— Не несите околесицу, бортовую подгоним и накидаем. — Отмахнулся от идеи начштаба Илья.

— Размеры плит вам уточнили? — не упускал нить дела прапорщик.

— Да, — идёмте на месте всё посмотрим, — развернулся к горе Илья. — Чего тут на пальцах объясняться. Не ровен час, замполит с комбатом должностями не глядя махнуться.

— Тогда беды жди? — покашлял Никитин в кулак.

— Чего так-то? — встал Илья.

— Комбат языком работать может, а замполит паяльником нет.

Замполит отвернулся, мол, выслушивать неслыханную ахинею из уст прапорщика не желаю. Комбат примерно с таким же выражением смотрел в другую сторону.

Остальные посмеиваясь переглянулись. Седлер подозвал дежурного и вызвал машину. «Не ногами же в такую даль топать». Прапорщик прав, надо работать, от болтовни дело с мёртвой точки не сдвинется.

Неделю занимались заливкой фундамента и бетонированием площадки под дизельную. Но, как только раствор, затвердев, превратился в основание для дизельной, над дивизионом загудел вертолёт. Он плыл над тундрой огромной птицей или стрекозой, кому как больше нравится, таская плиту за плитой на весу. Кружа над «Затоном» огромным чёрным вороном, он не давал никому покоя. Снижаясь до предела над площадкой, давая возможность отцепить плиту и освободившись, взмывал в небо, летя опять за новой ношей. А опущенный на землю груз, тут же подхватывала, обступив и поддерживая с двух сторон, сотня мужских рук. Подлаживая уже к укреплённой, стоящей прочно и надёжно соседке. Несколько дней не смолкал тот железный скрежет и гул. Мозговой дал трубы, уголок, крышу. Вертолёт, выполняя свою часть работы, как вьючная лошадка, возил всё это богатство на тросах. Поначалу бегавшие смотреть это чудо, срываясь на каждый гул, офицерские семьи, к концу перевозок, попривыкнув, не обращали на грохочущую над городком птицу никакого внимания. Дизельную собрали довольно-таки быстро. Прежде чем опустить крышу, поставили во внутрь подаренные дизеля, общими усилиями закатили туда же и свои спасённые. Радость играла у мужиков в глазах и раздариваемых по делу и авансом улыбках. Когда дизельную запустили все ликовали. «Затон» облегчённо перевёл дух, из этой проблемы удачно выпутались. Жизнь потекла в обычном ритме военного дивизиона и боевой готовности.

«Наконец, он выспится и отдохнёт, — гладила плечо спящего мужа Лиза. — Надо как-то решиться и поговорить с ним». Впервые у неё от него появилась тайна. Она трепала сердце и не давала в полную грудь дышать. Но когда и как отважиться на этот нелёгкий для неё разговор, она не знала. Лизу не зря так взволновало всё, что касалось лагеря и сидящих здесь когда-то зеков. Илья не ведал о ней всей правды, да она и сама узнала об этом недавно. Родители, которых, она всегда считала своими и других не помнила никогда, оказались приёмными. После смерти отца, наступившей от инсульта, мама, вдруг усадив её за стол, достала старые метрики, выданные ей в детском доме, и рассказала всё:

— Что скрывать, дочка, жизнь уже прожита. Папа настаивал, на молчании, а сейчас нет и его. Все пути открыты. Я считаю, ты имеешь право знать, а там дальше поступай, как знаешь. Только одно советую, мужу пока не говори об этом. Ни к чему. Тем более он военный. Анкеты, особый отдел и всё такое. Да мужику и по статусу ни к чему много знать о жене, но это так отступление в бабью философию.

— Мама, что всё это значит? — напугалась, не веря ни одному её слову дочь.

— Лиза, на самом деле родилась ты под Норильском, в лагерях.

— Как в Норильске, в каких лагерях?

Лиза кроме пионерских ни про какие лагеря слыхом не слыхивала.

— Не перебивай, я и так, дочка, волнуюсь. Мужу дала слово, что никогда не открою тебе твоего прошлого, а, получается, наврала, слова не сдержала, вот видишь, говорю. И документы твои старые обещала уничтожить, а они перед тобой лежат. Кругом виновата перед ним, но считаю, так будет правильно. Поэтому прошу тебя, детка, послушай и не перебивай.

Лиза с трудом разлепила скованные страхом губы.

