— Надо напасть первыми на Власко и отбить у него охоту испытывать на крепость нашу секиру, — вспылил молодой друг Олафа, Стемир.

Опытные гридни усмехнулись в ответ на задор юности и приготовились услышать ответ князя.

— Новгородцы заплатили затребованные нами триста гривен вперед. Не должно обнажать меч против среброимцев. — И, помолчав, Олаф продолжил: — Есть весть, что на днях прибывает большой торговый караван из Плескова, или, как его покороче кличут, Пскова.

— Ты хочешь сказать, что товара в нем будет на бисерный вес, а все остальное — ратная сила? — предположил Гюрги.

— Да! — живо отозвался Олаф. — Мы должны быть готовы к бою в любое время! — воскликнул он и каждому напомнил о его месте в минуту опасности.

Гридни умели подчиняться воле своего предводителя: ежели хочешь выжить в чужой земле, то никогда не сей семена раздора среди своих соплеменников. А Олаф, когда дело требовало собранности духа, надо отдать ему должное, всегда умел подчинить себя единому помыслу.

— Ты ничего не хочешь сказать мне на прощание? — глухо спросила Радомировна, недобрая, как наступившее хмурое утро.

— Вот выгоню варязей — поговорим, — так же глухо и жестко ответил ей Власко, расправляя на могучих плечах тяжелый плащ, сотканный любимой женщиной, и гордясь ее искусной работой. Ему осталось надеть только кольчугу.

Радомировна вздохнула, понимая, что все слова излишни. И сколько бы она ни ругала себя за живущий в ней чужой, скрипучий стон гордыни, требующий от нее неимоверного напряжения сил и постоянного напряжения дум, она каждый раз вновь и вновь выполняла его волю, хотя через мгновение готова была раз и навсегда отречься от мести.

Вот сейчас дворовый возьмет мешок, спрячет в него кольчугу, шлем, которые должны будут в опасный момент защитить тело Власко, но ведь она знает, что кроме доспехов тело воина защищают своей силой Перун со Сварогом и вера в добродетельную цель затеянной им войны. А ежели за воина молит его нареченная, то тело его защищает еще и Радогост, который чует своих питомцев, откликаясь на их молитвы, и первым приходит им на помощь. Радомировна вздрогнула, вспомнив, что, когда Вадим уходил на свой последний бой, она не успела умолить богов. И поэтому так вероломно отнял его у нее этот проклятый варяг. А теперь Власко медлит, собираясь в свой решающий бой, который, как ему кажется, должен принести в дом настоящее, звонкое счастье. Вот он один раз мельком взглянул на Радомировну, и она поймала тревожный, вопрошающий взгляд, но не готова была ответить на него. Ее взор все время рассеянно скользил по одеянию Власко, и, казалось, вот-вот прорвется ее нестерпимая боль словами: «Ну, скоро ль ты отомстишь им за него? Сколь можно еще медлить?»

Власко притянул ее к себе, внимательно вгляделся в тревожные очи и, осторожно поцеловав в глаза и губы, тихо проговорил:

— Да поможет нам в этом деле Радогост! Пусть Лель отогреет твою душу: будь уверена, я отомщу им за него!

Радомировна задрожала. Да, он нашел те слова, от которых она покачнулась, как молоденький каштан у нее под окном в Любече. Ну, отрешись же от злобы, Радомировна, подари на дорогу любимому незабудку! Не то будет поздно!

Власко подождал еще немного, улыбнулся своим думам, попробовал задорно кивнуть ненаглядной, а получилось не очень, и он решительно кликнул Вадимовичей: пора на торговые ряды, псковичей встренуть надо бы!

Эту по весне заболоченную равнину, примыкавшую к совиному лесу, разросшемуся сразу за Неревским концом Новгорода, Власко выбрал для боя с варягами не сразу. Поначалу, опьяненный злобной надеждой немедленно расправиться с варягами или выгнать их вон, Власко решил, что биться будет с проклятыми пришельцами прямо в их городище. Но неделю назад пришла сестра с младенцем на руках и, показав племянника, ненароком обмолвилась, что первая, с сыном на руках, выйдет навстречу войску Власко и встанет прямо перед конем родного брата. Гостомыслица-Гюргина снова пыталась отговорить брата от кровавой сечи с варягами, но поняла, что сила зова Радомировны крепче, чем ее мольба. Сестра ушла ни с чем, но Власко все же передумал нападать на Рюриково городище, ибо под меч могут попасть женщины и дети, а такую славу он не хотел иметь. Объехав земли, примыкавшие к городу, он решил, что совиная равнинка, или болонья сов и речных крачек, к осени совсем высохнет и будет самым подходящим местом для битвы с русичами. «Расшугаем тут всех лягушек, камышниц и сов», — пробормотал тогда Власко и искоса оглядел своего молчаливого спутника.

