– Если бы ваша мать дожила до наших дней, она не смогла бы остаться равнодушной; она бы, пожалуй, ушла туда, в горы.

– А какая от этого польза? Просто так?

– Пользы никакой. Но она бы пошла все равно.

– Со своим любовником?

– Он, безусловно, не отпустил бы ее одну.

– Может быть, я в отца.

– А кем он был?

– Понятия не имею. Как и моя родина – он безлик.

Дождь стихал: я уже мог различить звуки капель, падавших на деревья, на кусты, на твердый цемент купального бассейна.

– Я принимаю жизнь такой, как она есть, – сказал я. – Как и большинство людей на свете. Живу, пока живется.

– А чего вы ждете от жизни, Браун? Я знаю, как ответила бы ваша мать.

– Как?

– Она посмеялась бы надо мной за то, что я сам не знаю ответа. А чего она хотела? Полноты жизни. Но в это понятие для нее входило почти все. Даже смерть.

Доктор Мажио встал и подошел к краю веранды.

– Мне что-то померещилось. Наверно, ночью на душе всегда тревожно. Я действительно любил вашу мать, Браун.

– А ее любовник… Что вы о нем скажете?

– Она была с ним счастлива. Чего же все-таки хотите вы, Браун?

– Я хочу управлять этой гостиницей, хочу, чтобы она была такой, как раньше, пока не пришел Папа-Док, чтобы Жозеф суетился в баре, девушки купались а бассейне, машины подъезжали к веранде; хочу слышать глупый и веселый гам, звяканье льда в бокалах, смех в кустах, ну и, разумеется, хруст долларовых бумажек.

– Ну, а еще?

– Еще? Наверно, чье-нибудь тело, для любви. Как моя мать.

– А еще?

– Бог его знает. Разве этого мало, чтобы скоротать свой век? Мне уже под шестьдесят.

– Ваша мать была верующей.

– Не очень.

– У меня еще сохранилась вера, хотя бы в непреложность кое-каких экономических законов, а вот вы утратили всякую веру.

– Утратил? Может, у меня ее никогда и не было. Да ведь всякая вера – ограниченность, не правда ли?

Некоторое время мы сидели молча за опустевшими бокалами. Потом доктор Мажио сказал:

– У меня вести от Филипо. