Изяслав обещал не трогать Глеба («целова к нему Святую Богородицю»). Как и раньше, он всячески демонстрировал свою расположенность к Юрьевичам, подчеркивал, что ведет войну не с ними, но лишь с их отцом: «Вы мне братия своя, до вас нету речи никоеяже. Но обидить мя твои отець, а с нами не умееть жити».

Глеб выехал из города и поклонился Изяславу, то есть признал его «старейшинство». Изяслав встретил его приветливо, пригласил отобедать. Из Пересопницы князья вместе двинулись к Дорогобужу. Далее в сопровождении Изяславо-ва сын Мстислава Глеб отправился к Коречску (ныне Корец, в Ровенской области), откуда Мстислав отпустил его к отцу: «Поеди же, брате, к отцю своему. А то волость отца моего и моя по Горину».

По Горыни проходила старая граница между Киевской и Волынской землями, подтвержденная недавним Пересоп-ницким миром. Получалось, будто Изяслав Мстиславич не претендовал на Киев, хотя его сын вместе с Глебом уже переправился через Горынь и находился в пределах Киевской земли.

Глеб направился к Киеву. Он миновал Ушеск (в верховьях реки Уж, притока Припяти). Судя по несколько туманному тексту летописи, туда же должен был выдвинуться и Юрий Долгорукий.

Но если Юрий и ожидал наступления Изяслава, то, так сказать, на главном направлении, с запада. Изяславу же удалось перехитрить его. Он двинулся южнее, в область «черных клобуков». (Летопись называет два пункта движения Изяслава Мстиславича — Гольск и Кунилю, но где располагались эти — очевидно, торкские — городки, неизвестно.) Торки, берендеи и другие представители «черных клобуков» «с радостию великою» начали стекаться к князю «всими своими полкы». Они и раньше охотно поддерживали Мстиславичей, а теперь тем более готовы были воевать вместе с ними против Юрия. Так силы Изяслава сразу же возросли во много раз.

Появление Изяслава в «Черных клобуках» стало для Юрия полной неожиданностью. К тому же оказалось, что прихода Изяслава ждут и киевляне, готовые в любой момент изменить своему князю[69]. Юрий же не оценил вовремя угрозу, не успел обратиться за помощью к своему свату Владимирку Галицкому или черниговским князьям. Не видя возможности защищать Киев, он решился бежать: «и перебеже за Днепр с сынми своими, и бежа в Городок в Вострьскии (Остерский. — А.К.)». Здесь Юрий и укрылся. Его старший сын Ростислав, напомним, сидел в Переяславле. Эти два города и стали главными опорными пунктами Юрия в Южной Руси.

Точная датировка событий в летописи отсутствует. По всей видимости, все происходило в самом начале лета 1150 года^{230}. Но если так, то одновременно (или почти одновременно) с Юрием Киев покидал его сват и союзник Святослав Ольгович, имя которого летопись в связи с этими событиями не называет. Известно, что 5 июня 1150 года Святослав вывез из Киева мощи своего брата, князя-мученика Игоря, извлеченные им из киевского Симеоновского монастыря — места первоначального погребения святого. Запись об этом внес под 1150 годом в свою летопись киевский летописец: «В то же веремя, лете (последнее слово в рукописи зачеркнуто. — А.К.), Святослав Олговичь перенесе мощи брата своего Игоря от Святаго Семена ис Копырева конца в Чернигов, и положиша у Святаго Спаса в тереме»[70], а точную дату — 5 июня — сохранила церковная традиция^{231}.[71]

В этот день был большой церковный праздник — День Святого Духа, понедельник первой седмицы по Пятидесятнице. Вероятно, Юрий еще находился в Киеве или только что покинул город (трудно предположить, что Святослав Ольгович мог вывезти мощи брата из Киева после вступления в город Изяслава Мстиславича). Но если наши расчеты верны, происходящее походило скорее не на торжественное церковное действо, а на бегство. В Чернигове же святые мощи князя-мученика были погребены со всеми подобающиим почестями, в особом «тереме» при кафедральном Спасском соборе[72].

Так завершилось первое киевское княжение Юрия Долгорукого, продолжавшееся менее года.

