Музыка затихла.
– Смотри, Сашенька! – воскликнула Софья.
Вверх, в черное, непроглядное небо, с треском взлетела тысяча разноцветных ракет – точно светящийся дождь обрушился на Петров город.
В толпе заахали, задирая вверх головы.
Не успели погаснуть ракеты, как на льду разом вспыхнуло множество огней и осветило все то, что ранее только смутно намечалось.
Две шеренги зеленых пальм вели к великолепной беседке, с мраморными колоннами, увитыми розами. На беседке горели цифры: 1735.
Это зрелище длилось несколько минут. Затем снова разом погасли все огни. И кругом стало еще темнее, чем было до сих пор.
– Вот, Кузьма, пудиков с сотню сала уже и сожгли! – громко сказал кто-то возле них.
– Тише ты, преображенцы тут! – зашипел другой голос.
– А что – тише? Темно: не увидят! – спокойно отвечал тот же.
– Ну тебя, с тобой беду наживешь!..
И какая-то фигура в малахае, задев Софью плечом, шмыгнула в сторону.
– Полегче, медведь! – вспылил Возницын.
– Не стоит, не тронь! – Софья дернула за рукав Возницына.
С крепости снова раздался выстрел – сигнал к началу второго плана.
Как и в первый раз, загремели, залились трубы, ударили литавры. И снова ярким огнем вспыхнул островок на льду.
Сейчас на нем ярко пылали две высокие пирамиды красных огней. Среди пирамид, на постаменте, украшенном золотыми мечами, шлемами, латами, сиял освещенный белыми и синими огнями огромный глобус. На нем был изображен хищный двуглавый орел со щитом на груди. На щите сверкали огненные буквы «А. И.»
В одной лапе орел держал обвитый лаврами меч. Внизу была надпись.
«Щит другам, страх неприятелям».
Софья смотрела, как завороженная, на островок. А Возницын оглянулся – он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
В нескольких шагах от них стоял, в полушубке черноусый грек Галатьянов, тот, который тогда в Астрахани оклеветал Софью и за которым безуспешно гнался Возницын.
Галатьянов смотрел на Софью и Возницына, насмешливо улыбаясь.
Возницын рванулся, было, к нему, но сдержался.
И в это время, как раз, снова потух весь пылающий тысячами огней, островок.
Снова стало темно.
– Что ты, Сашенька? Куда ты хотел итти? – спросила Софья, прижимаясь к нему и заглядывая ему в глаза.
– Ничего, я так – намерз на одном месте, – ответил Возницын, а сам все вглядывался в темноту.
Его слова потонули в страшном треске. Казалось, что непроглядное, черное небо разрывается на части. Со всех сторон вверх летели сотни разноцветных гранат. Звезды, венцы, солнца – кружились в воздухе. Зеленые, желтые, красные, фиолетовые – сыпались сверху ракеты. Зигзагами чертили темноту ночи яркие швермеры.
Возницын не смотрел вверх – он смотрел туда, где стоял Галатьянов.
Галатьянова на том месте уже не было.
V
Все разговоры разом умолкли: в людскую, в сопровождении барской барыни, вошла сама графиня.
Когда при дворе начиналась полоса балов и приемов, графиня носила пудреный парик и робу с «шлепом», пила кофе и танцевала менуэт. Но в дни передышки, как сейчас, когда Святки прошли, а до очередного торжества (восшествия на престол) осталось больше недели и все рады были посидеть дома, графиня охотно пила сбитенек, носила простой опашень, повязывала лысеющую голову платком и приходила в людскую посмотреть, как девки щиплют перья для пуховиков или моют белье.
Это было ей ближе и понятнее, чем какой-нибудь контраданс.
Конечно, в людской графиня долго не задерживалась. Но ее приход, большею частью, кончался чьими-либо слезами: графиня была придирчива и раздражительна.
Увидев графиню, девушки еще ниже нагнулись над лоханями.
Графиня, не обращая внимания на растекшиеся по полу мыльные лужи, медленно шла мимо девушек. Смотрела сквозь облака пара, как они работают.
– Фенька, ты как выкручиваешь? Что у тебя силы нет? Небось, жрешь ровно плотник – за семерых, а крутишь точно столетний дед у запани! Крути мне хорошо, стерва!
Маленькая, болезненная Фенька стояла в самом укромном месте – в дальнем углу. До нее было трудно добраться.
