Утром она поцеловала его ноги и, шепнув на ухо: «Спасибо, христианин, за чудную ночь изоки», вдруг почувствовала, как его твердая рука схватила ее за талию. Ошеломленная, она услышала:

— Я не залетная летняя птаха, которая только в липец месяц залетает в днепровские края! Я твой муж на все следующие годы! И жди меня назад вместо Аскольда!

А в это время в тетеревиной роще, что примыкала к Почайновской поляне, все птицы, что сидели на раскидистых ветвях дубов, ясеней, осин, тополей и берез, распевали на все лады и пытались пробудить ратников Аскольда. Скворцы и ласточки предупреждали бедовые головы о необходимости хранить свой очаг. Иволги и щуры напоминали о том, что на Днепре, в уютной Барвихинской бухте, ладьи и струги, украшенные охранными символами и изваяниями грозных языческих богов, давно заждались своих хозяев. Желны и соловьи устали от ночных песен и умолкли, побежденные затянувшимся храпом тех, с кем веселились всю ночь и чье место должно было быть на других ложах.

И только маленькая, но важная изока с любопытством облетала знакомые ветки и молча искала свое гнездо, покинутое ею еще осенью. Соя взлетела с хрупкой ветки орешника, присвистнув, словно указав беспокойной гостье, где ее старый дом, и удовлетворенно уселась веткой выше. Изока заглянула в гнездо, покрытое паутиной, и принялась наводить в нем порядок. Она осторожно вынула из гнезда орех и сбросила его вниз. Орех упал на лоб какого-то витязя и пробудил его от тяжелого сна.

Аскольд повел головой вправо-влево, оглядел мутными глазами сонное царство и ткнул кулаком в плечо храпевшего на всю рощу главу стражников.

Стражник вскочил, уставился ничего не понимающими глазами на своего князя, затем ахнул и хотел поддержать Аскольда.

— Я и без тебя найду опору для ног, — отмахнулся Аскольд от услужливых рук стражника и грозно спросил: — Ты почему здесь?

— Нас отправила к тебе княгиня, мы обыскали Почайновскую поляну и Барвихинскую дубраву. Потом нас напоили жрецы медовухой и сказали: русалок князь ловит, с ними хороводы водит…

— Что с княгиней? — снова грозно спросил Аскольд, прервав путаную речь незадачливого ратника.

— Твой сын Аскольдович был чем-то напуган и никак не мог уснуть. Он измаял няньку и княгиню…

Аскольд вскочил на ноги как ужаленный.

— Дом кто охранял? — взревел он.

— Святовит, — шепнул охранник и пошатнулся от мощной оплеухи.

— Если с моими домочадцами что-нибудь произошло, я отрублю тебе голову! — прохрипел Аскольд и устремился напролом через лес к дому.

— Но я молился Святовиту, чтобы он никого не допускал к дому, — жалобно оправдывался стражник, едва поспевая за ним.

— Я посмотрю, как тебе помог совет Бастарна, — в ярости прошипел Аскольд, оттягивая на себя встречающиеся ветки и с силой отпуская их, так что они исхлестывали лицо стражника.

— Сзывай всех! — спохватившись, приказал Аскольд, пересекая рощу, ведая, что тропа в город должна быть где-то совсем рядом.

Стражник выполнил приказ князя, и со всех сторон стали выползать, вылезать и выходить сонные дружинники, отряхивая с себя лесной мусор, и, то виновато, то лукаво поглядывая на князя, вспоминали вчерашние забавы. Но тут же они прикусили свои бойкие языки, видя князя озлобленным и быстро шагающим к городу.

Ну вот и тропа! Какая она теплая, манящая, ласково зовущая пройтись по своим торинкам и выкинуть из головы все тревоги. Аскольд остановился и немного успокоился. Какое таинство природы заставило остудить его злой пыл и внять душой ее неназойливому призыву? Он зашагал по тропе, вбирая в себя ее теплоту и свет, и пожалел, что она так быстро кончилась. Подняв голову, он взглянул прямо перед собой. Деревянная острозубая городьба укрывала такие же деревянные строения разной высоты, и Аскольд вспомнил белоснежные, златоглавые, островерхие церкви в сказочном городе, имя которому Царьград. «Нынче же отплыву к нему!» — хмуро решил Аскольд и, склонив голову, вошел в открытые врата своего Киева.

