такой бури чувств, признаться, не ждал.

Все эти семь месяцев они провели в Тэйнхайле. Король Рикардо, едва узнав о

случившемся штурме, немедленно выслал в Хиллэс своего полномочного представителя и

грамотой, в формальных дворцовых выражениях предлагавший сиру Риверте провалиться

к чёртовой матери, а затем сгореть в аду за своё нехорошее поведение. После чего

следовал приказ оставаться под домашним арестом в Тэйнхайле вместе с сиром Нораном

до тех пор, пока император не придумает, как сохранить жизнь им обоим в обход

справедливого гнева аленсийской княгини Оланы. Уиллу в этом странном темпераментом

сообщении чудилось запоздалое раскаяние и попытка загладить вину. Король Рикардо

тоже выбрал, когда на разных чашах весов оказались Фернан Риверте и его родная страна;

и, в отличие от Уилла, не похоже, что он совершил этот выбор легко и безропотно, ни на

миг о нём не пожалев. Риверте сказал, что теперь восстановление мира и спокойствия в

отношениях между императором Вальены и его непокорным главнокомандующим –

вопрос времени, и пламенно пожелал, чтобы это время наставать не спешило.

– Тэйнхайл, конечно, не Даккар, – небрежно заметил он, делая вид, что не замечает

обиженный взгляд Уилла, – но жить тут можно. Кроме того, здесь хозяин не я, а вы, и это

для разнообразия даже забавно.

И они остались в Тэйнхайле.

Роберт какое-то время сидел в темнице, впрочем, Уилл следил, чтобы он не особенно там

страдал и нуждался. Потом за ним явились люди короля Эдмунда – хиллэсский монарх

обвинил Роберта Норана в незаконном и вероломном пленении графа Риверте, а

следовательно, в провокации междоусобной распри, так как было очевидно, что сир

Уильям Норан, хроникёр, друг и любовник графа Риверте, непременно вмешается в этот

конфликт, и прольётся кровь. Объяснение было не слишком изящным – Риверте

поморщился, когда о нём услышал, и сказал, что Рикардо совсем утратил хватку – однако

оно, видимо, сработало. Роберта перевезли в столицу Хиллэса, под надзор короля

Эдмунда, а тот, в свою очередь, передал его Вальене, и в течение нескольких следующих

месяцев Роберта постоянно таскали из тюрьмы в тюрьму, из замка в замок, пока внезапно

не женили на перезрелой леди Глейдон, в точности соответствовавшей описанию, ранее

данному Риверте потенциальной супруге лорда Норана. Пока что счастливые

новобрачные жили в Сиане, но должны были вернуться в Тэйнхайл, как только закончится

ссылка Риверте и Уилла – а Риверте письменно уговорил короля, чтобы кончилась она не

ранее, чем родит сира Лусиана, которой лекари настоятельно рекомендовали

воздержаться до родов от длительных переездов (равно как от размахивания арбалетом и

штурмов вражеских крепостей).

И вот сира Лусиана наконец рожала, а сир Риверте очень нервничал по этому поводу.

Когда из-за запертой двери раздался первый мучительный крик, он остановился, как

вкопанный, и в ужасе посмотрел на Уилла.

– Вы слышали?!

– Что?

– Да это же! Вот, опять! Она кричит!

– Женщины имеют такое обыкновение при родах, сир.

– Да… и правда… чёрт, – сказал Риверте и продолжил носиться по коридору. Уиллу очень

хотелось встать, подойти и обнять его, чтобы заставить оставаться на месте хоть пару

минут, но он боялся, что, стоит ему подняться со стула, Риверте кинется на дверь и

вынесет её.

Прошло ещё около получаса, прежде чем за дверью раздался шорох. Уилл встал,

отодвигая стул и не глядя на круто обернувшегося к двери Риверте. Дверь приоткрылась,

и в проёме показался лекарь – тот самый, что семь месяцев назад успешно вправил

Риверте сломанные пальцы.

– Двойня, – устало сказал он, утирая со лба пот платком. – Мальчик и девочка. Оба

здоровы. Мать в порядке.

– Стоять, – беззлобно сказал Уилл Фернану Риверте, который рванулся к двери, и тот, к

некоторому его удивлению, покорно замер на месте.