Прежде чем покинуть Киев, Юрий дал знать об этом своему брату Вячеславу. Княживший в ближнем Вышгороде, тот успел въехать в город раньше Изяслава Мстиславича. Вячеслав не сомневался в своих правах на киевский стол: ведь его «старейшинство» было признано и братом Юрием, и племянником Изяславом. И когда Изяслав со своими полками приблизился к Киеву, оказалось, что Вячеслав уже занял княжеский дворец («Ярославль двор»), причем сделал это вопреки воле самих киевлян.

В событиях междоусобных войн середины XII века роль веча — органа городского самоуправления — проявилась очень ярко, как никогда прежде. Многое в судьбах княжеских столов разных городов Руси, в том числе и Киева, зависело от воли горожан, от их готовности принять или не принять того или иного князя. И чем более ожесточенно князья сражались друг с другом, тем в большей зависимости оказывались от поддержки городской общины. Возрастание роли веча, таким образом, явилось следствием не только экономического и социального развития южнорусских городов (на что обычно обращается внимание), но и ослабления княжеской власти, что, в свою очередь, напрямую связано с бесконечными княжескими усобицами. Киевляне и жители ближних к Киеву городов были на стороне Изяслава Мстиславича — и в конечном счете именно это определило его успех в войне с Юрием Долгоруким. Однако настроение киевлян то и дело менялось, и далеко не всегда они были готовы с оружием в руках биться за своего князя. Мы уже сталкивались с этим, говоря о первом вокняжении Юрия в Киеве; столкнемся с этим и позднее.

Пока же, узнав о приближении к городу любимого ими князя, киевляне во множестве выехали ему навстречу. «Гюрги вышел ис Киева, — объявили они князю, — а Вячьслав седить ти в Киеве, а мы его не хочем… Ты нашь князь! Поеди же к Святой Софьи, сяди на столе отца своего и деда своего».

Изяслав предложил дяде добровольно покинуть Киев и вернуться в Вышгород. «Я есмь позывал тебе Киеву седеть, — напоминал он, — а ты еси не восхотел. А ныне ци сего еси дозрел, оже брат твои выехал, а ты ся седиши в Киеве? Ныне же поеди Вышегород свои». Однако Вячеслав от этого наотрез отказался. При всей своей нерешительности и нелюбви к пролитию крови, полной неспособности настоять на своем он очень болезненно относился к попыткам умалить его княжескую честь, никогда не забывал о своем «старейшинстве» среди Мономашичей. «Аче ти мя убити (то есть если ты хочешь меня убить. — А.К.), сыну, на сем месте, а убии (убей. — А.К.), — отвечал он племяннику. — А я не еду», К тому времени Изяслав в сопровождении киевлян уже вступил на «Ярославль двор». Вячеслав находился там же, на «сеньнице», в верхних покоях дворца. Киевляне начали подговаривать князя силой расправиться с Вячеславом: подсечь под ним сени и захватить и его самого, и его дружину. «Не дай ми того Бог, — отвечал на это Изяслав, хорошо помнивший обстоятельства убийства в Киеве князя Игоря Ольговича. — Я[з] не уби[и]ца есмь братьи своей. А се (Вячеслав. — А.К.) ми есть яко отець, стрыи свои. А я[з] сам полезу к нему…» С немногими людьми Изяслав действительно поднялся к Вячеславу и поклонился ему. Дядя и племянник «целовастася», то есть приветствовали друг друга, «и седоста оба по месту». «Отце, кланяю ти ся, — обратился Изяслав к дяде. — Не лзе ми ся с тобою рядити (договариваться. — А.К.). Видиши ли народа силу, людии полк стояща? А много ти лиха замысливають, а поеди же в свои Вышгород. Оттоле же ся хочю с тобою рядити».

Этих слов оказалось достаточно. Вячеслав все же выговорил племяннику («Ты мя еси, сыну, сам позывал Киеву, а я есмь был целовал хрест к брату своему Дюргеви»), однако безропотно согласился подчиниться («…аже ныне тако есть, сыну, а то тобе Киев, а я поеду в свои Вышгород»). Он покинул Киев, провожаемый насмешками и неодобрительными выкриками толпы, «с великим соромом», как потом вспоминал он сам. После того как он вошел в Вышгород, Изяслав действительно начал с ним «рядитися»: направил послов, и князья заключили мир («начаста ладитися»). Однако обиду на племянника Вячеслав затаил.