О чем Курт говорил с Бергером, осталось для всех секретом, но во всяком случае ясно было, что не о займе шла речь. Потому что Бергер, хотя и выручал господ офицеров, но делал при этом довольно-таки кислую мину, а сейчас вон как глаза сверкают. Видно, поживой запахло.

В увеселениях офицеров местного гарнизона Курт Кох участвовал редко и только до тех пор, пока веселье не переходило в разгул, оргию, когда появлялись раскрашенные, разнузданные девицы и начиналось что-то дикое.

А когда его спрашивали, почему он пропускает «самое интересное», он, совершенно не скрывая брезгливости, отвечал, что подобные «массовые увеселения» его не устраивают. Он, конечно, не против девочек и очень даже не против, но как-то все это должно быть… — он мялся, подбирая, видимо, какие-то нужные слова, и не находил их.

Офицеры хохотали, а Бергер говорил безапелляционно, что Курту присущ один из главных недостатков арийской расы — сентиментальность. Глаза Коха сверкали под стеклами очков, и непонятно было, обижался он или усмехался.

А вообще-то пренебрежением к женскому полу Курт Кох не отличался. Даже скорее наоборот. Просто диву давались его новые приятели, как быстро он окрутил смазливую официантку Лизу Веселову. На заигрывания офицеров она обычно отвечала одобрительным смехом, но не более. Все попытки сблизиться с девушкой кончались неудачами. В ответ на разнообразные предложения и приглашения она только смеялась и, широко раскрыв свои серые, невозмутимые глаза, говорила:

— Ой, что вы, господин офицер. Я девушка простая. Разве вам интересно со мной будет?

Конечно, тот же самый Бергер отбросил бы в сторону всякие церемонии, если бы Лиза не находилась под негласным покровительством Розенберга. Генерал, бывая в ресторане, всегда садился за ее столик и не раз говорил директору ресторана, как это приятно, когда тебе прислуживает такая здоровая, свежая, чистая фрейлен.

Курт Кох приметил девушку сразу же, как только пришел в ресторан. И даже сказал офицерам, что очень она ему приглянулась. А на следующий вечер, когда Лиза подошла к их столу, он поманил ее пальцем поближе и, когда она склонилась над ним, ловким движением приколол к переднику Лизы большую сверкающую брошь. Потом похлопал по руке, приговаривая:

— Лизхен, очень хорошо, Лизхен…

Подарок ли так понравился Лизе, или сам офицер пришелся по душе, но только дня через два Курт Кох уже разгуливал с девушкой. И домой она стала к нему похаживать…

Кстати, офицеры, бывавшие у Коха, удивлялись, почему он выбрал себе такое неприглядное жилище. Комната небольшая, не очень светлая. Добро бы еще хозяйка была молодая. И этого нет. Пожилая, очень пожилая женщина. С ней живет сын. Появился в городе примерно в то же время, что и Курт Кох. До этого жил где-то у тетки. Работает шофером в ресторане. На Лизу, между прочим, поглядывает. Офицеры смеялись: отобьет у Курта девушку. Курт отмахивался. Он всем доволен: и фрейлен Лизой, и своим жильем. На войне как на войне.

Он и впрямь имел все основания быть довольным своим жильем. Во-первых, комната его имела два выхода. Один парадный, через коридор, куда выходила и дверь комнаты его хозяев. Второй — на террасу, крыльцо которой выходило прямо в небольшой густо заросший сиренью садик. Покосившейся калиткой в невысокой ограде садика, казалось, никто не пользовался. Но стоило отодвинуть заржавевшую щеколду, и калитка беззвучно открывалась прямо в глухой, весь заросший сиренью переулок. Курт Кох мог приходить и уходить из дому в любое время, и никто не знал об этом.

В комнате была еще одна дверь. Правда, о существовании ее знали только Курт Кох, хозяйка и ее сын. Скрытая большим ковром, дверь вела в крошечный чуланчик. Там едва помещался стул и небольшая тумбочка. Тумбочка легко сдвигалась, под ней — лаз в небольшой подвал.

А если бы собутыльники веселого Курта Коха могли заглянуть в квартиру господина обер-лейтенанта так часиков в шесть утра, они могли бы увидеть много неожиданного для себя. Фрейлен Лиза, приподняв ковер, скрывалась за маленькой дверцей и вскоре уходила с небольшим чемоданчиком в руке, а еще немного погодя, в эфир летел торопливый говор морзянки.

