Уилл увидел выросшую над ним фигуру в чёрном камзоле.
– О господи, сир Норан, почему вы всё время что-нибудь роняете? – спросил Риверте, без
видимого труда поднимая доспехи и возвращая их в вертикальное положение – хотя, по
прикидкам Уилла, они весили никак не меньше полтораста фунтов.
Вопрос был, надо сказать, в высшей степени справедливый. Уилл не мог на него ответить
– он и дома всегда отличался неуклюжестью, вызывавшей раздражение отца, огорчение
мамы и насмешки Роберта. Последний говорил, что там, где находится Уилл, обязательно
что-нибудь упадёт или разобьётся.
– Я прошу прощения… я не знаю, как…
– Полагаю, вы были погружены в благочестивые размышления, – заметил Риверте,
поправляя съехавший набок шлем на несчастном рыцаре. – Скорее всего,
душеспасительные – ибо именно они способствуют наибольшему отрыву от реальности,
олицетворяемой бренным миром телесных сущностей. Не исключаю также, что именно я
стал причиной вашей глубокой задумчивости, повлекшей фатальную рассеянность. Так
что это мне следует извиниться перед вами, тем более что, по счастью, на этот раз вы
ничего не сломали.
– Простите, – снова пробормотал Уилл, окончательно сбитый с толку, и Риверте обратил
на него взгляд – подозрительно безмятежный. Да он пьян, внезапно понял Уилл. Бутылка,
стоящая на столике в другом конце галереи, была полна не более чем наполовину. Едва
перевалило за полдень, а он уже пьёт… Уилла передёрнуло.
– Вижу, вы вновь избрали для времяпровождения место, к которому неравнодушен и я, –
сменил тему Риверте, обводя галерею широким жестом. – Посему, – продолжал он
галантно, – не откажете ли мне честь разделить со мной опохмел?
– Что разделить? – опешил Уилл.
– Опохмел. Я знаю, вы вчера не пили, но я пил, увы, и больше, чем следовало, так что
ныне меня терзает жестокая жажда, к сожалению, не совсем духовная…
Не дожидаясь ответа Уилла, Риверте фамильярно приобнял его за плечи и решительно
повёл в другой конец галереи, в направлении, прямо противоположном тому, к которому
Уилл стремился всей душой. Разделять опохмел с Риверте ему хотелось меньше всего на
свете. Однако он безропотно взял бокал и столь же безропотно выпил, когда Риверте
чокнулся с ним бутылкой и, провозгласив: «За прекрасных дам, дарящих нам
незабываемые бессонные ночи!», приложился прямо к горлышку. Вино было
великолепным, а тост уместным, потому что прошлую бессонную ночь Уилл и в самом
деле вряд ли смог бы забыть.
– Вижу, – сказал Риверте, поставив бутылку на стол, – вчерашний конфуз вверг вашу душу
в смятение и хаос. Согласен, темперамент сиры Элеонор способен вызвать
замешательство даже у видавшего виды мужчины, однако поверьте мне на слово, он
сполна себя оправдывает. Так что напрасно вы вчера не остались – она была бы не против.
По правде, её несколько задело ваше поспешное бегство, и мне пришлось принести ей за
вас извинения… Скажите, Уильям, вы что, никогда не видели голую женщину?
Он говорил насмешливо, но без обычной своей едкой злости – похоже, вино смягчало его
колючие манеры и делало почти добродушным. Уилл видел, что на самом деле он вовсе
не сердится из-за случившегося недоразумения – скорее, забавляется им от души. Однако
последний вопрос Риверте заставил его торопливо отвернуться. Уилл поставил бокал на
стол и пробормотал что-то насчёт того, что не смеет больше мешать досточтимому сиру…
– Небеса всемогущие, – проговорил тот. – Что… и вправду не видели?!
– Хорошего вам дня, – собрав остатки воли, твёрдо сказал Уилл и шагнул прочь – но тут же
замер, когда железная рука метнулась вперёд и вцепилась в его плечо с такой силой, что
он едва не охнул.
– Это воз-му-ти-тель-но, – раздельно повторил Риверте, глядя на него блестящими от
выпитого глазами – Уиллу хотелось верить, что только от выпитого. – Чтобы молодой
человек вашего возраста, вашего положения, вашей внешности, в конце концов – и такое
упущение! Вижу, вас многому предстоит научить. Идёмте!