Сын Мстислава, Пределавин, златокудрый высокий силач, молча кивнул Власко, но говорить ни о чем не стал. Он ходил по полю крупными шагами, словно отмеряя и выбирая себе место битвы с силачом варягом, как вдруг услышал свиристель сверчка. «Ты кого предупреждаешь о смерти, сверчишка?» — недовольно подумал Предславин и, качнув головой, прошептал:

— Не может быть, чтоб я! Он здесь сдохнет! — заверил себя силач и спросил у Власко: — А с кем из варяжских силачей я биться буду?

— Это Олаф держит пока в тайне! — ответил Власко и оглядел массивную фигуру знаменитого словенского богатыря. Предславин, сказывают, уже так натренировал свои руки и пальцы, что одним рывком сдирал шкуру с бегущего быка. А у варязей кто такой хваткой похвастаться может?

— Предславин, а хватка твоих ног равна силе хватки твоих рук? — спросил Власко богатыря и еще раз оглядел его взглядом знатока.

— Боишься, что не удержусь в седле? — в упор спросил Предславин и, приподняв свою массивную ногу, резко топнул ею по валявшемуся рядом бревну. Бревно треснуло, расщепилось в том месте, где раздавила его нога богатыря, и обнажило твердую древесину, Власко ахнул. Он не ожидал такой силы от Предславина и осторожно посоветовал ему:

— Побереги свою прыть для варяга.

— Ты спросил, я ответил, — улыбнулся силач и топнул по бревну другой ногой.

— Хватит, Предславин! Надо убрать это бревно, а то во время боя мешать будет! — Власко не успел еще договорить, как увидел силача, подбиравшего бревна и несущего их в сторону совиного леса.

Власко расхохотался. Ну ежели такие мужи взялись за дело против варязей, то в Новгородской земле русичам осталось жить не долго!

Да, Власко обхаживал, будто обживал это совиное поле, но не как будущий поселенец, а как воин, который был обязан впитать в себя все соки и дух той земли, на которой будет сражаться с врагом. «Нет такой силы, которая бы покорила словенина! — яростно думал он, ступая по засохшему травянистому покрову болоньи. — Земля моя родимица! Дай мне силушки для борьбы с коварными злодеями, что хитростью хотят укрепиться на тебе и изгнать нас, твоих исконных хозяев! Не хотят они вернуть нам наше право судить самих себя! Они считают нас народом, лишенным крепкого разума! Они позорят нас своим присутствием, ибо считают, что словене не способны защитить самих себя от кочевников! Они убили нашего князя, Храброго Вадима, и теперь стремятся погасить в нас дух свободы!»

Говоря эти горькие слова, Власко пытался зажечь свою душу воинским духом — духом непреклонной воли к сопротивлению той жилке добродушия, которая еще нет-нет да и давала знать о себе. Власко постоянно ловил себя на мысли, что почти готов к мировому сговору с варязями, вспоминая, что пришли они все же по зову отца его и не с помощью коварства и хитрости утвердились в земле его. Но в следующее мгновение перед его взором всплывало лицо Радомировны, скованное скорбью, и он вспыхивал, ощущая новый прилив ненависти к русичам.

— Ну, земля словенская, солнце словенское, вода словенская, воздух словенский, дайте мне ваши силы для свершения справедливого боя с варязями! — горячо воскликнул Власко и подхлестнул себя напоминанием: — Завтра псковичи с изборянами прибывают!

На Неревской набережной тесно стало от прибывших торговых людей из Плескова, Изборска и Ладоги. Власко стоял на берегу, не заглядывая в ладьи и не интересуясь товаром, но тщательно осматривал «купцов», крепко пожимал руки прибывшим словенам и широко улыбался каждому. Сразу по прибытии дозорные дружины Власко провожали «купцов» не на торговые ряды, что возвышались прямо за набережной, а на Неревский конец, откуда вела уже хорошо проторенная дорожка к совиной болонье… Не оглядываясь на Рюриково городище, которое бросалось в глаза своей новой смотровой вышкой, что красовалась на левом, Людином мысу Волхова, вновь прибывшие ратники-словене деловито направлялись к указанному месту.