— И что дальше?

— Дальше? Дальше они прорвались. Мне Санчо сто лет назад рассказывал, как они прорывались, я не помню, и подробностей не помню. Только у них был минимальный шанс, понимаешь? Мягко говоря, вообще никакого. Но они ушли оттуда, и джигитов побили. Они не захотели становиться жертвами. Потому что сначала битву ты проигрываешь в голове, а потом уже — в жизни.

— Да, но…

— А в Великую Отечественную сколько было таких побед? А Атака Мертвецов в Первую Мировую, когда на наших газовую атаку немцы испытывали, да еще куча всего было? Нужно с собой все решить сначала, чтобы в бой идти. Вы не проходите ничего по литературе с детишками из этого? Ты че там в школе делаешь, Вероника? Песни поешь?

— Да, у нас есть…

— А если есть, так в чем дело? Сама еще не поняла ничего?

Отповедь Стаса откровенна и жестока, как и многие его слова. И самое обидное: говорит ведь правду. Одно дело — рассказывать обо всех превратностях войны, стоя у школьной доски, и другое — почувствовать на своей шкуре.

— Ты прав, Стас, — говорю я, не поднимая глаз. Он меня только что по стенке размазал и ковром завесил.

— О-о, твою мать, она сейчас заплачет, — в голосе Стаса ни капельки сочувствия, только жесткая уверенность человека, прошедшего через многое и кое-что вынесшего для себя.

Вот почему у него все получается. Правильно рассуждает: границы. Их у него нет. А у меня их слишком много. Границы и страхи…

— Даже если тебя загнали в угол, у тебя всегда остается выбор: стать жертвой или не стать. И драться до последнего, даже без надежды на успех. Просто отстоять…честь, достоинство. Должна быть великая идея. Например, нужности твоей жизни в этом мире. Или нужности жизни тебе лично. За Веру, Царя и Отечество, как говорится. Сечешь, о чем я?

— Д-да…

— Дорогая, не реви только. Будем считать, что психологический аспект рукопашного боя я тебе вкратце изложил. Держи это в голове всегда. Действует правило и по жизни отличненько.

Реветь я не реву, но нелицеприятные вещи о себе выслушивать тоскливо. И уже сама поднимаюсь с ковра, без всякого приглашения. Пора заниматься.

— Смотри-ка, какая быстрая стала, — вновь подкол Стаса. Он тоже встает.

В глубины кухни тихонечко тренькает телефон.

— Постой пока, — бросает Стас и бегом бросается туда, а я с облегчением вздыхаю. Ничего себе уроки!

Стас быстро возвращается, но к этому времени успеваю проглотить свою обиду, отдышаться и принять прилично-безразличный вид. Я готова к новым свершениям, и даже падения на ковер уже не пугают.

— Через полчасика приедет мой знакомый, так что сегодня покажу немного, а все остальное — на потом. Лады? — просвещает меня Стас. А потом снимает рубашку. Вообще снимает.

— Ну, вставай в правильную стойку…

— Оденься быстро, — сиплю я. Мускулистые руки и торс, кубики мышц на животе. Смотреть на такое я уже не в силах.

— Вероника, рубашка мешается, под ней ничего не увидишь. Я тебе именно на теле болевые хотел показать, — Стас сама невозмутимость. И только по глазам его вижу — все делается с умыслом. Издевательства продолжаются.

Возможно, что так просматриваться все будет лучше. Может быть, ему удобнее. Закусываю губу и силюсь сохранить остатки самообладания, вопреки сильно бьющемуся сердцу, пересохшим губам и неожиданной слабости во всем теле.

Оказывается, я весьма везучая. У подъезда ждут накачанные ребята, здесь — полуголый красавчик Стас. Да, еще не забыть интеллигентного весельчака Роберта! Одни мужики везде окружают. Вероника, у вас все шансы на успех! Хотя бы в одном месте, да получится. Главное — обойти татуированных, а здесь я подавно разберусь.

— Может, все-таки оденешься? — прошу уже без надежды на понимание. Стас бросает ножик на ковер и продолжает глумиться:

— Наша Вероничка что, стесняется? Ой, перестань, моя прелесть! Все ради знаний. Исключительно, — и Стас встает от меня на расстоянии вытянутой руки: он сам ее и протягивает, и чуть касается пальцами моего плеча.

