Прошло время, но разговор о деньгах заставлял и заставлял вернуться к нему памятью. Продолжать спорить, продолжать доказывать и объяснять. Она знала, что споры, доказательства и объяснения имеют очень маленький коэффициент полезного действия.

Есть простое слово «воспитание», то есть, программирование личности. И этим словом очень многое, конечно не все, объясняется. В понятие «воспитание» входит интеллигентность, образованность, начитанность. Такие близкие и такие разные понятия. Они предполагают в жизни человека заполненную душу. Пожалуй, только это. Правда, еще и религия. А все остальное — из серии наказаний.

— Что нужно воспитывать? — думала Наташа, — Чтобы слово «честь» стало главным? Но ведь, институту государства это совершенно, категорически не нужно.

Она объясняла когда-то сыну, что морально-нравственные нормы устанавливаются очень просто: убирается недоказанность и ненаказанность. Она говорила ему о справедливости, о свободе и равенстве. Но забыла сказать, что сочетание их невозможно. И еще, что жизнь — это очень много поражений и очень мало побед.

Когда-то ей сказали, что в слове «победа» слышится торжествующий топот дураков. Запомнила, но поняла только недавно.

Наташа очень много времени, сил и знаний уделяла воспитанию сына. Потом, когда он стал совсем взрослый, поняла, что хорошо воспитанию поддаются те, кто в нем не нуждается. Она объясняла, что культурный человек не тот, кто много прочитал книг, а тот, кто много понял. В ее понятие «воспитание» входило и объяснение чувства ответственности, личной ответственности. Она так и говорила: «Человек краснеет один».

В понятие «воспитанный человек» входит, конечно же, и терпимость. Пожалуй, это одно из тех качеств, которое появляется попозже — в зрелом возрасте. Встретить терпимость у 25 — 30 летнего мужчины почти не возможно.

Кирилл в этом вопросе был как все. Его представления о человеческих взаимоотношениях, о недавнем прошлом страны, о вере и безверии, о праве и справедливости — полны резких противоречий. О чем бы он ни говорил: первое — критика, второе — осуждение. А вот желание понять где-то между пятым и десятым местом. Возможно, критика и осуждение те столпы, на которых зиждется созревающая личность. То, на чем она самоутверждается.

Именно это нетерпение молодости больше всего раздражало Наташу. Правда, если быть справедливым, то в отношении Вити все обстояло значительно мягче. Что ж, сын — не любовник. Даже, если они ровесники. Наташа, любившая собственные монологи, с удовольствием слушала многочасовые излияния Кирилла. Но чем больше он открывал душу, тем больше зияющая пропасть между ними раскрывалась перед ней. Нет-нет. Совсем не потому, что и у него, и у нее с монологами было лучше, чем с диалогами. К счастью — они воспитанные люди и умеют слушать.

Для него самое интересное — это ее жизненные впечатления обо всем: о поездках, о встречах, о людях, о событиях. Все, что Наташа рассказывала, сводилось к фактам и впечатлениям — старалась без навязчивых комментариев.

Для нее интересны позабытые подходы и объяснения событий, реальность, произносимых вслух планов, отношение к людям: родным, знакомым, друзьям и не очень.

Кирилл все больше и больше открывал душу. Как у всякого любящего человека, было непреодолимое желание рассказывать о себе, о тех, кто рядом, о тех, с кем хорошо и с кем плохо. О том, что интересовало вчера и интересует сегодня. О выводах, которые были сделаны после сложных ситуаций. Об отношении к прочитанному.

Наташа вспоминала себя 25 летней, сравнивала его с сыном, понимала, что дело не только в возрасте, дело в другом: она общалась с человеком из другой страны.

Даже такая простая вещь, как телевизионные передачи отличались одним: у сегодняшних было человеческое лицо. Жаль, что правды и объективности это не очень коснулось. Особенно резко Кирилл комментировал религиозные телепередачи. Странно, ведь времена всепобеждающего атеизма прошли без него. Пока росло это поколение, снисхождение к религии, желание разобраться в ней, понять и даже поверить приобретало все большую актуальность.

