— Как же успокоить Кирилла? — думала она.

— Понимаешь, с одной стороны, Иисус — сын Божий или человеческий. Говорят, и то, и другое. С другой — Бог есть любовь, есть время, есть природа.

— Но когда есть все, может, тогда же есть и ничего?

Наташа много читала, много думала об этом. Ничего не брала на веру, стараясь углубиться и разобраться. Почему вера так глубока и так поверхностна? Может, потому, что к ней множество дорог? Но ведь, должна же быть одна — главная. А все остальные? Они обходные? Или ведут не туда? Почему смерть — это другая, лучшая жизнь? Тогда, почему карают смертью? Что общего между душой и телом? Душа рвется в небо, а тело в землю. Даже при жизни тело не может оторваться от земли. А смерть их разлучает навсегда? И еще. Ведь, есть люди, которые хотят быть Богом для других. Иные даже готовы быть распятыми, надеясь на воскрешение. Интересно, как у них с верой?

У Наташи это не безбожие, подразумевающее отрицание, не приятие, борьбу. Это, скорее, поиск присутствия Бога.

— Ты говоришь, что человек ищет истину, что человек слаб и ему нужен Божественный лик, как поддержка. Так зачем же он распинает на кресте сына Божьего, а потом надламливает этот крест, превращая в свастику? Скажи, какими буквами, цифрами, рисунками изображают надломленную душу? — спросил Кирилл.

Чувствовалось, что он устал от этого разговора. И они замолчали.

От станции до дома, было, минут 15. По лесу, по деревне. Как назло, встречали всех соседей. Впрочем, это ничего не решало — у всех открыты окна.

— Будут допытывать Татьяну — не удобно. Она девочка умная: уверена, уже сегодня, когда давала ключи, придумала объяснения.

В доме было зябко, включили камин и электрочайник.

Наступило замешательство.

— Ты ужинал?

— Нет

— Хорошо.

— Что хорошо?

— Будем ужинать. Сейчас возьму у нее в погребе картошку, соленья и вино.

— А самогон? — съязвил Кирилл.

— Не поняла?

— Я пошутил.

Когда Наташа вернулась, стол уже был накрыт.

— Как он поместил всю эту роскошь в небольшой спортивной сумке? — подумала и промолчала, а потом попросила: «Возьми ведро, принеси воды».

— Где она?

— Во дворе.

Чайник закипал. Общий утомляемый голод начал опять их сближать. Говорить не хотелось. Молчание становилось тягостным. Кирилл налил вина, встал, подошел к Наташе и нежно-нежно поцеловал. Как только она обняла его, в ту же секунду, ужин закончился.

— Выключи свет, — почти закричала она, — там все видно, нет, задерни шторы.

Не было трех недель, не было папиных похорон — ничего не было. Они опять вдвоем, опять рядом, опять близко. Так близко, что стук сердец перебивает дыхание. Ни какие слова не могли заменить или объяснить эти всплески чувств. Уставшая Наташа шептала «хватит». В ответ слышалось только одно слово «нет».

Этой ночью было полнолуние. Даже через шторы луна ярко и настойчиво наблюдала за ними, возбуждая их чувства со всей полнотой своего «лунного» воздействия. Похоже, у нее получалось это неплохо. Ужин продолжился в два часа ночи, плавно перейдя в завтрак.

Наташе казалось, что Кирилл успокоится только тогда, когда выскажет ей свои взгляды на все интересующие его вопросы.

— Интересно, что же будет потом? Может быть два варианта. Первый — отношения начнут потихоньку гаснуть, второй — обговоренные проблемы поднимут следующие вопросы и интересы. Тогда еще долго будет продолжаться удовольствие и горечь общения, — подумала она.

Зашел разговор о Советской власти. Он не понимал изначально все, что связано с революцией. Его удивляли аристократы-декабристы. Советское восприятие их не лезло «ни в какие ворота». Никогда, нигде богатый и знатный не только не поймет, но и не захочет понять бедного и униженного. Только сейчас стало понятно, что дело было совсем в другом: одни хотели власти, другие — влияния, а у третьих чувство чести и ответственности не совпадало со сложившимися обстоятельствами в стране. Ни бедный и несчастный был для них важен, а не совсем законный царь. Вот, что волновало руководителей восстания.

