Но в дороге Масальский почему-то не очень охотно слушал рассказы Возницына.

Возницын теперь готов был поделиться с ним своими сомнениями, но Масальский опередил его:

– Ты грустишь, что Софья осталась в Астрахани? Ведаешь, я тебе скажу, – положил он руку на плечо Возницыну: – больно ты робок с девушками, мой милый! Им никакой поноровки давать не следует. Покруче поступать – лучше выходит. Тогда и грустить не для чего станет. Плюнь, не печалься по-напрасному: другую найдем! Вот ты сидишь тут и нюни распустил, а она там, небось, не зевает. Не таковская, я знаю! – скривил свое курье личико Масальский.

Возницына словно кнутом ожгло.

– Что ты мелешь зря? – гневно спросил он задрожавшими губами.

– Зачем зря? Я знаю. Ее капитан Мишуков давно уже приголубил, а ты…

Масальский не кончил фразы: Возницын со всего размаху ударил его в грудь.

– Врешь, мерзавец!

Масальский, сидевший на конце скамьи, так и шлепнулся на пол. Возницын вскочил и, сжав кулаки, стоял бледный как полотно.

Он точно ждал, когда Масальский подымется на ноги, чтобы снова ударить его.

Митька Блудов и Андрюша кинулись к ним.

А пьяный драгун, увидев, что бьют его приятеля, стал тем временем выбираться из-за стола, с надеждой поглядывая на свой палаш, оставленный в углу у печки.

Андрюша, обхватив Возницына, отвел его в сторону, хотя тот и не порывался лезть к Масальскому.

Пьяный князь при помощи Митьки Блудова поднялся с пола. Востренькие глазки его были полны злости. Он исступленно кричал:

– Нет, не вру! Да, да – Мишуков! На-ко-ся, выкуси! Лети к нему в Астрахань, Бова-королевич!

– При чем тут Мишуков? В чем дело? – спросил Митька Блудов, державший Масальского за плечи. – И зачем ехать в Астрахань, коли Мишуков здесь, в Москве? Я его сегодня видел.

– Где ты его видел? – встрепенулся Возницын. Краска прилила к его лицу.

– В Китай-городе, у смоленского подворья.

Возницын с силой отшвырнул Андрюшу и кинулся к двери мимо трусливого князя, который в испуге шарахнулся прочь.

Возницын даже не взглянул на Масальского.

Софья быстро шла по знакомым Китайгородским улицам.

Сегодня она целый день спешила – хотелось всюду поспеть, а времени было мало.

Вчера вечером она вместе с Мишуковыми приехала из Астрахани в Москву, а сегодня приходилось отправляться дальше – Захарий Данилович спешил.

Адмиралтейств-Коллегия слала капитана Мишукова по каким-то делам за рубеж, в Польшу.

Светлейший дядюшка капитанши устроил так, что Мишукову разрешили взять с собой всю семью.

Целый день ладились в далекий путь. Капитанша не отпускала Софью никуда из Арбата, где в доме отца Мишукова остановились они. А у Софьи ныло сердце: в Москве предстояло столько дел!

Наконец после полудня Софья отпросилась уйти на часок-другой. В Москве Софья прежде всего намерена была забежать к своим, в Вознесенский монастырь. Ей хотелось поскорее увидеть Маремьяну Исаевну и мать Серафиму и поделиться своею радостью: наконец-то сбывалась давнишняя софьина мечта – она ехала за рубеж!

Затем Софья хотела выполнить обещание, данное в Астрахани Возницыну: на всякий случай зайти в возницынский дом у Мясницких ворот – авось Сашу отпустили из флота в дом!

В Вознесенском монастыре Софью ждало печальное известие: старухи-богаделенки, Маремьяна Исаевна и Анна Щегельская, умерли прошлой зимой. Некому было перед отправлением за рубеж напоследок проверить, как Софья говорит по-польски и по-еврейски: обе учительницы лежали в земле.

– Должно быть, Софьюшка, у тебя отец цыганом был, что ты так на месте не любишь сидеть? – ласково ворчала старуха. – Пора бы уж, кажется, угомониться – повидала свету!

– Нет, еще мало видела. А вот теперь увижу! – восхищенно говорила Софья.

Несмотря на то что мать Серафима не разделяла софьиных восторгов по поводу предстоящего путешествия, Софье все-таки приятно было сидеть у матери Серафимы: она очень любила старуху.