– Ещё несколько минут, сударь, – сказал лекарь, кинув на Риверте извиняющийся взгляд. –

Сира Лусиана просила дать ей время, чтобы отдышаться.

Он закрыл дверь, и Уилл повернулся к Риверте, улыбаясь.

– Она хочет привести себя немножко в порядок, сир, – пояснил он. – Не хочет, чтобы вы

видели её такой…

– Какой – такой? – слегка одуревшим голосом спросил Риверте, и Уилл вздохнул. Да уж,

тут бесполезно объяснять, даром что сам Риверте в этом отношении от своей супруги

ничем не отличался.

– Ну вы же ждали три часа. Потерпите ещё три минуты, – непререкаемым тоном сказал он,

а когда Риверте протяжно застонал, наконец ступил к нему, не удержавшись, и крепко

обнял.

– Поздравляю, монсир, – прошептал он, и задохнулся, когда две крепкие руки сжали его с

такой силой, что разом выбили из лёгких весь воздух.

Риверте поцеловал его в висок, потом ещё раз, и ещё, а потом дверь открылась. Руки на

спине Уилла разжались, и он ступил в сторону, глядя вслед Риверте, широким шагом

двинувшегося вперёд, с какой-то новой, незнакомой ему прежде нежностью.

Так закончилось их пребывание в замке Тэйнхайл.

Но всё остальное – только начиналось.

Уилл не совсем представлял себе их жизнь после того, как сира Лусиана разрешится от

бремени. Они никогда об этом не говорили, а Уилл, как и прежде, боялся спрашивать

первым. Их дни в родовом замке Норанов мало чем отличались от медового месяца

Риверте и Лусианы в Шалле, только времени вместе они проводили больше, потому что

Риверте не надо было всё время бегать по каким-то делал. Уилл иногда поглядывал на

него в страхе, гадая, не скучает ли он здесь. Он ведь знал своего Риверте – его не

удержишь долго на одном месте, как ни старайся. Ответ на свой незаданный вопрос он

получил как-то вечером, месяца за полтора до родов графини, когда Риверте позвал его в

кабинет и заговорщицким тоном сказал:

– Уильям, у меня появилась одна мысль насчёт возможной экспансии в Нарвай.

– Нарвай? Но это же за морем!

– Знаю. Потому и говорю: у меня вдруг возникла идея, слушайте…

И он воплотил её, на следующий же год, как воплощал все – почти все – свои безумные

проекты. Он был Фернаном Риверте, и он не менялся. Ни один из них не менялся, даже

меняясь, и это было самым чудесным.

Когда Лусиана родила, король Рикардо наконец позволили ей встретиться с её дочерью от

первого брака. Девочку забрали из монастыря, как только Риверте оказался в плену, но не

пускали к матери – так Рикардо наказывал сиру Лусиану за неповиновение. Все эти

месяцы дочь графини жила в Сиане, и, когда близнецам Риверте исполнилось десять дней,

наконец приехала. Лусиана плакала, обнимая свою потерянную и обретённую дочь – Уилл

впервые видел, как она плачет, и ему было неловко. У Мадлены Далнэ были волосы

матери и её винно-карие глаза, она тоже плакала, повиснув у Лусианы на шее. Но вскоре

Уилл понял, что девочка была сущим дьяволёнком: она не могла усидеть на месте и вечно

норовила забраться куда-то, откуда её потом приходилось снимать при помощи самых

длинных замковых лестниц. Как она выдержала семь лет в монастыре, и, главное, как

смогла сохранить при этом такую живость характера – оставалась загадкой. Вероятно, в

ней бурлил неукротимый дух её матери. Уилл её, честно говоря, слегка побаивался, хоть

ей и было всего лишь тринадцать лет.

Именно с приездом Мадлены Риверте завёл речь о том, что хиллэсскую ссылку пора

заканчивать.

– Простите, Уильям, что опять разлучаю вас с родным домом, – сказал он, впрочем, не

выглядя особенно виноватым. – Вам, я вижу, понравилось быть хозяином замка больше,

чем хозяйкой моего сианского особняка, но жизнь вносит свои коррективы.

– Мы поедем в Сиану? – без энтузиазма спросил Уилл.