— Вот, смотри. Правило раз: держи дистанцию. Если ближе, сама соображай, удары и захваты замечательно пройдут, так что не подходи ни к кому особо близко. Если дальше, то, естественно, я до тебя дотянусь только ногой, но руки в бою, на мой взгляд, более мобильны. Когда ногу поднимаешь, опоры меньше, и можно легко подсечь вторую. Равновесие теряется, легко падаешь, а это ничего хорошего. Старайся не доводить все до партера, Вероник, услышала? Нет, ногами бить каратешные или тейквондошные удары на улице не вариант, даже их не рассматривай…

— Я их и не знаю…

— А, черт! Забываю, что ты новичок, пардон. Привык со своими спорить. Короче, стойка, — Стас чуть сутулится и отставляет одну ногу назад. Он не застывает в этом положении, немного двигается, поигрывает мускулами. Поднимает руки к голове, — защищай голову, поняла? Если в живот двинут, ничего приятного, конечно, но может повезти, и ты останешься в сознании. А по кумполу — вообще дело дрянь, отключка и прочее. Затылочная часть, виски… Помнишь?

— Д-да, — старательно отвечаю я, пытаясь сфокусировать свое внимание на объяснениях Стаса, а не на его мощной груди. Надо тоже раздеться, мелькает в голове. Ну, хотя бы снять свою скромную трикотажную кофточку с таким же скромным вырезом. Посмотрим, как тогда товарищ учитель будет складно рассказывать свой материал.

А что ему, думаю тут же. Мое тело вряд ли впечатлит такого избалованного. У кого в любовницах прекрасные русалки, вряд ли голову повернут в сторону мелких рыбешек.

— Зайка, ты меня слушаешь? Следующая болевая — шея, а там, кроме сонной артерии, кадык, или адамово яблоко — запоминай, как хочешь.

— Шея, — повторяю рассеянно, — сонная артерия и адамово яблоко. Мне бы записать, Стас…

— Да хоть зарисовать. Только позже. Дальше… Ну, подключичные ямки ладно, не запоминай. Вот в эту впадинку очень удобно засовывать ножик, — Стас берет мою руку и поднимает ее к своей шее. Место находится чуть ниже адамова яблока. Стас крепко держит мою кисть и сам подводит ее к этому месту. Указательный и средний пальцы упираются в ямку у него на шее, и я чувствую под пальцами горячую кожу Стаса.

— Здесь, — Стас пристально смотрит мне в глаза.

— Поняла, — почти беззвучно отвечаю я. Хочу добавить по привычке «Стас, пусти!», но почему-то не могу этого сказать.

— Дальше по болевым, — Стас не отпускает мою руку. Напротив, прижимая мою ладонь к своей груди, ведет мои пальцы по своему телу вниз, останавливая в районе сердца. Кожа у Стаса горячая и гладкая, и я чувствую наложенной на грудь ладонью, как бьется его сердце. Бьется быстро, быстрее, чем положено в спокойном состоянии. Пытаюсь сжать руку у кулак, и подушечки моих пальцев задевают твердый сосок. Ошарашенно смотрю на Стаса, в непроницаемые глаза и на жестко поджатые губы. Видно, тоже не совсем равнодушным оставляет его этот беззастенчивый урок с раздеванием. Дыхание перехватывает, я сильнее прикусываю губу и давлю судорожные вздохи.

— Печень. Здесь, ближе к ребрам, а не там, где живот, — слова сейчас даются Стасу с трудом. Он медленно перемещает мою ладонь по своему телу, останавливая ее справа под ребрами.

— Здесь — солнечное сплетение. Идеальный вариант для удара. Тут — поджелудочная и селезенка. Они здесь, в противоположной от печени стороне, — моя ладонь с помощью его руки продолжает путешествие по телу Стаса. Потом он уверенно уводит ее вниз, останавливая там, где находится ремень джинсов.

— А вот сюда не бей. Только кишечник, ничего серьезного. Неприятно, больно, но как болевую точку, которая дает мгновенный результат, я бы ее не стал рассматривать.

У него еще мозги соображают? Мои-то вмиг расклеились. Хочется закрыть глаза и осесть на пол, чувствуя, что тебя прижимает к полу это сильное тренированное тело. В низу живота подобные желания тут же отдаются болезненным спазмом.

Уберу-ка я руку подобру-поздорову. И вообще, надо уже того…домой.

Но Стас будто читает мои мысли: на долю секунды раньше освобождает мою ладонь, и я, облегченно вздохнув, отдергиваю ее.