Солнце уже близилось к закату, когда неожиданно показался отряд арабов, движущихся навстречу сасунцам, якобы для оказания им дружеского приема. По приказу Овнана армяне разбились на небольшие отряды и, образовав четырехугольник, напали на арабов, стремясь остановить их.

Хоть множество арабов и было истреблено при этом, все же часть конников, прорвавшись сквозь пешие отряды горцев, сумела пробраться через границу Армении и донести своим, что армяне разбили их наголову и убили наместника халифа.

Монастырь Святого Карапета был освобожден, и часть сасунцев уже возвращалась к себе в горы. Овнан, отделившись от них, задумчиво продолжал идти вперед. Дойдя до церкви, он вошел помолиться. Все думы и мольбы этого благородного человека были только о том, чтобы пророчество Гургена не сбылось. Сердце его трепетало при мысли, что он может стать причиной несчастья своего народа.

Наконец, игумен и монахи отслужили молебен во славу спасителей и пригласили Овнана со всеми оставшимися товарищами в трапезную поужинать с ними. Естественно, что за трапезой все разговоры были о сражении и о победе горцев. Один Овнан говорил мало и вскоре, отговорившись усталостью, вышел, чтобы отдохнуть на стоге сена.

Через несколько часов он проснулся, и усталости как не бывало. Колокол звал монахов в церковь. Овнан одним из первых стал у входа в храм. Служба уже началась, когда вдруг он почувствовал на плече чью-то руку. Оглянувшись, Овнан увидел высокого, худого старца с длинной белоснежной бородой. Широкое серое шерстяное одеяние его доходило до пят. Смуглое морщинистое лицо и большие черные глаза светились добротой. Не говоря ни слова, он взял Овнана за руку и вывел из церкви. Когда они оказались одни под лунным светом, старец сказал:

— Пойдем за мной, Овнан, если хочешь, чтобы завеса будущего разверзлась пред тобою и показала божественную тайну грядущего. Пойдем, со мной, не бойся.

— Боялся ли я чего когда-нибудь, чтобы испугаться сейчас? — сказал Овнан. — Сасунский воин не боится ничего.

— Но ты смесь воина и священника, ты смесь веры и безверия, ты смесь храбрости и, если не робости, то сомнений.

— Я тверд в своей вере, я воин.

— Ты меня не знакомь с собой. Ты был мальчиком, когда я увидел тебя впервые. Когда ты покинул горы, мои глаза следили за тобой повсюду и знали все твои тайны. Итак, пойдем со мной. Ты не хочешь знать будущего? Разве ты не о нем молился, не о том, что, возможно, ты стал причиной несчастья Армении, истребив эту разбойничью банду? Не это разве мучает тебя?

Холодная железная рука старца леденила руку Овнана. Молча шагай по снегу, скрипящему у них под ногами, они то поднимались, то опускались и вновь взбирались, переходили через замерзшие ручьи и речки, затем перешли через большую реку, широкое ледяное поле, которое подсказало Овнану, что они переходят Арацани[19]. Под тусклым лунным светом они продолжали идти между скал и холмов, по ущельям, мимо пропастей и пещер так долго, что Овнан уже не понимал, где он. Наконец они остановились у входа в большую пещеру, и старец, не останавливаясь, вступил в темноту, еще крепче сжимая руку спутника. Он повел его за собой все дальше и дальше. Овнан, не ощущая страха, шел за ним и рассуждал сам с собой: «Вот уже четыре часа, как мы шагаем, а он не выказывает и тени усталости. Рука его не дрожит и не теплеет. Будь она даже ледяной, она должна бы растопиться от жара моей руки».

— Овнан, нагнись и следуй за мной, — сказал старец. — Не выпрямляйся, пока я не скажу тебе.

Некоторое время они шли нагнувшись, потом старец велел ему выпрямиться, и Овнан почувствовал, что ему легче дышится, хотя они были в подземелье.

