Инициатива примирения черниговских князей, по-видимому, исходила от Святослава Всеволодовича, родного племянника Святослава Ольговича и двоюродного — братьев Давыдовичей. Один из будущих героев «Слова о полку Игореве», он был князем весьма изворотливым и хитрым, с молодости овладевшим искусством политической интриги. Обласканный Изяславом Киевским (напомним, также его родным дядей — по матери), Святослав заранее отпросился у него в Чернигов, на соединение с Давыдовичами, а оказавшись в городе своих предков, немедленно изменил недавнему благодетелю. Святослав Всеволодович и прежде, еще воюя против Святослава Ольговича в Вятичской земле, поддерживал с ним связь и даже извещал о намерениях Давыдовичей, с которыми действовал заодно. Тем проще ему было договориться со своим дядей тогда, когда и сами Да-выдовичи склонились к миру.

Обо всем этом Изяславу и сообщил Улеб. Бывший тысяцкий Всеволода и Игоря Ольговичей, он прекрасно ориентировался в черниговских делах, имел множество друзей в городе и быстро дознался о случившемся. Его информацию подтвердили и какие-то «приятели» Изяслава Мстиславича в самом Чернигове, приславшие князю тайные вести: «Княже, не ходи оттоле никамо, ведуть тя лестью, хотять убита любо (либо. — А.К.) яти во Игоря место. А хрест ти целовали к Святославу Олговичю, оттоле послалися к Гюргеви с хрестом, на негоже с тобою сдумавше».

Изяслав немедленно остановил полки и отступил к верховьям Супоя. Желая удостовериться в справедливости столь неожиданных известий, он еще раз послал в Чернигов посольство. «Се есмы путь замыслили велик, — должен был сказать посол черниговским князьям от имени Изяслава. — …А известимся и еще, ако на сем пути ни тяжи (тяжб, споров. — А.К.), ни которого же извета (злого умысла. — А.К.) ни ясти, но во правду сии путь сходити и с противными ся бити». Посол требовал от Давыдовичей еще раз целовать крест, но те отказались («Тако ли нам без лепа хрест цело-вати? Хрест бо есме целовали к тобе, а кое наша вина?»). Посол стал настаивать, убеждал, что никакого греха в том, чтобы лишний раз поцеловать крест, нет; Давидовичи же стояли на своем. И тогда посол, как ему и было велено Изяславом, прямо обвинил Давыдовичей в измене, заявил, что его князю все известно. Повисла тягостная пауза. Долгое время Давыдовичи ничего не могли вымолвить, лишь переглядывались между собой. Наконец Владимир Давыдович велел Изяславову послу выйти вон и ждать ответа за дверьми. После долгого совещания князья объявили о разрыве мира с киевским князем. «Целовали есме крест к Святославу Олговичю, — признались они, — жаль бо ны есть брата нашего…»

Так правда вышла наружу. Изяслав отослал в Чернигов мирные грамоты, на которых Давыдовичи целовали ему крест, и начал готовиться к войне уже с новыми противниками. Он немедленно известил о случившемся своего брата Ростислава в Смоленске: «Се Володимер [и] Изяслав Давыдовича хрест к нама была целовала (двойственное число. — А.К.) и думу думала пойти с нама на стрыя наю, и хотела со мною, лестью убити мя хотяча, но Бог и сила крестьная обуявила. А уже, брате, кде есме были думали пойти на стрыя своего, то уже тамо не ходи, но пойди семо ко мне, а тамо наряди новгородци и смолняны, ать удержать Гюргя. И к ротнико[м] ся ели (то есть сошлись с теми, кто связан ротою, клятвой. — А.К.), и в Рязань, и всямо».

Как видим, Ростислав Мстиславич должен был отвечать за весь «северный фронт» предстоящей войны с Юрием — не только за свой Смоленск, но и за Новгород. Какие-то «ротники» князей Мстиславичей имелись и в Рязани (очевидно, речь шла о сторонниках бежавшего из города князя Ростислава Ярославича). И если прежде предполагалось вести наступательные действия против Юрия, то теперь Ростиславу предстояло лишь сдерживать суздальского князя. Основной удар братья решили нанести по Черниговской земле.

