Вот о чем он думал, когда, закрыв глаза, притворился спящим. И был только один человек, кто следил за каждым его движением, ибо он один знал его тайну. Это был Хосров, который с каждой минутой все больше уважал его, видя его бескорыстие, беззаветную и самоотверженную преданность родине и презрение к славе.

Пир продолжался. Овнан кивнул Гургену и ушел к сасунцам отдохнуть. А Хосров, сидя за столом, беседовал с Ашотом Сюнийским, стараясь выведать у него тайну ангела, за здоровье которого так горячо и так охотно пили в тот вечер за скромной трапезой на снегу.

— Кто этот сасунский военачальник? Что в бою он храбр, в этом я убедился, но товарищей он просто замораживает своим присутствием. Если говорит, то почти насильно, смеется, словно гримасничает, вина в рот не берет. А музыка и пение его только усыпляют. Но надо признаться, что между ним и его горцами — большая разница. Его внешность, речь, рассуждения, осмотрительные поступки, наконец, каждое его движение говорят о том, что это большой человек. Я понимаю, что это человек дела и войны, но для пиров и развлечений он совсем не годится и хорошо, что сейчас ушел.

Так тихо беседовал с Хосровом Ашот.

— Ты правду сказал, этот человек не для развлечений, он человек дела. Но если бы он захотел, то мог бы стать рядом с нашими нахарарами и превзошел бы многих, ибо горцы так подчиняются ему и так любят его, что по одному его слову готовы умереть. Вот сейчас из Сасуна, ведь какая даль, а дошли до Двина, чтобы поймать и повесить трех преступников. Они презрели все опасности, эти сасунские парни, и вместе с ним пошли в незнакомые края в бурю, в снег и в мороз, чтобы только выполнить волю Овнана.

— А как понять то, что он велел повесить этих людей перед Двинскими воротами, неужели первого попавшегося дерева недостаточно было, чтобы повесить этих предателей?

— Большая разница — повесить перед глазами востикана армян-изменников, ставших орудием его беззаконий, или повесить где-нибудь в пустыне. Показать изменникам, что в этой кажущейся мертвой Армении есть суд, который бодрствует, судит, решает и карает.

— Зачем же тогда мне жаловался на это Ашот Багратуни?

— Ашот и его отец, спарапет — загадка и для меня. Чего они хотят и о чем думают, известно одному богу. Дороги у нас разные, и все же Овнан говорит, что нельзя судить человека по одному поступку, надо иметь в руках доказательство их виновности и тогда покарать. Вот почему, только заполучив в свои руки бумагу из дивана Буги о виновности трех преступников, он отдал под суд предателей Ашота Арцруни. Лучше расскажи мне, зачем ты в таком юном возрасте оставил свой Сюник и приехал сюда? Что тебя заставляет так разъезжать? Кто та женщина, которую ты сегодня так хвалил?

— Это игуменья женского монастыря.

— Ее зовут Васкануш.

— Откуда ты знаешь?

— Она из рода Багратуни.

— Ты с нею знаком?

— Да, знаю ее лучше многих.

— Имел я право так ее восхвалять?

— А как ты ее узнал?

— Как узнал? Я увидел женщину, которую все ее подчиненные возносят за ум и добродетель. Вся область Артануш и все окрестности чтят ее, как царицу. Но есть еще кое-что, о чем пока я не могу рассказать.

Хосрову только это и хотелось узнать, он замолчал и стал прислушиваться к разговору между Гургеном и Ишхаником.

— Эти греки большие наглецы, — говорил Гурген. — Воспользовавшись моим отсутствием, они захватили крепость Тортум, подаренную мне императором, заработанную моим трудом и моей кровью. Но бог мне дал руку, которая умеет ломать, и меч, который может разить. Глупцы, они очень скоро забыли Гургена!.. Завтра я буду в Тортуне.

— Когда и куда хочешь, я пойду с тобой! — отвечал Ишханик. — Но что-то мои конники, посланные вслед за греками, не возвращаются.

— Это значит, что греки побегут до Карина, тысяча греков, преследуемая двумястами армян. Ах, бедный армянский народ!.. Какое это проклятье — быть рабами и пленниками этих подлых трусов! Итак, завтра мы решим, что нам делать, — сказал Гурген и поднялся. Остальные последовали его примеру.

Предсказание Гургена оказалось правильным. Греки уходили по каринской дороге.

Только Ишханик узнал об этом и пошел сообщить Гургену, как пришел гонец с письмом из Артануша. Его просили о помощи. Разбойничьи арабские отряды неожиданно напали на окрестные села, причинили много бедствий и осадили Смбатаван.

В то время, когда Ишханик читал это письмо, в комнату вошли Овнан, Хосров и Ашот. О бегстве греков все уже знали.

Тогда Ишханик прочел вслух полученное из Артануша письмо и добавил:

— Вот, почтенные друзья, какое положение. Я не могу отказать в помощи соседней области, где все жители — армяне, и они обращаются ко мне не только как к армянину, но и как к Багратуни, ибо, как вам известно, Артануш с незапамятных времен является вотчиной князей Багратуни.

— Кто владетель области, и кем написано это письмо? — спросил Гурген.

— Вот подпись: «Васкануш Багратуни. Игуменья, артанушсксго монастыря божьей матери». Это двоюродная сестра спарапета, известная своей мудростью и добродетелью в Тайке и в окрестных армянских областях.

— Что же вы медлите? Едем! — вскочил с места Ашот.

— Молодец, Ашот! — сказал, смеясь, Гурген. — Эту женщину причисли к той, за здоровье которой ты вчера заставил нас пить.

— Это же она и есть! Не надо терять времени, едем, — повторил Ашот.

Во время этого разговора Хосров, не проронивший ни слова, следил за Овнаном, который при имени Васкануш только слегка вздрогнул, но продолжал так же спокойно стоять.

— Поедем тогда! — сказал, громко смеясь, Гурген. — Что скажешь, Овнан? Жалко парня, смотри уже вооружился и надевает шлем.

— Поедем, — сказал Овнан и вышел.

Не прошло и часа, как около четырехсот пеших и конных воинов, имея с собой двухдневный запас еды, выступили из крепости Араманьяк и спешно двинулась в Артануш.

Отдохнув ночь, на второй день наш храбрый отряд подоспел в Смбатаван как раз вовремя: арабы, сражаясь на земляном валу, вот-вот должны были ворваться в село, Но на этот раз героем отряда был не Гурген. Яростный бой начал Ашот, а Гурген, не спуская с него глаз, два раза спасал его от опасности. Арабы, оказавшись в окружении, были разбиты наголову, и только несколько человек спаслось от смерти. Они сумели выбраться из вражеского кольца и бежали по карской дороге.

Окрестности села покрылись трупами, и река Чорох несколько дней подряд уносила их в Черное море. Жители села пригласили своих избавителей переночевать у них. Овнан предложил отдать пострадавшим крестьянам военную добычу. Воины свято выполнили его волю, а бедняки, лишившиеся пищи и крова, ибо села их дымились от пожаров, сочли себя за богачей и отпраздновали свое освобождение.

Когда утром Ишханик сказал военачальникам, что им подобает навестить княгиню, Ашот промолчал, а Овнан решительно заявил:

— Вам, мне кажется, надо пойти, а мне нет надобности, тем более, что я тороплюсь в Сасун.

Не успел он кончить, как в комнату вошел знакомый нам староста Татос и, поздоровавшись, сказал:

— Князья, княгиня Васкануш идет к вам выразить свою благодарность.

Только он кончил, как в сопровождении пяти старых монахинь вошла и сама княгиня. Она поклонилась всем и села.

Овнану бежать было некуда. Хосров, стоя рядом, слышал, как громко билось его сердце и как это сильное тело трепетало вместе с каждым его ударом.

Интересно было и положение Ашота, который спрятался от княгини за спиной Гургена.

Княгиня ласково поблагодарила всех за храбрость и душевное благородство и попросила то же передать всем воинам, проявившим столько доброты и братских чувств к народу.

Она кончила следующими словами:

— Большой отрадой было видеть в такое тяжелое для армянского народа время богатырей, чья воинская храбрость равна их добродетели и бескорыстию.

Сказав это, княгиня встала и добавила: