– Вам холодно? Вы дрожите.
– Нет…
– Какого чёрта вы бродили под окнами в такую погоду? Схватите простуду и помрёте, и
что тогда будет?.. – Риверте внезапно запнулся, потом добавил своим обычным, резким и
непримиримым тоном: – Слышали, как я тут музицировал?
– Боюсь, что да…
– Ужасно, правда? Нет, не сочувствуйте мне, это ещё более унизительно. Я вам что
говорил? А вы не верили.
– Ну почему же, верил, – возразил Уилл, и Риверте посмотрел на него с подозрением.
– Вот как? Впрочем, я и не ждал, что вы станете мне льстить.
– Освальдо огорчится из-за гитары, – попытался пошутить Уилл, надеясь, что это немного
снимет странное напряжение, которое, он чувствовал, сгущалось тем сильнее, чем
быстрее бежала по его жилам согретая вином кровь.
– К дьяволу Освальдо, – мрачно сказал Риверте. – Я решил отослать его.
– В самом деле?
– В самом деле, – передразнил Риверте и забрал у него бокал. – Он уже слишком взрослый
для пажа, а больше ему со мной всё равно ничего не светит… Уильям, какого дьявола вы
поднялись?
Уилл моргнул.
– Что, простите? Вы ведь сами просили…
– Да, просил. Чёрт подери. Просил. – Он бросил бокал на пол, фактически уронил его, и
тот покатился по толстому ковру. – Но вы могли… чёрт возьми… могли плюнуть на меня и
уйти к себе. Зачем вы пришли?..
Последнее не прозвучало вопросом. Скорее, это был упрёк, полное тоски сожаление о
том, что уже сделано и чего нельзя изменить. Уиллу стало страшно. Страшно от царящего
вокруг полумрака, от мрачной белизны простыней на кровати, от усиливающегося гула
непогоды за окном, от болезненно яркого блеска огня в камине… и ещё более яркого
блеска глаз, не отпускавших его взгляд.
– Ну да чёрт со всем этим, – сказал Фернан Риверте, привлекая его к себе. – Пришли и
пришли, что уж теперь…
Уилл попытался вырваться. Он ничего не сказал – он не мог говорить, страх встал комом в
горле. Риверте даже не шевельнулся. Его кошачьи глаза, находившееся невероятно
близко, с холодным интересом изучали пойманную мышь, испуганно бившуюся в его
когтях. Руки, обвивавшие плечи Уилла и сомкнутые у него на спине, даже не дрогнули.
– Ты не вырвешься, – сказал он очень спокойно после нескольких минут молчаливой
отчаянной борьбы. – И не пытайся. Теперь я тебя не отпущу.
Уилл ощутил, как земля в буквальном смысле уходит у него из-под ног: Риверте легко
подхватил его на руки, словно ребёнка. Плащ Уилла расстегнулся и скользнул на пол.
Риверте переступил через него, шагнул к кровати и бросил Уилла на смятые простыни.
Задыхаясь, Уилл попытался вскочить, но Риверте толкнул его обратно. Уилл знал, что
этот человек силён, но никогда не ощущал эту силу на себе, и даже не думал, что она в
самом деле так велика. Бороться с ним было бесполезно. Закусив губу и изо всех сил
борясь с подступающей паникой, Уилл торопливо отполз на другую сторону кровати.
– Прелестно, – задумчиво сказал Риверте, обращаясь, по-видимому, к камину. – Теперь мне
предстоит гоняться за этим дивным созданием по всей спальне. Интересно, кому из нас
это первому надоест?
– Отпустите меня, – выдохнул Уилл, когда стальная рука сграбастала его за плечо и
требовательно потянула к себе.
– Обязательно, – последовал ответ. – Непременно. Но чуть позже.
Он оказался лежащим навзничь, и стальные пальцы сжались на его запястьях, прижимая
их к кровати по обе стороны от его головы. Губы, горячие и нетерпеливые, требовательно
смяли его рот. Это было уже знакомое чувство, но то ли виноват был сильный запах вина,
чувствовавшийся в дыхании Риверте, то ли всё дело было в обуявшей Уилла панике – но
теперь он не принял поцелуй так безропотно, как в первый раз. Он отчаянно замотал
головой, пытаясь увернуться от этих губ, слишком жарких, слишком жёстких. Риверте
отстранился, впрочем, ничуть не ослабляя хватки, и посмотрел на него, слегка
нахмурившись.
