— Вот, вот, — Лиза тихонько рассмеялась. — А помнишь вторую нашу встречу, здесь уже?

— Еще бы! Эта непредвиденная встреча могла очень худо кончиться. Подумать только, меня потому и посылают сюда, что здесь знакомых нет. И вот…

— Нет, не права ты, — перебила ее Лиза, — не могла та встреча для тебя плохо кончиться. Я тогда уже понимала, что к чему. Подожди, не перебивай меня… Знаешь, Галя, ведь меня в начале войны в горком вызывали, спрашивали — эвакуируешься? А я заявила: останусь. Не потому, что немцам хотела служить, нет, даже и мысли такой не было у меня. Просто не задумывалась над многим. Проживу, дескать, и при немцах неплохо. Не одна же я тут останусь. Море останется, каштаны, да и парни будут. А там, смотри, и наши скоро вернутся. Ты не смейся, Галя, я действительно так думала. Правда, думала и другое: может быть, пригожусь. А когда эти пришли… Вот говорят: жизнь, как в тяжелом сне, началась. А у меня наоборот: словно проснулась я. Море загажено, под каштанами хари противные ходят, в глаза заглядывают, пристают, так и норовят в душу плюнуть. А парни, наши парни… На виселицах за колючей проволокой умирают, но не сдаются… И такая злость меня взяла. Эх, отродье фашистское, думаю, да не жить, не хозяйничать вам на нашей земле! Грызть вас зубами буду, рвать ногтями, ногами топтать… Это я, конечно, как говорят, образно выражаюсь. А только, Галя, твердо решила я тогда бороться. Чувствовала, и в городе есть люди, которые так же, как я, думают, да не только думают, а делают что-то, приходилось и о партизанах слышать. А вот как встретить таких людей, не знала. Одна много не сделаешь! Стала я в ресторане слушать, что пьяные полицаи лопочут между собой, немецкой-то речи я тогда совсем не понимала. Приходилось и важное слышать, только все это мертвым грузом у меня оставалось. Душа горела, действия просила. Уж совсем надумала было в горы уйти. Пойду, думаю, буду ходить, ходить до тех пор, пока партизан не встречу. Ну, а тут ты подвернулась. До чего же я обрадовалась тебе… Помнишь?

— Помню, Лиза, помню. Бросилась ко мне, схватила за руки и шепчешь: где партизаны, говори, где?.. А я сразу поверила тебе, Лиза. Видимо, это и есть то, о чем ты говорила. Всей душой ты к борьбе тянулась, и я это сразу почувствовала… Порой мне кажется, что вся наша жизнь — только подготовка к этому вот испытанию. И все нужное нам из прежней жизни мы с тобой взяли в сегодня, а ненужное отбросили. Я ведь совсем другая, чем ты, была, Лиза. Вначале здорово растерялась. Боялась.

— Да ну? А я нет. Они бомбят, а я даже в убежище не иду. Их танки прут, а я за ворота выскочила, стою, семечки грызу. Соседка в щель через забор шепчет: «Что выставилась, бесстыжая?» А я не выставилась. Я тогда еще не понимала, но, видно, все мое нутро кричало: не боюсь вас, поганцы, плюю на вас.

— Теперь и я так думаю… А из довоенного мне кое-что пригодилось. Я ведь спортсменкой неплохой была. Все горы наши облазила. Не будь этого, вряд ли теперь выдержала бы ходить-то сколько приходится… Вот какая у нас с тобой юность, Лиза.

— Да, боевая юность…

Легли девушки далеко заполночь. Лиза уснула сразу, задышала ровно. А Гале не спалось. Она лежала, закинув руки за голову, смотрела в окно. Там по небу медленно плыл лунный диск. Он клонился к горизонту. Значит, скоро рассвет. И для сна осталось час-два от силы. Стоит ли спать? А надо бы. Завтра предстоит очень напряженный день. Но как ни старалась Галя, уснуть не удавалось. Чтобы не думать о завтрашнем, не волноваться, стала вспоминать самое хорошее из прошлого. Это было уже не раз испытанное средство. Что же самое хорошее в прошлом? Почти все — хорошее. А самое дорогое воспоминание — первая встреча с Василием, конечно.

В то воскресенье она решила поехать к морю.

…Автобус затормозил, повинуясь загорелой до черноты поднятой Галиной руке. Она вскочила в автобус, поблагодарила шофера.