— Я постараюсь.

— Сталинские лагеря. И мама твоя не я, а Татьяна Петрова и отец Илья Дубов. Как я поняла, они сидели в одном лагере. Вот видишь её рукой написано, наверное, перед смертью старалась, чтоб ты не была ничейной. Там же она сердечная и умерла после родов, а тебя в приют сдали. Позже вас вывезли в Саратов. Мы с мужем и удочерили тебя там. Метрику переделали. Муж мой тоже на удачу Ильёй был, тогда имя было распространённое, вот отчество и осталось у тебя отцовское. Мы с ним летали в Норильск, заходили в приют, пытались узнать что-то о твоём отце.

— И что?

— Вроде сидели они на «Затоне», это лагерь в тундре среди болот. Татьяна умерла при родах, а Илья, скорее всего, сгинул, там смертники в основном были, тяжёлый лагерь, живых мало осталось. Мы и успокоились. А тут, вроде бы, мне покоя никакого не стало. Из-под земли она, мать твоя, просит, правду сказать. Значит, надо так, ей на небесах виднее.

Лиза помнит этот разговор слово в слово. И даже сейчас может повторить. — Скатившись по щекам из глаз слёзы, утонули в подушке. «Скорее всего, я родилась здесь на этом дивизионе. И мама, зная, там, на небе, о направлении сюда Ильи, заставила женщину, вырастившую меня, сказать правду. Ничего не случается просто так. У меня были чудесные родители, и хорошо, что их служебный путь остановился на Саратове, иначе бы я никогда не встретила своего Илью». Её отец преподавал в военном училище ПВО. Там в троллейбусе, курсирующем от училища, Лиза и встретила его. С отцом были очень тёплые отношения, он души не чаял в дочери, и Лиза отвечала ему тем же. Она была заворожена даже одним его именем. Услышав в троллейбусе это имя, она закрутила головой, а, увидев к имени ещё и приложение, влюбилась без памяти в него. И вот он лежит рядом, улыбаясь во сне, наверное, и там радуясь запуску дизельной. А, может, это он её увидел в каком-то невероятно красивом сне и так счастливо этому улыбается. Как ему сказать правду, как? А если не поймёт и обидится за молчание? Сто вопросов и ни одного даже завалящего ответа. Она с замиранием сердца летела сюда. Горела надеждой, что непременно должна узнать о них, о своих настоящих родителях, раз уж судьба забросила её сюда. А что это она Лиза не сомневалась. Не может же судьба, развернув её дорожку в тундру, обмануть. Вспомнила, как, впервые гуляя по цветочному ковру, стелющемуся под её ногами, с надеждой крутила головой вокруг. Так хотелось надеяться, что за тем или иным кустом проскользнёт её тайны разгадка. Просто не может быть по-другому. Шла и шла, пока под ногами не зачавкал мох. Только тогда, напугавшись, она остановилась и закрыла глаза, представив родителей тут рядом, молодыми, целующимися и жарко обнимающими друг друга, успокоилась. Почему-то ей казалось, что это была необыкновенной силы любовь, ей так было легче думать и понятнее. Всё-таки сильнее любви больше нет ничего на этом свете, ведь даже тут в лагере среди жестокости, грязи и далёкого от романтики способа жизни, люди любили. Постояла, прислушалась. Развернулась на шум воды и вышла к реке, по берегу вернулась на дивизион. Ей всё время кажется, что мать где-то рядом, смотрит на неё, Лизу, глазами цветов, ласкает её ноги травой, а может это совсем и не трава, а её Танины руки. Столько лет ждущие дочь, и вот сейчас тянущиеся её погладить. Лиза приседала в траву, водя ладонью по шёлку нежных листочков, заглядывала в глаза ярких цветов, но что могут они, разве, что пожалеть. Не в состоянии лежать, она встала и подошла к окну.

— Лиза, что с тобой? — подхватил на руки, напугавшуюся его голоса жену, Илья.

— Ты испугал меня. Знаешь, мне всё время кажется, что они тут, рядом с нами, смотрят на нас из прошлого и чего-то ждут. Здесь храм надо ставить, а мы ногами по ним ходим. Они просят покоя, а мы всё топчем и топчем их кости.

Она выглядела такой несчастной, а он озадаченным.

— Это невозможно, — сказал он не совсем уверенно.