Овнан поднялся и повел посланца в горы, где на недосягаемой высоте виднелось прибежище женщин и детей. Он показал ему собранные на вершинах гор обломки скал, откуда рукой ребенка можно было бы сбросить их и уничтожить несметное количество людей. Наконец, Овнан показал арабу построенные сасунцами укрепления, превратившие горы в неприступные крепости.

— А теперь пойди и передай привет от нас твоему начальнику, — сказал Овнан на прощание посланцу.

Когда гонец рассказал Буге, как принял его Овнан, тот заскрежетал зубами от злости и велел предать еще большим пыткам бедных городских жителей, по простоте своей поверивших ему и оставшихся в Двине. Многие из них стали жертвой меча или были вынуждены купить свою жизнь ценой вероотступничества.

Тяжело было Овнану слышать об этих ужасах. Каждый день к нему приходили беглецы и рассказывали о злодеяниях арабов. Стоя на скале, он орлиным взором следил за движением вражеских полчищ, и когда однажды заметил оттуда, что арабское войско, оставя окрестности Сасуна и Таронскую долину, направлялось в область Апауни, он спешно собрал своих храбрецов, напал на последние полки арабов, рассеял их и разбил наголову. Когда же враг обрушил на них всю свою силу, сасунцы поднялись в горы и укрепились там.

Буга, возмущенный тем, что стал игрушкой в руках этих «диких» горцев, укрепил находящиеся в окрестностях крепости и монастыри и заполнил их войсками, чтобы закрыть дорогу Овнану. Но Овнан, потерявший свободу передвижения, все же не успокоился. Не было дня, чтобы не проходил слух об Овнане, которого видели то в Тароне, то с небольшим отрядом у Багеша, где он разбил арабские отряды, а когда арабы двигали в Багет войска, узнавали, что Овнан уже в области Рштуник[49] сражается с арабскими войсками и отбивает у них пленных армян. Быстрота и дерзость его нападений были поистине изумительны, С отрядом в тридцать человек он нападал на сотни арабов. Страх при одном упоминании его имени был так велик, что, услыхав о появлении отряда Овнана, арабы предпочитали как можно скорее уйти.

Овнан в своих походах не переставал вспоминать о совете князей в Багаране и ждать ответа от спарапета Смбата. Он хоть и не очень верил во все это, но все же постоянно расспрашивал беглецов, не начались ли военные действия Ашота и Смбата. Но отец все еще находился в Моксе, а сын путешествовал по областям Айрарата и Вананда. Кто говорил, что он собирал там войска, а кто уверял в обратном, что он призывал всех к миру и покорности. Из таких противоречивых слухов трудно было узнать что-нибудь определенное.

Поэтому, предав все божьей воле, Овнан вернулся в горы Сасуна и, увидев, что здесь царит спокойствие, взял с собой небольшой отборный отряд и направился в Васпуракан к владетельному князю Ашоту Арцруни. Он слыхал, что князь собирает силы и готовится напасть на врага. Овнан очень быстро дошел до области Бзнуни и с ужасом увидел, как разорен некогда цветущий край. Село Норашен, куда он пришел, было совершенно разрушено, жители перебиты и только изредка из разрушенных домов выползали отставшие от своих частей арабские воины. Сасунцы легко справились с ними и истребили их, но что из того? В селе не осталось ни души, арабы не пощадили даже грудных младенцев.

Военачальник Жирак, заместитель Буги, дошел до столицы области Рштуник и, взяв в плен множество армян, на аркане, подобно стаду животных, погнал их на продажу.

Овнан сидел среди развалин Норашена, где решил переночевать со своим отрядом, когда подъехавшие стражи доложили ему, что со стороны Охца к Норашену движется большой отряд. У Овнана была привычка воздвигать вал и укреплять место стоянки отряда. Поэтому, приказав погасить все огни и сохранять полную тишину, он взял с собой одного воина и отправился к околице. Притаившись среди развалин, Овнан услыхал несколько слов и понял, что это был армянский отряд и притом, судя по говору, уроженцев Мокса.

В темноте он узнал спарапета Смбата, скакавшего впереди, окруженного телохранителями.