Перед его домом суетились слуги, озабоченно переговариваясь о вчерашнем беспокойстве юного княжича, но притихли, завидев в воротах князя, устремившегося к крыльцу, где в мадьярском платье, позвякивая монистами, Экийя играла с сыном.

— Сын! — окликнул Аскольд княжича голосом, в котором прозвучали и радость, и гордость, и вина за позднее появление дома. — Бегом ко мне!

Пятилетний ребенок услышал голос отца и рванулся на зов, Аскольд ускорил шаг навстречу бегущему сыну и, протянув руки, поймал его. Мальчик сжал шею отца ручонками и прижался к его колючей щеке. Аскольд задохнулся от волнения. «Дорогой мой сынок», — с грустью подумал он и поцеловал ребенка в голову, взлохматив черные кудри.

— Ты здоров, моя радость? — спросил Аскольд, чувствуя странное волнение в своем голосе.

— Да! — звонко крикнул сын и снова цепко обнял отца за шею.

— А что с тобой ввечеру было? — улыбаясь, но с беспокойством в душе спросил Аскольд, стараясь почему-то не смотреть на крыльцо, откуда упорно не сходила встретить мужа Экийя.

Сын внимательно взглянул на отца, медленно провел руками по его серому лицу, затем остановил движение ладошек прямо под глазами Аскольда и тихо сказал:

— Не уходи от нас с мамой никуда.

— Почему? — удивленно спросил Аскольд.

— Я видел, как тебя убивали секирой, — шепотом проговорил Аскольдович и снова крепко обнял отца.

Аскольд оторопел.

— Что ты сказал, сынок? — догадался спросить он, выйдя из оцепенения.

Княжич повторил свои слова и заплакал.

— Но я жив! Сынок, ты видел неверный сон!

— Это был не сон! — крикнул ребенок.

— Не расспрашивай его ни о чем! — закричала Экийя, метнувшись к сыну, но было поздно: ребенок бился в истерике, держа отца за шею.

Аскольд пошатнулся. Никогда он не’ видел своего сына в таком состоянии. Беспомощно озирался он по сторонам, пока не увидел няньку, несущую серебряный кубок с теплым отваром. Не сразу удалось напоить им сына, который вскоре заснул на руках доброй няни.

— Что означает твой наряд? — жестко спросил Аскольд, окинув недовольным взором жену. Что-то новое, вызывающее опасение за себя и сына увидел вдруг Аскольд в ее стати.

— Иссяк дух нашей любви, Аскольд, — тяжело проговорила Экийя, выдержав взгляд мужа. — Вчера ты не услышал ни зова моей души, ни зова сына. Боги увели тебя на русальную ночь, будто дороже буйного веселья у воды для тебя нет ничего на целом свете! Пусть будет так, как велят твои боги! Но я обратилась за помощью к силе духа своего народа и надела свой девичий наряд.

— Почему девичий? — хмуро переспросил Аскольд, глядя на ее пылающие щеки.

— Дух народа передается только через юное зерцало! — с болью пояснила она и отвернулась от мужа.

— Экийя! Ты же никогда не придавала значения нашим забавам! Ты никогда не заходила к моим наложницам и никогда не вела бесед со мной после ночных пиршеств! Что стряслось сейчас? — не понял Аскольд.

— Ты потерял чутье на мой зов! Ты не хочешь знать, что вещают для тебя бога! Ты снова бросаешь вызов судьбе и испытываешь волю богов! Берегись, Аскольд! Сын целую неделю видит одно и то же: видение, предвещающее тебе смерть. Я звала тебя, но ты не шел, я молилась за тебя. Я нарушила запрет жрецов и вчера молилась возле Святовита!

Аскольд молчал. «Утро нового похода не веселое», — горько подумал он.

— А мою ладью перед дальней дорогой ты разве не омоешь ключевою водой?

— Пусть это сделают твои ночные русалки! — гневно воскликнула Экийя и подошла к няньке посмотреть на спящего сына.

— Что ж! — зловеще проговорил Аскольд и добавил: — Пусть это сделают мои ночные русалки!

— Гуфо[23]! — окликнул он своего стражника и повторил ему слова жены.

И только когда солнце передало людям и Киевской земле жар своего духа и ушло в далекие небеса на отдых, из Барвихинской бухты прибыли Аскольдовы ладьи и на Почайновском причале началась погрузка дружины киевского князя.