Все места были заняты. Только на заднем сиденье возле открытого окна сидел один паренек. Потом Галя разглядела, что он гораздо старше, чем показалось ей с первого взгляда. В расстегнутой футболке. Светлые волосы откинуты назад. Загорелый. Глаза голубые. Очень симпатичный парень.

— Вот повезло, — повернувшись к нему, проговорила Галя. — А я думала, что автобус уже прошел.

— И далеко вам ехать?

— До Ломановки. Километров десять.

— А почему туда?

— К морю.

— Но ведь от Ломановки до моря больше десяти километров.

— Да, по дороге. А напрямик, через горы — совсем немного. Всего пять.

— И когда же вы будете у моря?

— Я хожу быстро. Часа в четыре буду.

— Разве это быстро?

— Слушайте, через горы же! Вы что, быстрей прошли бы, да?

— Пройду быстрей. Если пригласите. И дорогу укажете…

— Пойдемте. Только дорогу не буду указывать. Вперед пойду. А вы вряд ли догнать сможете.

Говорили они громко. В автобусе засмеялись. Тут только Галя вспомнила, что они не одни. Ну, ничего, там, в горах, они будут одни. Она и сама не могла понять, почему ей захотелось остаться вдвоем с этим парнем. Никогда прежде с ней такого не случалось. Друзья звали ее недотрогой. «Бродяга» — ее второе прозвище. Да, дороги она любила. И ветер — тихий и ласковый, под которым покорно стелется трава, бешеный, который ломает деревья, сбивает с ног. Ветер долгих дорог!

Этот парень тоже дружит с дорогой и ветром. Она сразу почувствовала…

В Ломановке сошли. Пошли в гору. Василий еле-еле поспевал за ней. Она шагала быстро, споро. Правда, часто останавливалась. Не потому, что уставала, нет. Просто, она не раз ходила по этой дороге. Знала ее хорошо. И сейчас показывала Василию то древнее дерево со сплошь выеденной серединой и мощной зеленой кроной — какая сила жизни! То камень, заросший удивительным розовато-лиловым мхом. То грациозную косулю, настороженно замершую на краю обрыва. Заставила съесть несколько горьковатых ягод с одинокой и трогательно хрупкой среди мощных буков дикой вишенки. Попить воды из прозрачного родника — его почти не видно было под колючей плотной завесой ежевики. Поискать грибы — они едва только пробивались и даже не проглянули еще из-под прошлогодней листвы, но девушка угадывала их в маленьких бугорках.

Так и шли. Добрались до хребта. Галя впереди. Остановилась. Поманила Василия рукой: смотрите!

Внизу лежала долина. По сторонам ее высились горы. С них сбегали леса. А дальше — зеленый простор. И редкие свечи тополей. А еще дальше — голубая дорога. До горизонта. До солнца. Предзакатного, багрового, низкого.

— Спасибо! Это чудесно, — тихо сказал Василий.

Потом спустились вниз. Ночевали в селении у самого моря, у Галиных знакомых. Весь следующий день бродили по берегу. Лазили в старую крепость. Долго шли пыльной, горячей дорогой. Сидели над обрывом.

Вечером, уставшие, ели чебуреки, пили крепкий чай. А утром Галя проснулась от того, что лица ее настойчиво касалось что-то холодное.

Открыла глаза. Василий стоял над ней. Из его сложенных ладоней падали ей на лицо капли воды.

— Смотри! — он присел на корточки. В его руках сиял, переливался чудесный голубой камень — частица моря. Он был и чуть зеленоватым — частица долины, которую показывала ему вчера Галя. Кое-где его разрезали багровые прожилки — частицы предзакатного солнца. — Возьми. Это тебе.

Через полчаса они ехали в кузове попутного грузовика. Василий придерживал Галю за плечи. В руках она держала букет полевых цветов. А в кармане у самого сердца лежал сердолик. Встречный ветер пахнул чабрецом и полынью.

Это была их первая дорога.

И сейчас Галина так ясно вспомнила жаркий ветер, просторную долину, неподвижное море далеко внизу под обрывом…

Лишь под утро Галина уснула крепким спокойным сном.

Когда Люся бывала с Вадлером в ресторане, Петр не ждал ее. Во-первых, обычно она уезжала оттуда прямо на квартиру к Вадлеру. Во-вторых, противно до тошноты было видеть эту женщину пьяной: расплывшееся лицо, визгливое хихиканье, сбившаяся на сторону прическа.