чем-то напоминает самого Риверте – те же резкие, скульптурно вылепленные черты, на

первый взгляд в равной степени привлекательные и отталкивающие. Одновременно с этой

мыслью пришло странное ощущение, что, глядя на сиру Далнэ, Уилл чувствует почти то

же самое, что испытал, впервые увидев вблизи графа Риверте – смесь недоверия,

подозрения, замешательства и затаенного страха. Прибывая в Даккар заложником

вражеской страны, Уилл считал графа Вальенского своим врагом, и был врагом ему сам.

Похоже, теперь ему предстояло заново пережить те дни и заново испытать те чувства.

Она была вдова, лишившаяся мужа четыре года назад, и, по слухам, лишь недавно сняла

траур. Однако то ли скорбь всё ещё жила в её сердце, то ли сира Далнэ вообще не была

склонна к чрезмерной вычурности, но одевалась и держалась она очень строго, с

подчёркнутой простотой, и в то же время с безусловной элегантностью. Её дорожное

платье, в котором она прибыла на встречу с самым завидным в Вальенской Империи

женихом, было тёмного винного цвета и почти ничем не украшено, не считая узкой

золотой тесьмы на рукавах и подоле. Роскошные чёрные волосы она носила заплетёнными

в толстую тугую косу, уложенную на затылке. Уилл удивился, заметив это, потому что так

носили волосы женщины в Хиллэсе, и ни у одной из вальенок он никогда не видел такой

причёски – она была для здешних мест слишком скромна. Из украшений на сире Лусиане

было только одно кольцо – печатка с гербом рода Далнэ, видимо, что-то значившая для

неё. Она была очень высока ростом, намного выше Уилла и лишь немного ниже своего

будущего супруга – и это тоже выглядело очень странно, особенно когда они шли рядом и

он держал её руку, спокойно, но совершенно неподвижно лежавшую в его ладони.

Уилл не знал, что думать. Конечно, скоропалительных выводов делать не следовало – он

совершенно ничего не знал об этой женщине, кроме того, что она не бывала в Сиане ни

разу за последние пятнадцать лет. Возможно, это была одна из причин, почему Риверте в

конце концов остановил свой выбор именно на ней, знатной, но не особенно богатой

вдове, единственная дочь которой находилась в монастыре и готовилась принять постриг.

Стало быть, заключил Уилл, сира Лусиана очень набожна – ведь лишь истово верующая

мать согласится отдать своё дитя на вечное служение господу нашему. Уилл помнил, что

его собственная мать, наравне с отцом, противилась желанию сына отправиться в

монастырь. Сира Лусиана была, должно быть, и в самом деле строгой и истово верующей

особой – и это опять-таки поднимало вопрос, почему Риверте, с его неодолимым

отвращением к тем, кого он называл «святошами», выбрал именно её.

Уилл, возможно, задал бы ему все эти вопросы, если бы у него была такая возможность. В

первый день сир Риверте ни на шаг не отходил от своей наречённой, показывая ей дом,

следя за тем, чтобы её вещи (очень немногочисленные, Уилл в своё время в Даккар и то

больше привёз) были разобраны со всем возможным тщанием, интересуясь, в чём она

нуждается, и раздавая снующим за ними по пятам Гальяне тысячу указаний о том, что

нужно сире прямо сию секунду, а без чего сира, пожалуй, сможет обойтись четверть часа.

Он был очень внимателен, очень предупредителен, очень любезен, и наблюдая за всем

этим со стороны, Уилл невольно думал о том, что с ним Риверте никогда так не носился, и

никогда так настойчиво не интересовался тем, удовлетворены ли мельчайшие его

потребности. Он не то чтобы обижался – в конце концов, действительно, Риверте никогда

не собирался на нём жениться. Да и Уилл ведь не был женщиной, по счастью – а значит,

не имел права на чисто женскую придирчивость и капризы… Он всё это понимал, и в тот,

самый первый день, ему удалось остаться почти совсем спокойным.

Но на следующий день всё повторилось снова. Риверте не отходил ни на шаг от сиры

Лусианы; сира же Лусиана принимала его суетливое внимание со сдержанной

признательностью. Она говорила мало, больше смотрела и слушала, и со стороны

чудилось, что она запоминает и делает выводы, словно лазутчик, пробравшийся в стан

врага и стремящийся выяснить как можно больше, прежде чем его раскроют. На её лице

не отражалось никаких особенных чувств, помимо любезного, но очень сдержанного

интереса. Они с Риверте позавтракали вместе, а потом на целый день уехали в город –

заниматься приготовлениями к свадьбе. От слуг Уилл узнал, что она состоится невероятно

скоро, через две недели. Обычно между помолвкой столь знатных особ и собственно

венчанием проходило не менее полугода – слишком много всего предстояло подготовить,

ведь династический брак, связывающий два славных рода, был событием скорее

политического, нежели светского значения. Но то ли Риверте придавал этому браку

меньше значения, чем окружающие, то ли просто по какой-то причине торопился –

затягивать помолвку на традиционные месяцы он не стал. Он решил жениться, он выбрал

себе жену, он вёл её под венец – сир Риверте решил, стало быть, сир Риверте действует. В

этом был, если задуматься, весь он.

И всё бы ничего, только за эти две недели Риверте как будто совершенно перестал

замечать Уилла. Самое большее, чем они обменивались – это приветствием, если случайно

сталкивались на лестнице, пока Риверте мчался куда-то, а Уилл крался вдоль стены в свою

комнату или в библиотеку. Ему вновь пригодились навыки незаметного передвижения по

дому, которые он выработал когда-то, избегая графа в Даккаре. Теперь он так же

старательно избегал графиню, и это отлично ему удавалось – она уже много дней жила в

особняке, но ни разу они ещё не сталкивались лицом к лицу. Ел Уилл теперь один, в своей

комнате – ему приносили еду по часам, и Риверте, даже если знал об этом, ничего не

сказал ни за, ни против. Сам он обычно ел с сирой Лусианой, по меньшей мере раз в день –

остальную часть дня, а зачастую и ночи, он носился где-то в городе, улаживая

одновременно дела со свадьбой и ещё миллион своих обычных дел, которых у него

всегда, всюду и при любых обстоятельствах было невпроворот. Сира Лусиана также часто

бывала в разъездах, к облегчению Уилла. Сама она никого не принимала, однако получала

множество приглашений от семейств, желающих первыми оказать внимание будущей

сире Риверте, и раздавала множество визитов, хотя и не похоже, что с большим

удовольствием. Почти всё свободное время её уходило на обновление гардероба – Риверте

в первые же дни созвал в свой дом армию портных, закройщиков и торговцев тканями, и

куда бы Уилл не ступил, всюду непременно что-то шили, резали, мерили и подтачивали, а

застеленные белыми простынями полы всюду были завалены рулонами красной, винной и

фиолетовой ткани – эти цвета сира Лусиана предпочитала всем прочим.

Уилл чувствовал себя так, словно заблудился, потерялся и пропал в этих ворохах ткани, в

коридорах, наполненных вечно спешащими слугами, в перешёптываниях челяди, не

устававшей судачить о новой хозяйке. То было днём; а ночью он терялся в своей

огромной, бескрайней и совершенно пустой постели, каждый раз надеясь, что вот сегодня

уж Риверте точно вспомнит о нём и придёт утешить, и каждый раз обманываясь в этой

надежде. Уиллу мучительно хотелось знать, спит ли уже граф со своей невестой – и если

да, то насколько ему нравится это делать. Впрочем, это было маловероятно. Риверте отвёл

сире Лусиане спальню на противоположном конце дома, и к тому же подселил к ней

армию горничных, долженствующих выполнять любые её капризы. К тому же Уилл

помнил, что сказал Риверте раньше, в те времена, когда ещё обсуждал с ним свою

женитьбу – спать с невестой до свадьбы он считал несказанной вульгарностью, так что