Необходимость всепрощения вызывала у Кирилла резко отрицательную реакцию.

— Я не понимаю самого термина «всепрощение», - говорил он, — а если душа не в состоянии прощать, значит нужно насиловать душу? Нет, прощать нужно тогда, когда душа этого хочет.

Его короткие комментарии по этому поводу заставляли Наташу вздрагивать. Чего только стоило: Христос и Будда были бездельниками — для небольшого количества истин им понадобились годы, наверно, они были не самыми способными.

Когда она пыталась воспротивиться его резкости, то звучал ошеломляющий ответ: не был Иисус ни всезнайкой, ни всеумельцем.

— Я не хочу сегодняшней своей жизнью расплачиваться за чьи-то прошлые грехи, — не унимался Кирилл, — пусть мне кто-нибудь объяснит эту божественную справедливость.

Остановить его не возможно. Наташа не соглашалась с такой резкостью, но слушала с удовольствием.

— Не могу понять два словосочетания: «любовь к Богу» и «вера в Бога». Удивляет обязательность любви и веры. Хотя бы потому, что любовь — это всплеск, зачастую, совсем не к идеалу. Любовь — это труд. А к Богу? Чего вдруг? Что он сделал такого, чтобы вызвать это чувство? А вера? Ее нужно заслужить. Верностью, преданностью, порядочностью. А может, тут другая вера? Вера в нереальную силу, в нереальные возможности?

Наташа понимала, что остановить этот поток сейчас не возможно. Можно только смягчить резкость высказываний.

— Знаешь, Кирюша, говорят, что Бог видит человека свободным, потому что только свободный может выбрать веру, а не тот, кто рассчитывает на милость или страшится божьей кары.

Помолчала и добавила: «Просто, тогда вера становится сделкой».

Наташа вспомнила этот разговор в электричке. Они ехали на дачу к Татьяне. Складывалось впечатление, что он то же его вспомнил: потому что вдруг, без предисловий, спросил: «Что Богу важнее: чтобы мы грешили или просили прощение за содеянное? То есть, унижались?

— Не знаю. Ведь по большому счету, любой шаг можно назвать грехом.

— Может, ты мне объяснишь, что Богу важнее: вера людей или вера в людей?

— Возможно, в людей.

— Интересно.

— Понимаешь, он каждому из нас дает лестницу, ведущую вверх. Одни ее не видят, вторые не знают для чего она, третьи не знают, что с ней делать, четвертые опускают ее вниз, пятые поворачивают ее вправо, шестые — влево. А седьмые поднимаются. Но только у каждого своя высота, свой предел, свое небо, свои звезды. Но самое главное, при подъеме не забывать оборачиваться назад.

Наташа боялась людей, которые всегда правы. Ей когда-то говорили, что в Новом Завете написано: слыша, не слышат, видя, не видят. Может, не стоит с такими бросаться в диалог? Может, у них вырабатываются такие жизненные традиции, которые не дают им психической возможности слышать другого, понимать другого, соглашаться с другим? И таким образом, ни в чем не отступать от себя.

— Неужели, он и взрослым будет таким нетерпимым? — подумала она.

— Понимаешь, Наташа, ведь не с Богом разговаривает верующий, а со священнослужителем, то есть, с посредником. Человек придумал Бога и сам же не достоин его, не достоин собственной идеи.

— Ну, почему же? Человек говорит с Богом. Это молитва.

— А Бог говорит с человеком?

— Говорят, что это откровения. Ты же видишь, как одни утверждают, что жизнь единственная, а другие — успокаиваются тем, что душа будет продолжать жизнь в другом теле, ничего не помня о предыдущем. Человеку нужен успокоительный миф о бессмертии. Ну, не хочется уходить в вечность навсегда. Не достаточно оставлять на земле детей, внуков, правнуков. Хочется и себя лично, хоть малой частичкой, под именем «душа» сохранить в бессмертии.

Оба молчали. Наташе показалось, что все ею сказанное ему не интересно. Скорее, не своевременно. Ведь знала, что молодость думает и ведет себя так, как будто у нее никогда не будет старости.