И тут появился этот славный шофер Петр Костомаров. Нет, не все плохо у нее в жизни, обозначился какой-то просвет. Правда, Петр всего лишь шофер, но ей ли выбирать! И потом в этом парне чувствуется уверенность, сила, то, чего недостает ей, Люсе.
Вел себя Петр отнюдь не нахально. Да и разговорчивым этого парня не назовешь. Оживлялся он лишь в двух случаях: когда речь шла о доме или о ее, Люсином, прошлом. Ну дом, понятно, а вот ее прошлое… Люсю удивляло, почему оно так интересует Костомарова. Настоящее-то и его и ее куда неприглядней — оба на немцев работают. Но Петр настаивал: понимаешь, хочу все-все о тебе знать. Люся умилялась и рассказывала. Не все, конечно. Особенно о многом приходилось умалчивать, когда речь заходила о военном времени. Ну, жила в Красногорске, ну, не выдержала бомбежек, ушла. Здесь у нее была подруга. Ее не разыскала.
Как попала к Вадлеру? Да, видимо, так же, как и ты в ресторан, — жрать-то надо, вот и пошла работать. А не все ли равно — у Вадлера или еще где? Но Петр-то знал, что далеко не все равно. И как он ни бился, не мог узнать, случайно ли попала Зембровецкая к Вадлеру или сожгла за собой все мосты и пошла на предательство.
До назначенного часа еще оставалось время. Теперь Галя могла не спешить. Она шла медленно, внимательно оглядываясь по сторонам. Не впервые она в Приморске, но каждый раз проходила по улицам с новым чувством. До войны это была радость. Ничем не омраченная радость встречи с красивым, полюбившимся городом, сверкающим морем, тенистой набережной с огромными каштанами.
Когда, выполняя задание, партизанка-разведчица Галя Миронова попала в этот город, уже занятый фашистами, она вначале ничего кругом не видела. Шла, потупив глаза в землю, потому что боялась: они, ее глаза, выдадут ненависть, которая переполняла душу.
Потом пришло хладнокровие — Галя научилась владеть собой. Ненависть и ярость не исчезли, они просто отошли вглубь, уступив место точному расчету, уверенности в себе. Она знала теперь: не враги хозяева на этой земле. Не они, а она, Галя, и те, кто сражается с ней рядом. Лиза Веселова, отважная девочка Маринка, знающая в родном Приморске каждую щель в заборе, каждый закоулок. Петр Костомаров… К Петру у Гали особое чувство: этот паренек частица ее довоенного прошлого. Он знал ее Василия, воевал с ним. С Петром, с ним одним, вернувшись с задания, она могла, присев у костра, говорить о любимом… Где-то сейчас Петр?
Первая, невидимая линия фронта. Зачастую на ней происходят совершенно беззвучные, незаметные постороннему глазу сражения. И только противник, подсчитывая потери, ощущает удар.
Бывают на первой линии фронта и свои затишья, и решающие сражения. Но чаще идут «бои местного значения». Каждодневные, упорные, так непохожие на то, что мы подразумеваем под словом «бой».
…Вдоль полотна железной дороги идут двое — кокетливая, нарядно одетая девушка и щеголеватый немецкий офицер. Он что-то нашептывает ей, а она, отвернувшись от него, небрежно слушает, изредка бросая: «Да что вы?», «Да бросьте вы!», «Да ну вас, тоже скажете…»
А по другую сторону железнодорожного полотна, на запасных путях вагоны… Девушке удается разглядеть под брезентом, завернувшемся с одного угла, очертания орудия, ящики, очевидно, со снарядами.
Через два дня скопление грузов бомбит и уничтожает советская авиация. А Лиза Веселова, отпросившись у директора ресторана, едет на два дня в пригородный совхоз к больной тете. Вскоре торопливый перестук морзянки сообщает в эфир, что там, в совхозе, неподалеку от железнодорожной вышки расположен большой склад боеприпасов. Ориентир — труба инкубаторной станции. Тут же поблизости в больших коровниках склад взрывчатки.
Группа партизан совершает налет на гарнизон, поджигает склад с горючим, взрывает боеприпасы.
Еще через несколько дней Лиза несет ужин своему «покровителю» Розенбергу. У него в приемной Вадлер, Бергер и два их подручных. Замешкавшись у двери, Лиза слышит: «Волчанов по Набережной во дворе направо…» А потом Вадлер ломает голову над тем, кто мог предотвратить провал патриотической группы Волчанова.
А кто заподозрил бы бесстрашного, опытного солдата в Маринке, этом длинноногом, кудрявом подростке, смуглой глазастой гречаночке? Целыми днями бегает девчонка по улицам, и не удивительно: дома-то никого нет — и мать, и бабушка, и сестренка погибли от фашистской бомбы в первые дни войны. Бегает девчонка по городу, озорничает. Ни одного дерева не пропустит — все коленки о ветки издерет. Ни одной дыры в заборе не минует — нырнет обязательно… Никто этому не удивляется, ну что возьмешь с озорного несмышленыша. И никому в голову не придет, что, раздвинув ветки дерева, девочка внимательно вглядывается в огороженный высоким забором двор через дорогу. И считает: десять танкеток, пятнадцать автомашин, десять мотоциклов, двенадцать минометов. А потом кокетливая официантка из ресторана, встретив девочку на улице, останавливается, жалостливо гладит ее по головке, сует конфетку. Девочка смеется, но конфетку не берет, отпихивает. Официантка недовольна — подумаешь, какой гордый ребенок. Прячет конфетку в сумочку, громко щелкает замком. Девочка вприпрыжку убегает, официантка из ресторана идет своей дорогой. И никто не догадывается, что в сумочку вместе с отвергнутой конфеткой она опустила свернутый в трубочку крошечный листик бумаги. Потом, бережно его расправляя, Галя Миронова вытвердит наизусть: в… районе столько-то танкеток, столько-то автомашин… и так далее…
Вот так и воюет их незримый фронт. По-своему бесстрашно, по-своему доблестно. Все они безвестны, порой и умирают безвестными. Но не в этом дело. Они защищают свою Родину. Это главное.
Уже глубокая ночь. Город спит. И окна маленького домика на окраине тоже темны. Но в доме не спят. Две девушки сидят у стола, тесно придвинувшись друг к другу. Разговаривают громким шепотом.
— Ну, вот, Галинка, и все, что могу сообщить на этот раз. Вадлеру я за тебя словечко замолвила. Так что все в порядке. В госпитале нужны санитарки.
А насчет документов не сомневайся. Настоящие, немецкие достала. И знаешь как? Со стола у этой Рубцовой взяла. Она растяпа порядочная. Вечно все разбросает. А я обед Розенбергу принесла, смотрю — никого в приемной, ну и положила несколько этих бумажек в карман. Уже и печати на них стояли.
— А если она узнает? Тогда ведь тебе, Лиза, несдобровать.
Лиза беззаботно тряхнула головой, длинные серьги ее тонко звякнули.
— Ты же знаешь, в нашем деле без риска нельзя. Бояться да оглядываться, так и не сделаешь ничего. Я же не первый раз это делаю. У нее, по-моему, все без счета. Иначе сразу бы панику подняла. А если бы и заметила, я сейчас к Розенбергу и в слезы. Дескать, не знала, что важное, думала, валяется ненужное. Вот и протерла этими бумажками стакан.
— Послушай, Лиза, вот ты говоришь, эта Рубцова — растяпа. А какая она еще?
— Я же тебе говорила. Красивая. Спокойная такая. Очень вежливая. С ней даже бешеный Вадлер и тот почтительно разговаривает.
— Не понимаю я, Лиза, как она может предавать, врагам служить и быть спокойной, уверенной… Она должна бояться, мучиться.
— Так она же, Галя, умная очень. Вот, понимаешь, вражина, а умная. Столько лет до войны среди нас жила, замужем за хорошим человеком была, а ни он, ни мы не знали, что она тварь.
— Да, такие куда опасней этой Людмилы.
— А то… Знаешь, Галинка, я вот думаю, многого до войны мы друг о друге не знали, да и самих себя тоже не до конца. Вот возьми меня. Кем я была, что обо мне думали? Работу свою я не очень любила, учиться не хотела. Все мысли — только бы поскорей свое отработать, да нарядиться, да погулять, попеть, потанцевать. Веселье да наряды — вот и все. Так меня пустышкой-свистулькой и звали. В комсомоле состояла, а толку-то? Разве что самодеятельность — тут я первая.
— Да что ты говоришь мне, Лиза, знаю я все это. Я же в горкоме у инспектора сидела, когда о тебе речь шла.
