, одетых в мужские платья, — растерянно проговорил Олаф.

— Ох, князь Олег, как легко тебя обмануть! — смеясь, воскликнул Агриппа, видя, что лед растаял и русичи готовы не только подумать над его предложением, но и в скором времени принять его.

— А теперь потрапезничаем, дорогие хозяева Киева! — весело объявил византийский сановник и, шепнув на ухо Исидору несколько слов, вышел из-за стола, чтоб не мешать слугам накрыть его по всем правилам византийского двора.

Помнит князь Олег (не сразу привык он к новому имени, а вслед за ним и дружина), как семьсот словен: полян, древлян, дреговичей, уличей, тиверцев и даже хорватов — отправлял он на службу к грекам и как заплакал он, глянув в лицо лучшему другу своему, который возглавлял дружину русичей.

Стемир увидел слезы на лице Олега и покачнулся.

«Наши души связаны рарожским детством, Олаф, а это — святое!» — задыхалось от горя сердце Стемира.

«Кто в детстве ел из одной чашки, тот никогда не забудет своего друга, Стемир! Прости, если я перешел тебе дорогу, друг! Прости, если сможешь!..» — кричало от боли сердце Олафа.

Мимо них проходили воины, снаряженные для длительного боевого похода, они задевали и толкали друзей, но те стояли молча, пристально глядя друг на друга, и наконец обнялись.

— Береги моего отца! Он даже провожать меня не пришел… — быстро проговорил Стемир, услышав зов рожка, играющего отплытие.

Он вскочил на перекидной мост и быстро очутился в ладье.

— Перун и Влес вам в помощь! — крикнул Олаф вслед Стемиру и увидел, как тот, вытирая слезы, жадно смотрел на пышно-зеленый берег Днепра, будто хотел на всю жизнь оставить в памяти прекрасный вид Киева.

Через год набрали Олеговы вестники еще тысячу воинов для стратиотской конницы греков и летом проводили их в Царьград. Предводителем их стал меченосец Руальд…

Ну что, князь Олег? Без византийских мудрецов уже и жить не можешь? Что-то ты частенько стал захаживать к Агриппе на огонек, льстивые речи его слушаешь о христианстве, о роли Церкви в жизни государства и о древах жизни самого государства. Что это за слово такое? Го-су-дар-ство? От слова «государь»? Тебе мало княжьей власти? Набираешься ума у греков, хочешь новых суровых законов. На скользкий путь встаешь, князь Олег! Со жрецами лучше бы совет держал, все вместе, глядишь, и придумали что-нибудь понадежнее, чем византийско-греческое древо государственности!..