– Куда? – испугался Уилл; на миг он всерьёз подумал, что Риверте сейчас потащит его в
одну из тайных комнат, о существовании которых в его замках ходило множество слухов,
и швырнёт Уилла в живое море из обнажённых женских тел. От этой мысли у Уилла
затряслись колени, и в своей слабости он позволил Риверте проволочь себя по коридору в
соседнюю галерею.
Это оказалась оружейная – огромный, очень длинный зал, все стены которого были
увешаны полотнищами с гербами графов Риверте. К полотнищам было прикреплено
бесчисленное и разнообразнейшее оружие, зловеще поблескивавшее в дневном свете, едва
проникавшем сюда сквозь опущенные портьеры. Риверте отпустил плечо Уилла, подошёл
к ближайшему полотнищу и снял со стены две шпаги
– Держите! – небрежно сказал он и бросил Уиллу одну из них.
Уиллу пришлось вскинуть обе руки – и выронить зажатую под мышкой книгу, но шпагу
он всё-таки поймал. Нравоучения Святого Альберта с глухим стуком упали на пол. Уилл
хотел поднять их, но Риверте коротко бросил ему: «Защищайтесь!» – и немедленно
перешёл в атаку, столь стремительную, что Святой Альберт вместе со всеми его
нравоучениями мигом вылетел у Уилла из головы.
В первый миг он ощутил ужас. Он слишком хорошо помнил, как этот человек, этот
кошмарный, непостижимый и непредсказуемый человек выводил пляску смерти с его
отцом на поле под Тэйнхайлом – и знал, что сам не сможет поддерживать этот танец и
секунды. Но умирать Уиллу не хотелось, несмотря на всё, что было, и всё, что ещё
предстояло выдержать, поэтому он сцепил зубы и каким-то чудом сумел отразить первый
выпад. Это ободрило его, он выровнял дыхание и взял себя в руки. Он умел драться, хотя,
конечно, не мог сравниться в этом с Робертом, однако если оружие попадало ему в руки,
он мог выбросить из головы все мысли и, как учил его их мастер фехтования, стать
собственной рукой, которая, в свою очередь, становилась шпагой. Это звучало просто для
Уилла, читавшего много умных книг и привыкшего оперировать ещё более мудрёными
абстракциями. Поэтому он, как и всегда в таких случаях, стал своей рукой, а рука его
стала шпагой.
Какое-то время – Уилл даже приблизительно не смог бы сказать, сколь долго – в
оружейной стоял лишь лязг железа. Уилл был жив, что удивительно, и до сих пор не
обезоружен, что удивляло ещё больше. Наконец Риверте остановился, так же внезапно,
как и кинулся на него. Он не улыбался, но его лицо выражало некое подобие
удовлетворения.
– Неплохо, – сказал он и забрал у Уилла шпагу.
Тот растерянно смотрел, как Риверте идёт к стене и водворяет оружие на место. Лишь
теперь вспомнив про оброненную книгу, Уилл заозирался – и понял, что они
переместились по залу довольно далеко от того места, где начали схватку. Вернувшись к
двери, Уилл поднял книгу и отёр с неё пыль рукавом.
– Неплохо, – прозвучало у него за спиной снова, – но много хуже, чем я мог ожидать от
сына Бранда Норана. Вами что, совсем не занимались?
Уилл выпрямился и обернулся. Он отдавал себе отчёт в своём сомнительном воинском
мастерстве, но тон, которым Риверте констатировал его неумелость, был оскорбителен.
– Отчего же, – холодно отозвался Уилл. – Занимались. Но не так, как вы, видимо,
полагаете. Война – не единственное из искусств.
– Да, есть ещё искусство ублажения плоти, – задумчиво ответил Риверте. – Но в нём вы,
как я могу предположить, также далеко не виртуоз…
– Ещё есть искусство постижения духа, – довольно грубо перебил его Уилл, в новом
порыве гнева и смущения забыв о своей принципиальной подчёркнутой вежливости.
– О, – после паузы коротко сказал Риверте. – В самом деле. О духе я вечно забываю. Так