У всех проворнее заработали руки, захлюпала, зачмокала в лоханях вода: за спиной, готовая вот-вот обрушиться, шла гроза.
– Дунька, а ты чего так трешь? Порвать хочешь? – накинулась графиня на широкоплечую, мясистую девку, стоявшую с краю.
Графиня вырвала у нее из рук мокрую наволочку, распялила ее: в одном месте были чуть оторваны кружева.
– Говорю: не три, медведь! Ишь, порвала!
– Это было, матушка-барыня… – неосторожно вырвалось у Дуньки.
Она не докончила – мокрая наволочка больно ожгла ее по лицу. Раз и другой. Через лоб, курносый нос и толстую щеку побежала, вздулась (от пуговиц) красная полоса.
– Будешь знать, как стирать! Ты не портомоя! Не мешок, не хрящевые порты стираешь! – кричала разгневанная графиня, швыряя в лохань наволочку.
Подруги с жалостью и страхом искоса взглядывали на Дуньку. У каждой тревожно билось сердце: пронесет или нет?
– А кто у тебя занавески стирает? Кому дала? – обернулась к барской барыне графиня.
– Софья, ваша светлость…
– И от моих и от графских покоев она?
– Из графских мы не снимали – они, ведь, только перед Святками стираны.
– Дура старая! Тебе что – мыла, аль холопских рук жалко? – рассвирепела графиня. – Вымыть сейчас же!
– Стеша, ступай сними! – тронула за плечо ближайшую девушку сконфуженная барская барыня.
– Ты сегодня, Акулина, совсем из ума выжила, как я погляжу! Кого ты шлешь? – кричала графиня.
– Стешу, ваша светлость… – заикнулась барская барыня.
– Замолчи, когда с тобой говорят! Ворона! Сте-ешу, – передразнила она. – Да Стеша твоя разобьет что-либо! Ты еще портомою в графские покои послала б! Где Софья?
Графиня разглядывала сквозь облака пара стирающих сенных девушек и прачек.
Софья, которая вместе с остальными «верховыми» стирала лучшее графское белье, откликнулась из угла:
– Я здесь, ваша светлость.
– Ступай, принеси из комнаты графа зеленые шелковые занавески и выстирай сама!
– Слушаю!
Софья вытерла о фартук мокрые руки и вышла из людской. Последние дни в графском доме были для нее мучительны. В ту новогоднюю ночь, возвращаясь после фейерверка домой, Софья застала у черного крыльца графского дома целую ярмарку: это из подмосковной привезли к праздникам припасы.
Вместе с припасами приехал из Москвы новый домоуправитель. Его порекомендовала графине келарша Асклиада – так рассказывала барская барыня, которая была недовольна тем, что и над ней появляется новое начало.
Сенные девушки, помогавшие Акулине Панкратьевне принимать припасы, успели разглядеть домоуправителя. Ложась спать, они судачили между собой о нем:
– Хорошо говорит по-русски, а какой-то вроде цыгана, – сказала Дунька.
– А он – пригожий, черноусый! – хвалила маленькая Фенька.
– Девоньки, а что я приметила, – смеялась хитрая Стеша: – У него белки, как у коня – желтоватые… Ей-богу!
У Софьи мелькнула нелепая, вздорная мысль:
– А не Галатьянов ли это?
Но она тотчас же прогнала ее. Откуда было взяться греку, если он остался в Астрахани.
На утро, когда они чуть поднялись, в их комнату вошла барская барыня и с ней новый домоуправитель.
Софья чуть не вскрикнула – это был Галатьянов.
Восемь лет прошло с их последней встречи в Астрахани, но она сразу узнала его. Галатьянов ничуть не постарел. Только немного серебрились виски.
Когда Акулина Панкратьевна назвала Софью, Галатьянов широко открыл глаза и слегка улыбнулся одними губами. Но не сказал, что знает Софью.
Все дни он, казалось, не замечал Софьи. Но даже, не глядя на Галатьянова, Софья всегда чувствовала на себе его взгляд.
Когда сегодня утром барская барыня роздала всем белье для стирки и Софья шла к себе, чтобы взять свое и вместе заодно выстирать, в коридоре ее остановил домоуправитель. Он позвал Софью к себе в каморку и, с улыбкой протягивая сверток грязного, заношенного белья, сказал ей, подчеркнуто обращаясь на ты:
