– Ему лучше оставаться там как можно дольше. И не полагаться ни на какие охранные грамоты. Но кто знает, как отнесется к нему новый посол?

– Какой новый посол?

– Ходят слухи, будто президент заявил правительству сеньора Пинеды, что тот больше не является persona grata. Конечно, может, и врут. Разрешите посмотреть ваши пластинки? Дождь прошел, мне пора.

– Где вы оставили машину?

– На обочине, не доезжая заставы.

– Я отвезу вас домой, – сказал я.

Я вывел свою машину из гаража. Включив фары, я увидел доктора Мажио – он терпеливо сидел в своей машине. Мы оба не проронили ни слова.

Высадив Пьера Малыша у лачуги, которую он называл своим домом, я поехал в посольство. Часовой остановил мою машину и заглянул внутрь, прежде чем пропустить меня в ворота. Я позвонил, услышал лай собаки в холле и голос Джонса – он прикрикнул на нее хозяйским тоном:

– Тихо, Мошка, тихо!

Они были одни в этот вечер – посол. Марта и Джонс, – в тесном семейном кругу. Пинеда и Джонс играли в рамс – Джонс, разумеется, выигрывал, а Марта в кресле шила. Я никогда еще не видел ее с иголкой в руках; Джонс явно привнес с собой в дом какой-то уют. Мошка сидела у его ног, словно он был ее хозяином, а Пинеда поднял на меня обиженный неприветливый взгляд и сказал:

– Вы уж нас извините, мы сейчас кончим эту partie[97].

– Пойдемте, поздоровайтесь с Анхелом, – сказала Марта.

Мы пошли с ней наверх, и на полпути я услышал, как Джонс говорит: «J'arrete a deux»[98]. На площадке мы свернули налево, в комнату, где мы в тот раз поссорились, и она весело и непринужденно поцеловала меня. Я передал ей то, что мне сообщил Пьер Малыш.

– Нет, нет, – сказала она, – это неправда. Не может быть. – А потом добавила: – Луис последние дни чем-то расстроен…

– Ну, а если все-таки правда!..

– И новому послу придется держать у себя Джонса. Не может ведь он его выгнать!

– При чем тут Джонс? Я думал о нас с тобой.

Интересно, может ли женщина спать с мужчиной и по-прежнему называть его по фамилии?

Она опустилась на кровать и с таким изумлением уставилась в стену, словно та внезапно на нее надвинулась.

– Не верю, что это правда, – сказала она. – Не могу поверить.

– Когда-нибудь это должно было случиться.

– Я всегда думала… когда Анхел подрастет и сумеет понять…

– А сколько лет будет тогда мне?

– Значит, ты тоже об этом думал, – произнесла она укоризненно.

– Да, думал, и не раз. Вот почему я и пытался продать в Нью-Йорке гостиницу. Я хотел иметь деньги, чтобы поехать за тобой, куда бы вас ни послали. Но теперь никто уж ее не купит.

– Милый, – сказала она, – мы-то как-нибудь выкрутимся… А вот Джонс… для него это вопрос жизни и смерти.

– Будь мы помоложе, и для нас это был бы вопрос жизни и смерти. Но теперь… «люди время от времени умирали, и черви ели их, но все это делалось не от любви»[99].

Джонс крикнул снизу:

– Игра окончена!

Голос его ворвался в комнату, как непрошеный гость.

– Надо идти к ним, – сказала Марта. – Не говори ничего, пока мы толком не узнаем.

Пинеда сидел со своей противной собакой на коленях и гладил ее; она равнодушно принимала его ласку, словно он ей уже опостылел, и с идиотской преданностью смотрела на Джонса, который сидел за столом и подсчитывал очки.

– Я выиграл уже тысячу двести, – сказал он. – Утром пошлю к Хамиту купить печенье для Анхела.

– Вы его балуете, – сказала Марта. – Купите что-нибудь себе. На память о нас.

– Как будто я могу вас забыть, – сказал Джонс и посмотрел на нее так же, как на него смотрела собака с колен Пинеды – печальным, подернутым слезой и в то же время чуть-чуть неискренним взглядом.

– Ваша служба информации подкачала, – сказал я. – Хамит исчез.

– Я ничего об этом не знал, – сказал Пинеда. – Почему?

– Пьер Малыш считает, что у него слишком много друзей среди иностранцев.

– Ты должен что-то сделать, Луис, – сказала Марта. – Хамит оказывал нам столько услуг.

Я вспомнил одну из них – маленькую комнату с медной кроватью, лиловым покрывалом и жесткими восточными стульями, выстроенными у стены. В те дни нам жилось беззаботнее, чем когда бы то ни было.

– Что я могу сделать? – сказал Пинеда. – Министр внутренних дел примет у меня парочку сигар и вежливо сообщит, что Хамит – гаитянский гражданин.

– Будь у меня моя рота, – заявил Джонс, – я прочесал бы весь полицейский участок, пока не нашел бы Хамита.

Я и мечтать не мог, что он так легко попадется; Мажио сказал: «Хвастуна легко поймать на слове». Джонс при этом взглянул на Марту с выражением юнца, который напрашивается на похвалу, и я сразу представил себе семейные вечера, когда он развлекал их рассказами о Бирме. Юнцом его уже, правда, нельзя назвать, но все-таки он моложе меня лет на десять.

– Там много полицейских, – сказал я.

– Дайте мне пятьдесят обученных мною солдат, и я захвачу всю страну. Японцев было куда больше нас, и они умели воевать.

Марта направилась к двери, но я ее остановил:

– Пожалуйста, не уходите.

Она была мне нужна как свидетельница. Она вернулась, и Джонс, ничего не подозревая, продолжал:

– Конечно, сперва они заставили нас драпануть в Малайе. Мы тогда и понятия не имели о партизанской войне, но потом освоили эту науку.

– Уингейт… – подзадорил я его, боясь, как бы поток хвастовства не иссяк раньше времени.

– Он был из лучших, но я мог бы назвать и другие имена. Да я и сам выкидывал фортели, за которые краснеть не приходится.

– Вы ведь чуете воду издалека, – напомнил я.

– Ну, этому мне учиться не пришлось, – сказал он. – Это у меня врожденное. Знаете, еще в детстве…

– Какая трагедия, что вы тут заперты в четырех стенах, – прервал я. Детские воспоминания могли увести нас слишком далеко. – Здесь в горах есть люди, которым так не хватает военных знаний. Правда, там Филипо.

Наш дуэт разыгрывался, как по нотам.

– Филипо! – воскликнул Джонс. – Да он же сопляк! Знаете, он ведь приходил ко мне. Просил, чтобы я обучал их военному делу… Он мне предлагал…

– И вы не соблазнились?.. – спросил я.

– Конечно, это было заманчиво. Как вспомнишь славные боевые деньки в Бирме… Словом, вы меня понимаете. Но тогда, старик, я ведь был на государственной службе. Я их в то время еще не раскусил. Может, я и наивен, но я требую от людей только одного – прямоты… Словом, я им верил… Знал бы я тогда то, что знаю сейчас.

Интересно, как он объяснил свое бегство Марте и Пинеде. Очевидно, сильно приукрасил историю, которую рассказал мне в ту ночь.

– Как обидно, что вы не пошли тогда с Филипо, – сказал я.

– Обидно для нас обоих, старик. Я вовсе не хочу умалять достоинств Филипо. Он человек храбрый. Но будь у меня возможность, я бы из него сделал первоклассного партизанского командира. Налет на полицейский участок – чистая самодеятельность. Он дал удрать большинству полицейских, да и оружия захватил всего…

– А если бы сейчас появилась возможность?..

Даже неопытная мышь и та не кинулась бы так опрометчиво на запах сыра.

– Ну, сейчас меня не надо было бы уговаривать, – сказал он.

– Если бы мне удалось устроить вам побег… чтобы вы присоединились к Филипо?

Он почти не колебался – ведь на него смотрели глаза Марты.

– Только скажите как, старик, – сказал он. – Только скажите мне, как!

Мошка прыгнула к нему на колени и облизала все его лицо от носа до подбородка, словно надолго прощалась со своим героем; Джонс отпустил какую-то плоскую шутку – он и не подозревал, что ловушка захлопнулась, – и рассмешил Марту, а я утешал себя тем, что дни их веселья сочтены.

– Будьте наготове, – предупредил я его.

– Я путешествую налегке, старик, – сказал Джонс, – а теперь даже без погребца.