Не медля ни минуты, Овнан поднялся на полуразрушенную стену и изо всех, сил крикнул, заглушив конский топот.

— Князь Смбат, спарапет армянский!

Отряд при звуках его голоса остановился.

— Куда ты спешишь? Остановись, твой путь приведет тебя к врагам так же, как произошло с твоим братом! О нахарары, о азаты армянские! До каких пор вы будете так простодушно жертвовать собой, своей верой, своей нацией, своим народом? До каких пор будете следовать неразумию, которое вы считаете мудростью? Жаль, очень жаль, что вы сами предаете себя в руки нечестивцев! О, если бы вы только предавали себя!.. Но это приводит к тому, что вы изменяете своему народу, становитесь презренными рабами, сподвижниками Буги. Вместо вознаграждения вас ждут цепи и темницы. Мать-Армения станет большой могилой и будет оплакивать тогда не только своих детей, но и тех своих сыновей, которые стали единомышленниками палачей, предателями своих братьев.

Этот зычный голос, раздавшийся внезапно во мраке ночи, заставил содрогнуться Смбата.

— Кто ты такой? — воскликнул он. — Зловещий провидец, во всех добрых начинаниях видящий Только злое? Каждый шаг ты толкуешь во зло, словно ты один любишь свой народ, а все остальные армяне — предатели и изменники родины. Или ты один скорбишь при виде ее несчастий? Что же, по-твоему, сердце Смбата не кровоточит из-за постигших нас ужасных бедствий?

— Князь, если ты и вправду любишь свой народ, не не надо тебе ехать в Хлат[50], не езди к Буге. Там притаилась смерть не только для тебя и твоих близких, но и для всего армянского народа. Верни своих храбрецов, вооружи их руки для войны, а не для цепей. Не путай зла с благоразумием. Благоразумие требует от нас оставаться дальше от клятвонарушителей и ложных обещаний. До каких пор и сколько раз еще должны армяне испытывать этого врага?

— Кто бы ты ни был, человек, но в такой темноте говорить и спорить невозможно. Найдем себе пристанище и там побеседуем.

— Где теперь пристанище и жилье для армян, спарапет Смбат? Я днем обошел весь Норашен и нашел здесь только развалины, я искал людей, но нашел двуногих зверей. Что ты надеешься найти во мраке?

— Спешимся, молодцы! — приказал спарапет.

Отряд спешился, а сам Смбат пошел на голос Овнана.

— Мне идти к тебе, или ты подойдешь ко мне? — опросил он.

Овнан спрыгнул со стены на дорогу и подошел к князю.

— Я всегда готов пойти на зов и подчиниться тому, кого бог поставил во главе народа. Но на мне священный долг: я должен предупреждать их об опасности, особенно, когда опасность очевидна.

Смбат подошел ближе и, разглядев при свете звездной ночи сверкающие глаза Овнана, голос которого уже будил в нем воспоминания, остановился и протянул ему руку.

— Овнан, где бы мы с тобой могли наедине поговорить? — спросил он.

— Где и когда ты пожелаешь, — был ответ.

— Тогда пойдем. Ты, должно быть, уже нашел пристанище себе и своим людям. Надеюсь, ты не один?

— Все село разрушено. Я со своими товарищами устроился, как смог. Мы довольствуемся просяными лепешками, но что будете делать вы? Есть ли у вас припасы, есть ли ячмень для коней?

— Мы такие же воины, как ты, — вздохнув, сказал Смбат. — Наши кони могут иногда пробавляться и сеном. Мы не раз дрались голодными двадцать четыре часа подряд. Мы достойны твоих укоров, ибо вины у нас много, но не укоряй в злонамерениях полководца из рода Багратуни, поседевшего на поле брани. Это тяжко слушать, и ты не должен был этого мне говорить.

— Прости, великий князь, — ответил Овнан, заметив при этом, что рука старого спарапета дрожала от волнения, как и его голос. — Мне и в голову не приходило упрекать тебя, и если в моих словах тебе почудился намек на твою особу, пусть он обрушится на меня. Твоя жизнь нужна Армении, и только мысль о спасении родины заставила меня перейти границу в речах.

— Забудем этот разговор, Овнан, ибо времени у нас мало, а мне надо поговорить с тобой.