— Это же надо было такое придумать: декабристов превратить в тех, кто любит и жалеет бедных? — возмущался Кирилл, — А как тебе, говоря сегодняшним языком, террористы-народники?

— Чем же они возмущают?

— Наташа, ну, подумай сама: убить царя и этим решить все проблемы? Будет следующий — у него, ведь, полным полно наследников. Понимаешь, ну, не могу я понять этот образ мыслей.

— Вообще-то, похоже на то, что убийство Александра Второго организовали из его окружения.

— Да? Я этого не знал. Чем же он был так плох?

— Отказался от рабства.

— Какого?

— Крепостного права.

— Да, без рабов неудобно, — съехидничал Кирилл, — что еще?

— А еще вторую жену, бывшую любовницу Екатерину Долгорукую, хотел сделать императрицей.

— То есть, наследницей престола?

— Конечно. И не только ее, а и общих детей.

— Такая любовь?

— Да. Это одна из самых замечательных любовных историй.

— Может, она приукрашена?

— Наверно. Как все в истории.

— Как идея равноправия?

— Ну, это совсем давно. Еще утописты этим баловались.

— Они-то баловались, а дедушка Ленин вoплотил.

— В том-то все и дело, что идея воплощалась тщательно и жестко, а в результате — никакого равноправия.

— Это ж надо было такое придумать?

— Что?

— Землю — крестьянам, мир — народам, заводы — рабочим. А главное, поверили этой ахинее.

— Самое грустное, что дальше было еще больше ахинеи, а верили еще больше.

Кирилл перепрыгивал с одной темы на другую, через десятилетия и столетия. Он демонстрировал знания и выводы, сделанные из этих знаний. Опять критиковал, опять объяснял свою точку зрения, делая это с азартом и удовольствием. Казалось, что главным желанием было: загнать Наташу в тупик, не понимая простой вещи: его точка зрения была так далека от обсуждаемых событий. Это точка зрения человека 21 века. Человека, прожившего немного в 20 веке, но много о нем знающем. То есть, того, кто уже знал, что случилось потом, после 19 века. Как ударили его ошибки и во что вылились его удачи.

Кирилл еще не знал, что смотреть сверху вниз так приятно, так удобно и почти всегда правильно. Ему нравилось говорить резкие, часто не совпадающие с общими представлениями, мнения, которые, что греха таить, изредка попахивали циничностью. Как нравилась эта игра то ли в интеллект, то ли в критиканство, то ли в раздумья, то ли в безнадежность.

— Мне кажется, что все революции организовали не известные нам вожди, а какие-то тихие организации, которые поняли, что существование того порядка вещей, тех отношений, того уклада уже исчерпало себя, — продолжал Кирилл.

— Но в общем-то, уже известно, что русская революция, в первую очередь, была хорошей финансовой сделкой, а уж потом великой, справедливой идеей.

— Ты имеешь в виду господина Парвуса?

— Не только. Такие финансовые аферы решаются на уровне государства.

— Какого?

— Германии.

— Это я понимаю. Интересно Парвус был знаком с Лениным?

— Не знаю. Знаю только, что связь их держалась на Якове Ганецком.

— Вот тебе и великие идеи, и великие потрясения, — не унимался Кирилл, — а поднять народ на «правое» дело проще всего. Он всегда недоволен. Известно ведь, что недовольство прекрасный инструмент для манипуляций.

— Мне хочется представить себе 1917 год в жизни обыкновенного, среднего человека. Он, как и мы сейчас, знает цену царю и его окружению. Правда, не знает цену тем, кто горланит и обещает. Представляешь, Кирюша, пошли митинги, забастовки, перестрелки. Куда спрятаться от всего этого? Где найти спасенье? Где, просто, заработать на хлеб? Не представляю, как люди выживали в этой сумятице.

Наташа замолчала. Ей вспомнилась история бабушки ее первого мужа, Витиного отца. Ее родители были евреями-революционерами. Их организация называлась «бундовской». Кстати, именно бундовцы организовали 1 съезд РСДРП в Минске в 1898 году в маленьком, незаметном домике, и обратили внимание на Ленина.