Она говорила все это так горячо и так заразительно-весело смеялась, что все сомнения Возницына разлетелись в пух и прах. «Грек – мерзавец! Встречу – убью!» – подумал Возницын.
– Ну, не дуйся понапрасну, Сашенька! – тянула его к себе Софья.
…Сдерживая дыхание, Афанасий подглядывал в замочную скважину.
«Вот после ненастья и ведро: уже целуются!» – скорее разочарованно, чем завистливо, подумал денщик, отходя от двери.
IV
Прижавшись друг к другу, они стояли в темном провале Агарянских ворот, через которые в эти часы не проходил никто.
Софье давно надо было возвращаться домой – уже совсем стемнело, но уйти не хватало сил.
И как уходить, если предстояла разлука на долгие месяцы.
Сегодня, нежданно-негадано, пришла из Адмиралтейств-Коллегий бумага: выслать в Санкт-Питербурх всех мичманов, находящихся в Астрахани с 722-го года.
Завтра Возницын уезжал.
Они стояли молча. Говорить было тяжело. Хотелось теснее прижаться друг к другу, чтобы каждую последнюю секунду чувствовать близость любимого человека.
На Пречистенских воротах Кремля пробили часы.
Уже не первый бой часов пропускала Софья, охотно соглашаясь с Возницыным, когда он просил:
– Не уходи, успеешь!
Но когда-нибудь надо же было решиться отвести от себя эти нежные, любящие руки!
– Сашенька, мне надобно итти, – с сожалением сказала Софья: – Капитанша и так уже все время спрашивает: и чего ты засиживаешься у своей управительницы? Мы, ведь, скоро увидимся, а тогда…
Она не досказала.
Сколько раз за сегодняшний вечер они говорили об этом.
Было решено: Возницын, приехав в Питербурх, постарается как-либо уйти из армии (при царице все-таки легче уволиться, чем было при покойном царе Петре), а Софья вернется из Астрахани, и они поженятся.
В мечтах так легко и просто преодолевались все препятствия, так быстро освобождались: Возницын – от армии, Софья – от графа Шереметьева, крепостной которого она была.
Софья в последний раз прижалась к Возницыну. Слезы сдавили горло. Она всхлипнула и, оттолкнув Возницына, бросилась прочь.
Он стоял, с болью глядя, как все дальше и дальше удаляется Софья.
Вот она мелькнула у белой «входской» церкви, обернулась, глянула на Агарянские ворота и скрылась.
Возницын медленно пошел домой, перебирая в памяти весь сегодняшний день.
Утром проснулся с радостной мыслью: сегодня увижу ее!
Затем – обычные часы в канцелярии.
Получили почту из Питербурха.
Как потешались все над тем, что мичмана Ваську Злыдина, беспросветного пьяницу, Адмиралтейств-Коллегия за пьянство велела оштрафовать – посадить меж дураками и собаками на кобылу.
А потом этот проклятый пакет с приказом собираться в Питербурх!
– Ты что это, Возницын, не весел? – удивленно спрашивали его товарищи. – Аль уезжать не желаешь? Не надоели тебе еще астраханская жарища, комары да лихоманки?
Весь день всё валилось из рук. Еле дождался вечера.
Злило Возницына еще и то, что сегодня встретиться с Софьей у него, в порту, не придется: приехали из Ярковской гавани Андрюша Дашков и Масальский. Они живо собрались в путь-дорогу: оба радовались указу и горели желанием поскорее уехать из Астрахани.
Софья встретила неприятное известие спокойно:
– Только зиму прожить, а там я приеду к тебе. Князь Ментиков, дядя капитанши, обещал Мишукову, что он весной вернется в Питербурх.
Возницын шел, вспоминая все это, и думал, что Софья еще так близко, за этими вот домишками, а кажется уж, бог весть, как далеко…
И как-то не верилось, что еще полчаса тому назад он целовал эти пухлые губы, эти синие глаза…
Сладкая грусть щемила сердце.
Он нехотя шел домой. Ему не хотелось сейчас ни с кем говорить, а Возницын знал: у себя в горнице он застанет Андрюшу и Масальского.
Они, поди, еще не спят! И снова станут трунить над ним, что Саша так же не хочет уезжать из Астрахани, как четыре года назад не хотел уезжать из Санкт-Питербурха.