Курт Кох, расстегнув китель, расхаживал по комнате. Потом опять появлялась Лиза и, подойдя вплотную к Курту, что-то говорила ему. Слегка барабаня пальцами по столу, он внимательно слушал. А если Лизы не было вечером, то утром, как всегда беззаботный, сияющий Курт обязательно заходил в ресторан и, преподнося девушке какой-нибудь пустячок, просил ее выйти с ним. Во дворе он, сжимая руку девушки, склонившись к самому ее лицу, шептал, видимо, какие-то фривольности. А Лиза, пожимая плечами, хохотала, время от времени приговаривая:

— Ах, господин обер-лейтенант, вы шутник…

Потом Курт Кох, насвистывая что-то легкомысленное, шел к себе в интендантское управление. На лице его было написано полное довольство собой и всем окружающим.

Утром Курт Кох зашел в ресторан. Полукруглый с большими венецианскими окнами, за которыми плескалось море, зал был почти пуст. Заняты всего два столика. За одним из них сидел Бергер с секретаршей Вадлера Людмилой Зембровецкой, за другим — сам Вадлер. С ним тоже была женщина. Она сидела спиной к входу, и лица ее Курт Кох не видел. Но темные волосы, собранные в тугой валик, низкий, грудной спокойный голос, плавный жест руки, которым женщина сопровождала свои слова, все это показалось Румянцеву знакомым. Он не остановился, как всегда около буфета, поджидая Лизу, а прошел к столику Бергера, на ходу небрежно кивнув Вадлеру. Тот поморщился, однако на приветствие ответил. А Курт Кох, подойдя к Бергеру, хлопнул его по плечу, сказал комплимент Зембровецкой и полуобернулся в сторону двери, идущей в раздаточную. Теперь лицо собеседницы Вадлера было видно. Он узнал ее сразу.

Когда Курт Кох обернулся к Бергеру и Зембровецкой, он улыбался так же, как и за минуту до того. Но только огромным усилием натренированной воли не выдал Румянцев своего волнения. Слишком неожиданной была эта встреча. Эта неожиданность его ошеломила. Нет, он никак не мог предполагать, что встретит здесь эту женщину. Из всех непредвиденных встреч это была, пожалуй, самая нежелательная. Что же делать? Что?! Надо решать мгновенно. Сейчас она обернется, увидит его… Спокойно… спокойно… Румянцев опустил руку в карман, спустил предохранитель пистолета.

Женщина скользнула по нему безразличным взглядом, что-то тихо сказала Вадлеру, они встали и пошли к выходу. Она ни разу не обернулась.

Пронесло пока, облегченно подумал Василий. К нему подбежала Лиза, захлопотала вокруг, спрашивая, не хочет ли господин офицер перекусить.

О нет, он сыт. Его хозяйка отлично кормит. Он только зашел сказать своей Лизхен, что она прелестна, как всегда, и пусть она, как всегда, пожелает ему сегодня удачи.

Но около двери — Лиза провожала Курта Коха — он спросил ее:

— Кто эта женщина, которая завтракала с Вадлером?

— Вероника Рубцова переводчица Розенберга. Дрянь, по-моему. Такая внешне обаятельная, а надо же… Говорят, она и раньше была шпионкой. Сейчас есть дела поважней, а потом наши до нее обязательно доберутся, — и вдруг встревожилась: — А что случилось?

— Нет, нет, я просто так спросил. Значит, говоришь, шпионка… — Румянцев помолчал, сосредоточенно глядя поверх Лизы в окно, где все залитое солнцем переливалось, искрилось море. — Я хотел сказать тебе, Лиза, если услышишь что неладное, немедленно же вместе с Петром и его «мамой» уходите в лес. Это мой приказ.

Лиза кивнула головой. Она понимала, что расспрашивать лишнее.

А Румянцев шел и думал о том, что может принести ему сегодняшняя встреча. Никакого сомнения быть не может, это именно та самая Вероника Рубцова. В таком небольшом городке, как Приморск, встречи с ней избежать совершенно невозможно. Если она узнает его — полный провал. Что же делать с Рубцовой? Убрать? А что, если она тоже работает здесь по заданию командования? Нет, его бы поставили в известность. И все же надо сегодня же сделать запрос. Рисковать нельзя, слишком не похоже было, чтобы та Рубцова, которую знал Румянцев, могла стать предательницей. И все же… неужели он ошибся тогда, в тысяча девятьсот тридцать девятом?