Вскоре Ричард был переведен в Дюрнштейн в Вахау, так что Вена оказалась для него всего лишь пересыльным этапом. Но и в Дюрнштейне, пребывание в нем подтверждают также Ансберт и «Марбахские Анналы», он надолго не задерживается, так как 6 января 1193 года мы встречаем его уже в Регенсбурге, где его показали Генриху VI, но не передали, так как Леопольд еще не договорился с императором. Можно предположить, что его вновь перевели в Дюрнштейн, и он оставался там до тех пор, пока его не повезли в Шпейер. Примерно 18 марта 1193 года мы встречаем его уже в Оксенфурте-на-Майне, где он принимает первых гонцов с родины. Речь идет об аббатах Боксли и Робертбридже, которых командировало английское правительство для установления связи с королем. Австрийское предание следует басне XIII века и повествует о трубадуре Блонделе, который в поисках своего повелителя ходил от замка к замку с песней, сочиненной когда-то вместе с Ричардом. И когда он перед Дюрнштейнским замком пропел лишь одному Ричарду известную мелодию, из темницы донеслась ответная строка, выдавшая местонахождение короля. Но мы видим, что для столь широкомасштабной поисковой операции Ричард находился в Вахау недостаточно долго. Впрочем, местность в Дюрнштейне поразительно напоминает творение Ричарда и его излюбленейшее место пребывания в последние годы жизни — замок Гайар на Сене.
Что же побудило Леопольда пленить Ричарда? Личная причина враждебности, то есть оскорбление в Акке, родственные отношения с Конрадом Монферратским и Исааком Кипрским, хотя и постоянно фигурируют в качестве главных причин, но все же сомнительно, чтобы столь решительный поступок он совершил по собственной инициативе. Но мы слышим, что в охоте за Ричардом участвовали кроме Бабенберга еще и другие, и если Ричард уже на Балканах, хотя и недостаточно, но все же стремился скрыть, кем он был на самом деле, да к тому же отказался от итальянского пути, то он определенно не боялся длинной руки Леопольда. Говден и Девиз даже утверждают, что был издан приказ по империи о поимке Ричарда, что, однако, не подтверждается германскими источниками. Какие-либо глобальные и официальные мероприятия можно исключить уже потому, что этой цели вполне могли послужить тайные инструкции, разосланные местным властям, контролировавшим наиболее оживленные пограничные города империи. В любом случае все источники свидетельствуют о настоятельном и ярко выраженном стремлении императора подчинить Ричарда своей власти и о том, что Генрих VI принял определенные меры. Из-за апелляции к высшим законам эти интересы могли даже не носить чисто французскую окраску, но германо-французский сговор создал климат, в котором этот выпад против Ричарда мог оправдываться общехристианскими интересами. Как подручный этого союза и всего «христианства», Леопольд мог рискнуть пленить короля-крестоносца, не боясь сразу же угодить в немилость всесильной церкви, к тому же ему представилась возможность получить запоздалое и неожиданное удовлетворение личных обид. Следовательно, исходя из этого можно сказать, что император извлекал выгоду из поступка Леопольда не как соучастник, напротив, ему принадлежала инициатива. В письме Генриха VI Филиппу от 28 декабря 1192 года — а это очень ранняя дата — можно найти доказательства нескольким обстоятельствам, образующим состав этого преступления. Это прежде всего достигнутая в Милане договоренность о поимке Ричарда, сопровождаемая разработкой стратегии обоснования ареста. С великой радостью, связанной с этим известием, сообщает Генрих «dilecto et speciali amico suo Philippo»[130], что возмутитель («turbator») спокойствия в его королевстве взят под стражу, и далее информирует его о подробных обстоятельствах бегства Ричарда с берегов Адриатики, указывая на возмущение местного населения предательским поведением Ричарда в Святой Земле. Здесь и далее поражает удивительное совпадение французских и германских интересов, Ричард характеризуется как «inimicus imperii nostri»[131]. Из этого следует заключить, что только по упущению не был заблаговременно отдан приказ об аресте врага государства, и столь важное дело препоручено было австрийскому герцогу. Если это означает, что Ричард «in nostru… potestare»[132], то 28 декабря 1192 года об этом еще не шла речь, и все же против того, что Леопольд действовал совсем не в своих личных интересах, никто не возражал. Естественно, целью письма было предоставить Филиппу возможность тут же сделать императору соответствующее высокое предложение о возможной выдаче Ричарда. Копия документа попала в Англию, решила загадку о местонахождении Ричарда и дала возможность начать действовать.
Рассматривая вопрос о том, чем было обусловлено такое поведение Генриха по отношению к Ричарду, можно было бы как несущественные отбросить в сторону все моральные основания, выдвинутые позднее в Шпейере и приводимые в летописях. Скорее, предстоит исследовать, в какой степени в основе его поступка лежала политическая необходимость, следует ли предполагать наличие объективных или субъективных мотивов и, наконец, расценивать ли его меры как реваншистские или превентивные, оборонительные илй наступательные. Зададимся вопросом — существовало ли противоречие между интересами империи и анжуйского государства, которое, независимо от личности императора, делало конфронтацию неизбежной?
Мнение о том, что, в силу своих связей с династией Вельфов и более поздних союзов, Ричард уже в 1192 году был главой и опорой внутреннего германского заговора князей, еще и сегодня не преодолена до конца. В феврале 1190 года он в Ляреоле в Гаскони принимает своего племянника Генриха Брауншвейгского, и тот затем летом 1191 года, — когда Ричард уже был в Святой Земле с намерением не покидать ее в течение ближайших трех лет, — дезертировал из императорской армии, стоявшей под Неаполем. Из этого факта так же невозможно сделать вывод о конспирации, как из его возвращения через северную Германию заключить о том, что он хотел со своими двадцатью спутниками прийти на помощь княжеской оппозиции. Поэтому его пленение вовсе не представляется «счастливым случаем» для Генриха, имевшим особое значение для усиления внутригерманских позиций последнего, как это все еще пытаются преподнести, так как арест Ричарда и княжеская оппозиция, которая к тому же только начала формироваться, прежде всего не имели друг к другу никакого отношения. Таким образом, между Ричардом и императором остается лишь одна причина взаимных трений — сицилийская политика: опираясь на свое право владения норманнским государством, Генрих хотел его завоевать. Ричард же заключил с правящим королем Танкредом, которого император считал узурпатором, договор о взаимопомощи. Как было уже показано при рассмотрении этого договора, подписанного в октябре 1190 года, обещая помощь кому бы то ни было, Ричард руководствовался исключительно собственными интересами, и реальное действие этого договора ограничивалось временем пребывания Ричарда в Мессине, так что Танкреду не приходилось рассчитывать на помощь в дальнейшем. Под этим в политическом смысле невесомым договором скрывалась, возможно, только финансовая сделка, и здесь мы, кажется, вплотную приближаемся к реальным причинам коллизии интересов. Генрих мог посчитать, что полученные Ричардом деньги были украдены из казны принадлежавшего ему норманнского государства, и поэтому мог счесть необходимым предъявить Ричарду требования об их возврате с максимальной убедительностью. И в самом деле, суммы, полученные Ричардом по трем титулам собственности, определенным образом соотносимы с истребованными впоследствии 100000 серебряными марками выкупа. Но у Ричарда были еще и основанные на вдовьем праве его сестры законные требования к Танкреду, так что те 27000 серебряных марок можно рассматривать как личное соглашение между Танкредом и Ричардом. Если бы все сводилось к деньгам, то надо было бы соотнести с политическими последствиями необратимого шага такую сумму, которую Генрих мог рассматривать как обогащение за его счет. Но дело было не только в деньгах. Разумеется, этот акт произвола должен был принести еще и немалую денежную выгоду, но требования Генриха простирались дальше чисто финансовых и все последующее противоборство сконцентрировалось именно вокруг политических вопросов. Так что займемся лучше поиском политических мотивов, без которых, если смотреть объективно, у него не было необходимости торговаться. Дело сводится к тому, что он, должно быть, чувствовал себя в субъективном смысле спровоцированным Ричардом, причем последний объективно никак не мог бы это предотвратить.
