Веки Кассии затрепетали, и она открыла глаза.

Комната, освещенная лишь слабым огнем, горевшим в закопченном камине, была погружена в полумрак, из которого выступали неясные тени. Вокруг Кассии по полу были рассыпаны мелкие осколки битого стекла. У ног лежал опрокинутый стул с расщепленной ножкой. Подрагивающее пламя камина отбрасывало на обшитые деревом стены жуткие пляшущие тени, усугубляя и без того дьявольскую атмосферу, царившую в комнате.

Придя в себя, Кассия несколько минут не шевелилась. Она никак не могла понять, почему она не в своей спальне и как оказалась здесь, на полу, среди осколков разбитого стекла? Она лежала на боку и чувствовала, как ей в позвоночник упираются массивные ножки большого шкафа. Глаза медленно привыкали к полумраку. В первую минуту все окружающее показалось Кассии сном, ибо она не сразу вспомнила, где вообще находится и как сюда попала.

Наконец в голове стало кое-что проясняться. Она в отцовском кабинете, в комнате, доступ в которую был строжайше воспрещен всем, кроме него самого. Именно здесь он проводил почти все свое время, роясь в документах, которые приносил с собой из Вестминстера. Взгляд Кассии упал на заваленный бумагами ореховый письменный стол – декоративные ручки выдвижных ящиков были вырезаны в форме груш, – сделанный по специальному отцовскому заказу. За столом, слава Богу, никого не было.

Кассия медленно обвела комнату глазами. Стены были обшиты темным, тускло поблескивавшим орехом и украшены многочисленными охотничьими трофеями и другими памятными отцу вещицами. Прямо за рабочим столом от пола до самого потолка возвышался огромный шкаф, полки которого забиты книгами. Вид многих из них говорил о том, что они появились на свет, по меньшей мере, еще в прошлом столетии. Коллекционирование старых и редких книг было отцовской страстью, и он уделял этому делу немало времени.

И вдруг Кассия увидела его самого.

Он лежал на спине, широко раскинув в стороны руки, примерно в десяти футах от нее. Ног его не было видно, так как их заслонял большой, обитый железом сундук, в котором отец хранил свою корреспонденцию, – он никогда и ничего не выкидывал, – и Кассия вообще могла не заметить отца, если бы ей не бросился в глаза нож с рукояткой из серебра и слоновой кости, украшенной резьбой, который под каким-то странным углом торчал у отца из горла сбоку.

Кассия испугалась, и сердце ее бешено забилось. Она все еще боялась пошевелиться и лежала на боку, чувствуя щекой мягкий ворс толстого турецкого ковра. Старое серебро рукоятки ножа тускло поблескивало в неровных отсветах огня от камина. Завороженно глядя на нож, Кассия начала вспоминать, что же здесь случилось этим вечером.

Отец потащил ее в свой кабинет почти сразу же после того, как они вернулись с бала у герцога Мантонского. Грубо схватив дочь за руку, он тянул ее по коридору второго этажа, как делал до этого уже не раз. Кассия вспомнила сейчас, что в ту минуту мысленно приказывала себе сохранять спокойствие и не сопротивляться, отлично понимая, что в противном случае все будет еще хуже. Она знала это по собственному опыту. Наконец он втолкнул ее в комнату и рывком захлопнул за ними дверь. В голове Кассии мелькнула надежда на то, что в этот раз он, возможно, только накричит на нее, обзовет неблагодарной и на этом все закончится…

Но она ошибалась.

Кассия коснулась кончиком языка угла рта в том месте, где кожа на нижней губе была содрана отцовским перстнем с огромным ониксом. Ее поразило, что он ударил ее по лицу, а не стал, как обычно, выбирать на ее теле такие места, синяки на которых можно было бы потом прикрыть одеждой, чтобы никто посторонний их не увидел, ничего не заподозрил и ни о чем не догадался.

Но в этот раз все было не так, как раньше, в этот раз отец бил сильнее, чем когда-либо. Ей вспомнилось то выражение, которое появилось у него на лице, когда он замахнулся на нее отполированной тростью из черного дерева. Это было искаженное безумной яростью лицо сумасшедшего! В следующее мгновение трость стремительно опустилась, и левую половину тела Кассии будто обожгло огнем от невыносимой боли. Она стояла перед ним, чувствуя себя совершенно беспомощной, будучи не в состоянии ни отойти, ни уклониться, словно окаменела. Тяжело и прерывисто дыша, она лишь смотрела на него, на то, как он вновь отводит руку с тростью, готовясь нанести очередной удар.

Потом отец ударил ее кулаком по лицу, и удар этот был таким сильным, что Кассия не удержалась на ногах и отлетела в другой конец комнаты. Сейчас Кассия лежала именно там, куда упала после того последнего удара. Она помнила, что во время падения ударилась обо что-то головой и потеряла сознание. Обо что? Очевидно, о высокие напольные часы из фруктового дерева, обитые золотом. Эти часы мама привезла из Франции. Или, может, не об часы, а обо что-то другое? Впрочем, это уже не важно. Кассия ударилась затылком настолько сильно, что мгновенно лишилась чувств и словно провалилась в бездну.

В спасительную бездну.

До этого случая отец лишь однажды избил ее до потери сознания. Она прекрасно помнила то избиение, как будто все было только вчера. Такие вещи не забываются.

Тогда она впервые увидела его кабинет. Это случилось несколько месяцев назад, вскоре после смерти матери. Он ввалился в ее спальню среди ночи, как всегда распространяя далеко вокруг себя сильный запах перегара и крича на нее, как какой-нибудь безумец из лечебницы для душевнобольных. В ту минуту Кассия впервые отчетливо представила себе, каково жилось ее матери, и даже возблагодарила Господа за то, что он забрал ее к себе.

Кассии самой захотелось тогда умереть.

Той ночью отец совершенно обезумел. Странно, но теперь она не могла вспомнить, что именно явилось причиной его ярости. Помнила только, как он стоял перед ней, громко перечисляя все ее недостатки и называя ее именем матери.

Потом он стал обзывать Кассию грязными, вульгарными прозвищами, подобными тем, что произносились в спину матери придворными сплетницами еще в те дни, когда она была жива.

Тогда отец избил ее до потери сознания и оставил лежать на полу в кабинете. По крайней мере, так рассказывала впоследствии ее воспитательница Уинифред. Сам же заперся у себя в спальне и до утра пил горькую, словно пытаясь забыть о том, что только что сделал с ней, своей единственной дочерью.

Проснулась же Кассия в своей постели, совершенно не помня, как оказалась там, и кто ее перенес из отцовского кабинета. Чья-то заботливая рука накрыла ее одеялом, голова Кассии покоилась на мягких подушках, и, если бы не синяки на ребрах и плечах, можно было бы подумать, что ночного кошмара не было.

Но на этот раз все случилось иначе.

На этот раз Кассия проснулась не в постели. Не было ни теплого одеяла, ни мягких подушек. Она лежала на жестком полу, а рядом – бездыханное тело отца.

Что произошло после того, как она упала? В чьих руках оказался этот старинный нож, применявшийся для починки писчих перьев и висевший обычно среди других ножей на стене, как раз под набитой опилками оленьей головой, которая сейчас будто бы с сочувствием смотрела на девушку своими неподвижными и блестящими агатовыми глазами?.. Кто вонзил нож отцу в горло и оставил его лежать и истекать кровью на ковре? Может, это она сама сорвала нож со стены и ударила им отца? Нет, это врезалось бы ей в память. Она бы запомнила если и не все, то хоть что-то, обрывками. Ведь для того, чтобы пойти на такое жестокое насилие, она должна была быть ослеплена вспышкой безумной ярости, которая не может вот так просто и бесследно изгладиться из памяти. Неужели она не запомнила бы выражение ужаса на его лице, на лице родного отца, которое появилось бы в момент ее приближения к нему с ножом в руке?..