Овнан увидел на дороге необычный снежный холм, и первой его мыслью было разбросать его. Он воткнул копье в снег, но почувствовал сопротивление. Раздались чьи-то крики, лошадиное фырканье, лязг оружия, и из-под разбросанного снега вышли четверо мужчин с лошадьми.

— Кто вы такие? Друзья или враги? — сурово спросил Овнан.

Ему громким смехом ответил самый высокий из мужчин.

— Ха, ха, ха! Если бы мы не были друзьями, вы думаете, мы жили бы в эту чу́дную погоду в этом розовом саду или ждали встречи с вами под этим снежным шатром?

— Шутить не время! — сказал Овнан. — Что вы тут делаете?

— Это я должен спросить, что вы тут делаете, тем более, что я имею больше прав, так как вы разрушили наш дом и, возможно, даже избавили от смерти, ибо никому неизвестно, сколько еще будет идти этот снег… Но вас, друзья, довольно много. Куда вы направляетесь в этот буран? На свадьбу или на дружеский пир? Храбрые сасунцы, как известно, никогда не расстаются со своим оружием.

— Да, мы идем на свадьбу, князь Гурген, — сказал Овнан, разглядев, наконец, высокого мужчину. — И чтобы не терять времени и стать соучастниками нашего веселья, соблаговолите и вы присоединиться к нам.

— Куда вы идете, братцы? — спросил негромко и серьезно князь.

— В Муш.

— Мы далеко от него?

— Осталось несколько шагов, я боюсь рассвета, как бы сыны Исмаила не увидели нас.

— Я сам с трудом различаю тебя, где этим нечестивцам разглядеть что-нибудь.

Овнам не ответил ему и зашагал быстрее уверенный, что князь Гурген, укрывшийся от бурана под снегом со своими всадниками, присоединится к ним, ибо он понял, что отряд Овнана идет против врагов армянского народа и армянской веры.

Наконец зоркие глаза Овнана разглядели высокий купол Мушской церкви, построенной в центре города князем Багаратом. Он остановился и разбил свой отряд на три части. Одна из них под его предводительством должна была вступить в город с юга, другая — с востока, а третья, обогнув город, — войти с северо-запада.

Так они и напали на Муш с трех сторон. Когда в городе раздались громкие, воинственные крики сасунцев, арабы потеряли голову и, увидев себя окруженными неприятелем, с отчаянными воплями разбежались по городу. Пленные армяне, получив свободу, приветствовали горцев радостными возгласами.

Востикан[11] Юсуф, сын Абусета, который в это время нежился на перине во дворце Багарата, вскочил с теплой постели и растерянно стал метаться, спрашивая, что происходит. Когда ему доложили, что «дикие и кровожадные» горцы осадили город и уже ворвались в него, он выбежал из дворца и укрылся на колокольне церкви Спасителя. Он дрожал от страха, зная, что и там ему не будет спасания от горцев. Сасунцы окружили церковь. Несколько человек поднялись на колокольню и тут же прикончили его, пронзив насквозь копьем.

Тем временем князь Гурген нашел своих родичей Арцруни, бывших заложниками у Юсуфа, и освободил их из темницы. Сасунцы ликовали и радостно делили между собой добычу.

Веселье царило повсюду, армянские воины распивали вино из дворца князя Багарата, которое и грело, и веселило их. По улицам города разносились радостные песни. Небольшой отряд армян во главе с Овнаном очищал церковь Спасителя от грязи, трупов и крови.

На второй день утром под куполом церкви неслись ввысь уже не арабские молитвы, а псалмы горцев во славу бога, ниспославшего армянам победу.

В тот же день, когда солнце уже ярко светило, а снег слепил глаза, армяне стали вывозить из Муша в Хут взятую у арабов добычу.

Овнан, сложив на груди руки, смотрел на эту картину. Услышав за собой шаги, он обернулся и увидел князя.

— Брат Овнан, — сказал Гурген, — почему ты бездействуешь, когда все работают?