Наконец вдали мелькнула полоска света, и вскоре они вошли в просторное помещение, освещенное множеством серебряных светильников, лампад и свечей, горевших в золотых подсвечниках, где на бронзовом постаменте стояло изумительное золотое изображение богини Анаит, покровительницы древней Армении. Налево от нее возвышалась статуя бога Ваагна, а с правой стороны — богини Астхик[20]. Перед изображениями трех богов находился золотой треножник. Нельзя было понять — находился ли этот храм (а это, действительно, был храм с куполом посередине, окруженным маленькими куполами) под землей или на земле. Все стены его были покрыты резьбой и изображениями богов. Посередине храма с купола свисала большая хрустальная люстра, неизвестно из каких дальних стран привезенная, чтобы осветить этот мрак и эту подземную языческую службу.

Эта картина так ошеломила Овнана, что он даже не почувствовал, как оставил его старец. Он стал разглядывать этот древний памятник, это чудо искусства, подобие которого он не мог вспомнить, где видел: в Константинополе или в Багдаде.

Пока он раздумывал, раздалось пение, храм наполнился индийским и арабским ароматным фимиамом, треножник закурился, как кадило, и дым, поднимающийся над ним, успокоил и размягчил его железные нервы своим дивным благовонием.

Овнан искал дверь и не мог найти входа. Он растерялся, почувствовав, что находится в тюрьме, но в великолепной тюрьме.

Не успел он подумать об этом, как невидимые двери в постаментах Ваагна и Астхик открылись и оттуда парами стали выходить жрецы и жрицы и становиться перед статуями. Их богатые, златотканные одежды радовали глаз, и пока Овнан разглядывал их, растворилась дверь постамента Анаит, откуда вышли верховный жрец и верховная жрица, красивая молодая женщина, Песни смолкли. Овнан узнал в жреце старца, который привел его сюда. Когда песни смолкли, раздалась грустная и нежная игра на свирели, которая волновала и ласкала слушателя. Тогда жрец указал жрице, чтобы она села, а сам, окруженный толпой жрецов и жриц, простер руки вверх и стал беззвучно молиться. Через несколько минут все заменили, как жрица, сидящая на треножнике, побледнела и вся затрепетала. Глаза ее раскрылись, но взгляд был неподвижен. Тогда жрецу подали книгу с чистыми серебряными листами. Старец раскрыл ее и, подав жрице, сказал властным голосом: «Читай, вдохновленная богами!»

Музыка умолкла, и наступила такая тишина, что слышалось только дыхание жрицы. Никто не сводил с нее глаз. А она, не отрываясь, смотрела на серебряный лист, меняясь в лице и вздрагивая всем телом. Наконец глаза ее загорелись, она оживилась и стала жадно читать. Из глаз ее потекли обильные слезы, уста раскрылись для вздохов. Тогда верховный жрец вновь повторил: «Читай, вдохновленная богами. Читай громко!».

И жрица заговорила в экстазе:

— Армения, мало тебе твоих страданий, твоих мук. Еще целы твои города, еще стоят твои храмы, еще слышатся голоса невест и женихов, еще плачут дети в колыбелях, еще трещит огонь в очагах, поднимается дым из ордиков[21]. Еще сыновья твои ходят, гордо подняв головы, сверкает железо в их руках и за поясом, а на головах блестят шлемы. Еще твои девушки одевают себя виссоном[22], руки их украшены запястьями, шеи — золотыми ожерельями. Но настанет конец всему. Города твои станут безлюдными, села останутся без домов, храмы твои — полуразрушенными. В домах твоих радостные голоса и свадебные песни сменятся плачем и вздохами, звон твоего оружья — лязгом цепей. Вместо звона ожерелий и запястий раздастся свист бича. Да, твои храбрецы будут пленниками на родной земле и на чужбине, твои девушки — служанками в отчем доме и в чужих краях. Повернешься на восток — и увидишь врага, повернешься на запад — и тоже увидишь врага. Будешь просить помощи — получишь презрение и поношение. Обратишь взоры в небо — оттуда посыплется на тебя град и поразит молния. Сыновья твои станут братоубийцами и ранят сердца своих матерей.

Овнан стоял неподвижно, сложив руки на груди, не сводя глаз со жрицы, с ее сверкавших глаз. Волнуясь, слушал он ее странный голос и говорил себе: «Если эта женщина только актриса, то она хорошо играет свою роль, я даже среди греческих актрис не видел таких. Если то, что она говорит, правда, то горе нам, горе армянскому народу. Но чем может доказать эта необыкновенная пророчица верность своих предсказаний?»