V
В первое воскресенье после отъезда Возницына Софья, как всегда, отпросилась у капитанши навестить старуху-управительницу.
Итти в город у Софьи не было желания, но приходилось хоть на первых порах продолжать старую уловку, чтобы не навлечь подозрения.
Софья вышла из дому, не зная, куда направиться.
Так тоскливо было ходить одной и знать, что у кирпичных городских ворот или из-за лачуг астраханских жителей не выглянет знакомая, высокая фигура.
Она знала, что Возницын уже далеко, а все-таки невольно присматривалась ко всякому моряку – точно надеялась встретить Сашу.
Софья пошла к индийскому двору посмотреть на персидские шелка.
У каменных ларей, сделанных наподобие монастырских келий, подогнув под себя ноги, сидели на коврах красивые индийцы.
В глубине ларей виднелись яркие шелка, пестрые кафтаны, шальвары, разноцветные кушаки, черкесские бурки.
Спереди на лотке лежали стопки золота и серебра в самой разнообразной монете.
Софье рассказали этот обычай индийских купцов раз в год выкладывать на лоток все наличные деньги, чтобы покупатели могли оценить состоятельность купца.
Белозубые индийцы провожали Софью жадными глазами.
У одного ларя Софья увидела любопытную сцену: грязный казаченок лет восьми держал ворону. Он тискал птицу, и ворона пронзительно кричала.
По гостиному двору проходили русские, калмыки, персы, кабардинцы, армяне – никто не обращал внимания на отчаянные вороньи вопли. Только молодой высокий индиец, покраснев от злости, кричал:
– Пусти, зачем тебе птица?
Казаченок продолжал тискать бедную ворону и торговался с индийцем:
– Дай алтын – пущу!
Софья как раз поравнялась с казаченком. Она схватила его за шыворот.
– Пускай ворону, не мучь!
Казаченок, зло вытаращив глаза, вырвался, ругаясь.
Софья хотела уже отпустить его, чтобы не слышать этой непристойной ругани, но индиец швырнул монету:
– На алтын!
Казаченок подбросил ворону вверх, а сам кинулся подымать деньги.
Ворона, взмахнув крыльями, улетела к Спасскому монастырю.
Индиец с благодарностью посмотрел на Софью.
Выйдя из индийского двора, Софья не знала, куда себя девать.
Она не раз говорила капитанше, что вотчинная старица живет в слободке за Кутумом, и потому решила посидеть на берегу Волги, чтобы хоть возвращаться с той стороны.
Софья вышла к берегу и села на песок.
Софья сидела, вспоминая, как совсем недавно, еще неделю тому назад, она с Возницыным гуляла здесь.
Софье взгрустнулось.
И надо же было Адмиралтейств-Коллегии вызвать мичманов в Питербурх! Пожили бы здесь хоть до весны, а там вместе бы поехали: капитан Мишуков клянется, что дальше весны не останется в Астрахани.
С противоположного берега кто-то переезжал на лодке в город.
Человек был в лодке один. Он сидел на веслах, и Софья видела только его малиновый кафтан и красную турецкую феску.
Софья мельком взглянула на лодку и на красную феску и снова задумалась о своей жизни.
За эти несколько недель, что она прожила в Астрахани, Софье все уже здесь надоело.
Хотелось уехать отсюда куда-либо еще. Хотелось новых впечатлений. Хотелось – и сама не знала чего…
Софья теребила конец шарфа.
– Кали? гимэ?ра сас! Добрый день! – раздалось вдруг над самым ухом.
Софья даже вздрогнула от неожиданности и оглянулась: в двух шагах от нее стоял, улыбаясь одними масляными глазами, черноусый управитель вотчинами, Галатьянов.
Он был в фиолетовом атласном кафтане и красной турецкой феске.
– Добрый день! – безразличным тоном ответила Софья.
– Что вы здесь одна скучаете? – сказал Галатьянов, опускаясь рядом с ней на песок.
Но не успел он сесть, как Софья вскочила на ноги.
Теперь Галатьянов глядел на нее вверх и смеялся:
– Вот уж это напрасно: вы сидели, я – стоял; я сел – вы встали. Посидите, поговорим!