— Упаси меня бог от такой работы, — ответил Овнан. — Все что увозят сасунцы, это наше, армянское добро. Варвары, идя к нам в Армению, кроме своих черных лиц, мечей, лжи и проповеди своей отвратительной веры, ничего не приносят с собой. Все это богатство вывезено из Васпуракана[12] и Тарона. Сасунцы имеют право его вывозить, потому что владельцев не осталось в живых. Но я, если бы было возможно, раздал бы все это тем несчастным пленным, жены и дети которых неизвестно где и кому достались.

Говоря так, этот мужественный человек отвернулся, чтобы скрыть слезы. Но он умел владеть собой, и слезы застыли в его глазах. Князь Гурген внимательно смотрел на этого необыкновенного горца. Овнан был типичным армянином с твердым и сильным лицом простого человека из народа.

Заметив, что князь разглядывает его, он устремил свой острый взор на Гургена и одним взглядом прочел на его молодом лице уверенность, граничащую с дерзостью, неуемную силу и храбрость, казалось, им самим, еще неосознанную. На его ясном лице не было ни одной морщинки, большие, темные глаза смотрели вокруг весело. Высокий и статный князь Гурген был очень хорошо сложен. Одет был он просто, но со вкусом. Оружие и латы его были из железа, но выложены золотом и серебром. Конь его, которого слуга держал под уздцы, чистокровный армянский рысак, не спускал глаз со своего владельца и легким ржанием давал знать о себе. Князь успокаивал его, время от времени приговаривая: «Сейчас, Цолак, сейчас».

— Собираешься уезжать, князь? — спросил Овнан спокойно.

— Да, брат Овнан, — ответил Гурген, — но наш разговор такой серьезный, что я не могу расстаться с тобой, не задав тебе нескольких вопросов. Вот вы, сасунцы, храбро выполнили свой долг, а как вы поступите завтра, если халиф вместо Юсуфа пошлет сюда Якуба, Ибраима, Абдула и ваш город Хут осадит войско в 150 000 человек? Я об этом все думаю со вчерашнего дня и боюсь, что ваша радость скоро сменится печалью, а вся эта добыча, не пройдет и года, как попадет в Аравию.

— Очень возможно, потому что армянин — не человек.

— Ах, мне уже надоело слушать о том, что «армяне недружны», что «армянин не любит свою нацию», «армянин любит чужестранцев», «армянин — негодяй», «армянин труслив», будто тот, кто это говорит, сам не армянин, будто среди других наций: греков, персов, сирийцев, арабов — нет таких. Сколько на свете лиц, столько и интересов, характеров и положений. Глуп тот, кто хочет сделать возможным невозможное. Я тебя спрашиваю о деле, потому что ты не только человек дела, но, вижу, и умница. Скажи мне, что по-твоему должен был делать армянин, если бы он был человеком?

— Вопрос твой уместен, и ответ на него готов, но я боюсь, что он может обидеть и возмутить такого благородного и храброго князя, как ты.

— Прошу тебя, я считаю своим долгом говорить с тобой во имя армянского народа и христианства.

— Тогда я скажу. Все армяне, где бы они ни были, должны объединиться и решать свою судьбу без нахараров[13]. Тогда только, возможно, армянский народ найдет свое спасение.

Это неожиданное мнение изумило князя и вызвало на его лице легкую краску. Но он спокойно ответил:

— Какими преступлениями заслужили нахарары такую лютую ненависть? Я знаю, что среди нас и наших предков много людей с недостатками, среди нахарарских родов много было глупцов и негодяев, но ведь среди них были и такие, которые могли бы составить честь и славу истории великих народов. И если бы изъятие их могло бы принести пользу и спасение моему народу, бог свидетель, я бы дал свое согласие, чтобы кончить этот кровавый спор. Но я очень сомневаюсь, что после истребления этих князей на их месте не станут их убийцы и не будут действовать еще хуже… Твое желание когда-то сбылось в Нахичеване[14], и деды этих арабов, которых ты сегодня пронзал копьем, какие-нибудь Кашимы и Абдулы, сжигали армянских нахараров и храбрецов. Этому пиршеству не хватало только армянских рук, чтобы разжечь пламя, зажженное мусульманами.

Но я сглупил и не выждал, чтобы узнать, за что ты так враждуешь с князьями и знатью. Я знаю, что ты находился у них на службе, сидел с ними за одним столом и жил в их домах. И я знаю, как безгранично любил тебя князь Багарат.