– Ну, что теперь? – голос звучал резко и отрывисто. – Будем дальше строить недотрогу? Не
надоело ещё?
– Позвольте мне уйти! – взмолился Уилл, зная, что это не поможет.
– Ты мог не приходить, – отрезал Риверте – и, выпустив его левое запястье, рванул
рубашку у Уилла на груди.
Он содрогнулся от этого треска – и, через миг, от пронзившей всё его тело дрожи, когда
всё те же требовательные губы припали к его обнажившейся шее. Уилл обессиленно
ударил освободившейся рукой по плечу Риверте – и тот немедленно сгрёб эту руку и
прижал её к постели. Заведя обе руки Уилла ему за голову и без труда удерживая их одной
своей, Риверте запустил ладонь ему под рубашку – Уилл даже не заметил, когда он успел
выпростать её из штанов. Скользящее движение горячей ладони по его взмокшей от пота
коже чуть не свело его с ума. Уилл выгнулся, пробормотал ещё один протест, который
был тут же заглушён губами, завладевшими его ртом. Уилл закрыл глаза и всхлипнул,
когда тёплый шершавый язык заставил его раздвинуть стиснутые зубы. Сильная ладонь
всё так же шарила по его телу, едва касаясь, быстро и в то же время почти бережно. Когда
она задела его сосок, неожиданно ставший твёрдым и острым, Уилл вздрогнул всем телом
и застонал от отчаяния. Он не помнил, не хотел помнить, что было дальше – но через
бесконечно много времени очнулся, обнаружив себя совершенно голым, лежащим под
таким же обнажённым телом, сильным, золотящимся в отблесках огня в камине.
Шелковистые пряди чёрных волос щекотали его подбородок и губы, пока их обладатель
покрывал медленными задумчивыми поцелуями его сведённое судорогой горло.
– Скажи, чтобы я остановился, – услышал он, словно сквозь дымку, негромкий спокойный
голос. – И я сейчас же остановлюсь.
И каким-то невероятным, непостижимым чувством, жившим в такой глубине, о которой
Уилл и не подозревал, он понял, что это правда. Что стоит ему сейчас сказать: «Нет!» – и
это огромное, страшное, резко пахнущее вином и потом, стройное и прекрасное тело
отстранится от него. Сильная рука, только что его обнимавшая, поднимет с пола и бросит
ему штаны, так, что ткань прикроет промежность. Он схватит их и, не натягивая, вылетит
вон, забьётся в первый попавшийся угол и до утра будет рыдать от унижения и горя… и
никогда, никогда больше не окажется в этой спальне, на этой постели, под этим телом, не
ощутит этих губ на своей шее, этих пальцев на своих сосках, этой горячей пульсирующей
плоти, прижимающейся к его собственному, предательски воспрявшему естеству…
Этого не будет. Риверте, отвергнутый однажды, больше ни за что не примет его – слишком
горд этот человек. Уйдя сейчас, Уилл не сможет сделать то, что приказал ему его брат.
Поэтому – только поэтому – он ответил Риверте тихим, судорожным вздохом, в который
вложил всю ту муку, которую не мог, не имел права излить слезами.
Он не увидел, а ощутил улыбку – ощутил собственной кожей, когда улыбнувшиеся губы
нырнули в его волосы возле уха. Руки Уилла больше ничто не держало, и он упёрся ими в
крепкие плечи возвышавшегося над ним человека, всё ещё инстинктивно пытаясь его
оттолкнуть. Он сам не заметил, как попытка оттолкнуть перешла в попытку притянуть
ближе, как его руки с плеч Риверте переместились на его шею и там сжались в замок, так
крепко, словно оба они висели под пропастью, и разжать руки для Уилла – значило упасть
и разбиться насмерть. Впрочем, так и было – это была пропасть, пропасть несмываемого
позора и греха, в которую он падал… падал… падал… и, в точности в соответствии с
Руадами, это падение было вечным.
Когда Риверте раздвинул его колени в стороны и просунул ему под поясницу что-то
мягкое, подушку или свёрнутое одеяло, Уилл едва обратил на это внимание. Он вздрогнул