Ростислав вообще был особенно близок с Изяславом. Отличавшийся незаурядным умом и совестливостью (редкое качество для правителя), смоленский князь был рассудителен, спокоен, как правило, предпочитал военным действиям мирные переговоры. Изяслав старался согласовывать с ним все принимаемые решения; в свою очередь Ростислав во всем поддерживал брата. Начиная с этого времени летопись приводит тексты посланий, которыми братья обменивались друг с другом, обсуждая каждое новое событие, каждое изменение политической ситуации.

Еще одно послание с известием об измене черниговских князей Изяслав отправил в Киев. Покидая город, он оставил вместо себя своего пятнадцатилетнего брата Владимира. Младший из Мстиславичей, Владимир был рожден во втором браке своего отца и приходился остальным братьям «мачешичем», то есть сыном мачехи (под таким прозвищем — Мачешич, или Матешич, — этот князь и упоминается в летописи). Неопытность брата не слишком тревожила Изяслава — он пользовался безоговорочной поддержкой киевлян, а кроме того, мог положиться на тысяцкого Лазаря, также оставленного им в Киеве. Однако то, что случилось в городе, совершенно не входило в его планы. Известие об измене Давыдовичей вызвало настоящий мятеж, направленный — редкий случай — не против правящего князя, а, наоборот, в его защиту. Впрочем, «прокняжеская» направленность восстания, как выяснилось, особого значения не имела. По своему сценарию киевский бунт 1147 года мало чем отличался от других русских бунтов — «бессмысленных и беспощадных», по хлесткому определению Пушкина. Правда, жертвой обезумевшей толпы на сей раз стал один-единственный человек.

19 сентября 1147 года киевляне «от мала и до велика» собрались на площади у Святой Софии (обычное место проведения киевского веча). Речь держали Изяславовы послы, присланные князем и говорившие от его имени. Они и объявили об измене черниговских князей — Владимира и Изяслава Давыдовичей и Святослава Всеволодовича: «…Ныне же целовали потаи мене хрест к Святославу Олговичю, а к Гюргеви ся послали, а надо мною лесть учини[ли], хотели мя бо яти любо убити про Игоря, но Бог мя заступил и хрест честный, егоже ко мне целовали».

Изяслав взывал к киевлянам, требуя, чтобы те немедленно явились к нему на войну с черниговскими князьями. Ибо это война, по его словам, должна была стать не только княжеским, но и общенародным, общекиевским делом: «Пойдите по мне к Чернигову на Олговичь, доспевайте от мала и до велика: кто имееть конь, [тот на кони], кто ли не имееть коня, а в лодьи. Ти бо суть не мене одиного хотели убити, но и вас искорените».

Киевляне с готовностью поддержали своего князя: «Ради, оже ны Бог тебе избавил от великия льсти… Идем по тобе и с детми, акоже хощеши». В эту-то минуту всеобщего воодушевления и раздался чей-то злодейский призыв прежде убить Игоря, отомстить таким образом черниговским князьям за предательство: «А се Игорь ворог нашего князя и наш. Не в порубе, но в Святемь Федоре! А убивше того, к Чернигову пойдем по своем князи. Кончаимы же ся с ними!» Вспомнили и старую историю о том, как еще в 1068 году, при киевском князе Изяславе Ярославиче, из «поруба» был освобожден Всеслав Полоцкий: «…высекше… ис поруба злии они, и постави князя собе, и много зла бысть про то граду нашему». В 1068 году Всеслава освобождали сами восставшие киевляне. Непонятно было, кто мог теперь, против желания киевлян, освободить и провозгласить киевским князем их врага Игоря. Однако пример с Всеславом подействовал как нельзя лучше. Ослепленная ненавистью и жаждой крови толпа устремилась к Федоровскому монастырю.

Напрасно юный князь Владимир Мстиславич пытался остановить толпу. «Того вы брат мои не велел, — убеждал он киевлян. — Игоря блюдуть сторожи, а мы пойдем к брату». — «Ведаем, оже не кончати добромь с тем племенем ни вам, ни нам», — кричали ему в ответ. Не помогли ни окрики киевского тысяцкого Лазаря и тысяцкого князя Владимира Мстиславича Рагуила Добрынича, ни увещевания возведенного в сан несколькими месяцами раньше киевского митрополита Климента Смолятича. (О скандальных обстоятельствах его избрания на митрополичью кафедру речь пойдет в одной из следующих глав книги.) Народ так плотно заполонил улицы, что князь Владимир, даже сев на коня, не смог пробиться через толпу и опередить ее.