Софья сидела и каждую минуту все собиралась уходить. Она и сама не заметила, как досиделась в Вознесенском монастыре до вечернего звона. Софья схватилась – надо было спешить дальше.

Оттого Софья шла так быстро, точно за ней гнались.

На Красной площади купецкие молодчики, закрывавшие ставни и привешивавшие к железным дверям лавок тяжелые замки, пересмеивались, глядя на Софью.

– Отколь сорвалась, красавица?

– Погодь, сестрица, вместе молиться побежим!

Продираясь сквозь торговые ряды, Софья с неудовольствием видела: к Мясницким воротам ей уже не поспеть. Надо торопиться хоть на подворье смоленского архиерея, что у Варварских ворот – там стояли подводы с капитанскими пожитками, авось, Платон еще не уехал на Арбат!

«Саша, наверное, в Питербурхе. Чего ему здесь делать?» – оправдывала она себя.

Конечно, Возницын тогда и сам не очень был уверен, что весной приедет в Москву. Но Софью угнетало другое – дорогой она предполагала из Москвы написать ему обо всем, о том, что едет в Польшу ненадолго – на полгода (хотя капитан ладился не менее, чем на два года), что она попрежнему помнит и любит своего Сашу.

«Милый Сашенька! Дорогой мой! – с нежностью думала она. – Ничего, я из Смоленска напишу ему.» – успокаивала себя Софья.

Она отчасти была довольна тем, что в Москве не встретилась с Возницыным. Софья знала, что Возницын воспротивился бы поездке. Но все равно Софья не отступила бы от своего решения – поездка так манила ее! Ей хотелось увидеть тот рубеж, о котором всегда восторженно вспоминала многословная полька Анна Щегельская и хвалила сдержанная Маремьяна Исаевна. И Софья знала, что другого столь удобного случая для поездки она нескоро дождется.

Софья торопилась.

Вот лавка, торгующая икрой, вот малое кружальце, вот харчевни, а там высокий, старый забор с обомшелыми зелеными досками, сад и тесовые ворота с образом смоленской богоматери.

Пришла.

Софья толкнула калитку и с облегчением вздохнула: возы стояли на дворе, лошади еще не были запряжены. Ямщики и пять солдат, которых под командой капрала дали капитану Мишукову для охраны в пути до рубежа от всяких воровских людей, разбрелись по пустому двору. Кто сидел курил, кто переобувался, а кто, подложив под голову мешок с овсом, похрапывал на возу.

Софья заглянула в избу.

За еловым столом сидели денщик Платон и капрал – они подкреплялись на дорогу. Оловянная фляга давно была пуста.

– Платон, скоро поедем? – спросила Софья. – Уже к вечерне звонят.

– Софья Васильевна! И ты здесь? – удивился Платон. – Сейчас поедем!

Софья вышла во двор и, подойдя к телеге, стала укладывать в свой сундучок какие-то пироги и оладьи, которые заботливая мать Серафима заставила ее взять на дорогу.

Она заново перекладывала свое добро и так увлеклась, что не слышала, как стукнула калитка.

Только когда Возницын радостно окликнул ее: «Софьюшка!» – она обернулась. Перед ней стоял Саша, о котором она только-что думала.

Возницын хотел было обнять ее, но Софья отстранилась.

– Пойдем в сад! – сказала она и, повернувшись, пошла вперед. Возницын, нахмурившись, шагал за ней.

Софья остановилась в густом малиннике (этот уголок ни со двора, ни из низеньких окон подворья не был виден) и протянула к Возницыну руки.

Возницын обнял ее.

– Почему ты не дала знать мне, что приехала? – спросил Возницын.

– Я думала, что ты в Питербурхе, – оглядываясь по сторонам, отвечала Софья. – Да и времени не было: едем сегодня, а сборов много. К себе, в Вознесенский монастырь, и то еле управилась сбегать.

– Не понимаю, отчего вы так торопитесь в Питербурх?

– Мы не в Питербурх едем…

– А куда же? – удивился Возницын.

– За рубеж.

Возницына точно обухом ударило.

– За рубеж? – переспросил он упавшим голосом. – Как это?

– Адмиралтейств-Коллегия посылает Захария Даниловича в Польшу.

– А тебе зачем ехать?

– Хочу хоть раз побывать там, где жили мои деды.