И при всем этом не было основного, по мысли Джемса, фактора развития промышленности и торговли, — не было конкуренции.

Все это было грандиозно. Период шатаний Джемса кончился. Он перестал качаться, как маятник, между белыми и алыми[58] мыслями. Для него стало ясным, как библейские тезисы, одно: страна действительно развивается, все, кроме, конечно, ничтожной горсточки борцов против коммунизма, довольны властью, а власть все время стремится к улучшению жизни. Но не менее ясно было и то, что это — враги. Самые страшные враги. Враги, которых необходимо ненавидеть, потому что они слишком сильны.

Но ненавидеть Джемс не умел. Его с детства приучили презирать представителей другого класса. А здесь презрение не вязалось с действительностью, таяло и исчезало.

Джемс был очень растерян. Джемс отказывался понимать что бы то ни было.

Внешний мир превратился в яркий, вращающийся круг, ослепительно мчавшийся; Джемс стоял в центре круга, непонимающий, ошеломленный, окруженный обломками разбитых богов и храмов.

Ах, дорогой читатель! Если бы от автора зависело дальнейшее течение романа, он, автор, не замедлил бы превратить Джемса в отчаянного контр-революционера, кладущего свою жизнь на алтарь борьбы с советами. Но автор вынужден записывать события так, как они происходили. Автор обязан не извращать правды. Не автор руководит Джемсом и иными героями, но герои — автором.

Вот почему автор, снимая с себя всякую ответственность перед людьми, обязан констатировать, что Джемс на некоторый период утерял свое классовое самосознание и стал, если не сочувствовать, то, во всяком случае, одобрять большевиков. Джемс понимал, что это ужасно. Историки доброй, славной Англии в будущем разложат ощущения Джемса по научным полочкам и наклеят на них соответствующие этикетки с мудреными латинскими названиями. Пока же Джемс резко левеет, с ужасом вспоминает о своих днях в Англии и направляется к Аничке. Он должен начать действовать, чтобы привести в порядок свои растрепанные чувства, но определенного плана у него пока нет. Пока он направляется к Аничке, чтобы…

Автор надеется, читатель, что вы сами понимаете, зачем направляется Джемс к Аничке.

Вы должны это понять, читатель, хотя бы из следующего разговора:

— Анни, я очень взволнован.

— Чем, Рой?

— Анни, сердце человека, потрясенного жизнью, полно любовью.

В этом месте беседы Аничка не замедлила покраснеть и потупить глаза.

Джемс встает:

— Анни, я в чужой стране. Я, в данный момент, нищий. Но я готов швырнуть всего себя к вашим ногам. Мое сердце, Анни…

Аничка — в восторге. Настоящее индусское объяснение в любви, да еще изложенное на французском языке. Это больше, чем великолепно. Поощряюще поднимая глаза, чуть-чуть подернутые томной лаской, Аничка говорит:

— Я вас не совсем понимаю, Рой… Я… вы…

Джемс сгорает окончательно:

— Мое сердце принадлежит вам, Анни. Я люблю, жадно люблю вас.

Аничка вынуждена ответить. Аничка, трепеща от восторга, склоняет головку на плечо Джемса. Губы раскрываются, как лепесток, как расцветшая роза, жаждущая, чтобы ее сорвали.

Джемс начинает понимать, что он должен делать, чтобы привести свои чувства и мысли в порядок. Он склоняется к губам Анички и замирает в сладчайшем из всех полученных им поцелуев. Между поцелуями:

— Единственная!

— Любимый!

— Индусик мой!

И прочие отрывистые словечки и обрывки фраз, со дня сотворения мира призванные заменить длинные речи и рассуждения для влюбленных.

В этот момент, когда тридцать седьмой поцелуй достиг вершины невероятного блаженства — в комнату вошла миссис Гуздря, мать Анички в настоящем и мать Джемса и Анички в грядущем. Джемс, голова которого еще кружилась, кинулся к матери своей возлюбленной:

— Миссис, я прошу, я умоляю вас отдать мне руку вашей дочери.

Ушат холодной воды:

— Я очень тронута… Когда вы устроитесь… Познакомимся ближе… Пока же…

Джемс готов на все. Джемс клянется устроиться в три дня. Он будет работать, как негр, чтобы завоевать расположение родителей. Лед чуть-чуть тронут: конечно, миссис Гуздря не смеет перечить дочери… Если это ее выбор… отчего же…

Голова Джемса была полна сияющей радости, сердце бешено колотилось, когда он входил в двери общежития: счастье его начиналось сегодня.

Автор же позволяет себе думать, что счастье Джемса кончалось сегодня, ибо моряк, который спас в свое время Джемса и которому он рассказал правду о себе, видит, как Пукс входит в общежитие, и изумленно останавливается:

— Значит, он не брехал, что он англичанин?.. — шепчет еще пару энергичных фраз и, решительно махнув рукой, входит вслед за Джемсом в общежитие. Сию минуту моряк передаст рассказ Джемса заведующему общежитием, сию минуту моряк предаст Джемса.

— Поднимитесь на судно, юноша.

Приказание, подкрепленное револьвером, обыкновенно исполняется. Джемс не составил исключения. Каждый шаг по трапу был для него шагом в неизвестное. Вся постройка рушилась, все идеально задуманное предприятие превращалось в мыльный пузырь.

— Уверяю вас, — делает последнюю попытку Джемс, — уверяю вас, что вы ошиблись. Я — не Джемс Пукс. Я первый раз слышу эту фамилию. Вы не смеете так нагло похищать человека, находящегося под защитой советской страны.

Помощник капитана фыркает:

— Ну, конечно — вы не Пукс. Как же! А это что?

Джемс видит свой портрет, видит напечатанное огромными буквами:

Да, его несомненно узнали. И, конечно, его не отпустят: Джемс слишком хорошо знает людей, чтобы надеяться на то, что доброта души сможет перевесить десять тысяч фунтов.

Все погибло…

— Вы упорствуете, мистер Пукс. Вы попрежнему хотите убедить нас, что вы — мифический Тама-Рой. Через три-четыре дня мы будем в Лондоне, и, чорт возьми, если вы не станете Пуксом, — вы станете покойником.

И капитан и помощник ощущают уже шелест сотен фунтов у себя в кармане. Правда, есть еще препятствия.

— Вы хорошо стукнули того молодчика, капитан?

— Да.

— Значит, он будет молчать?

Помощник, однако, допускает ошибку: на рассвете, за несколько часов до отхода «Стар» из порта, рыбаки подбирают бесчувственного Георгия. Лодка залита кровью, волосы слиплись в комок у раны на голове.

Портовая стража отправляет Георгия в больницу. Документы позволяют установить его личность. Пока, однако, стража сообщает о случае следственным органам, проходит несколько часов, и в тот момент, когда заведующий общежитием политэмигрантов кричит:

— Это сделал Пукс!

в этот момент «Стар» скрывается за горизонтом, унося из страны большевиков Джемса Пукса-младшего, скрытого от зорких глаз таможенного досмотра в ящике, среди всего груза судна.

Только за Гибралтаром, через четыре дня путешествия Джемс получает свободу. И двое суток, отделявшие «Стар» от Лондона, проходят для него, как страшный сон. Капитан не вполне уверен, что Джемс — Джемс; помощник оспаривает пальму первенства находки и требует большей части награды. И все это вымещается на Джемсе.

Ночью, первого августа, «Стар» входит в порт. Джемс заперт в каюте капитана.

Во втором часу ночи капитан и помощник спускаются в каюту:

— Ну-с, мы дома, молодой человек.

Джемс бледен. Он шепчет сухими губами:

— Отпустите меня, капитан. Я — Джемс Пукс. Отпустите меня, наконец. Вы зайдете днем за наградой.

Капитан хохочет:

— Найдите другого идиота, мистер Джемс. Сейчас мой помощник пойдет к вашему отцу в вашей одежде и с вашей запиской, и, когда он принесет сюда деньги, вы отправитесь домой. А пока — вы наш заложник. Вексель, выданный нам.

Джемс беспрекословно подчиняется. В жизни своей, понимаете ли, в жизни он не будет путешествовать. Ему нужен покой, ему нужно вернуться в Россию.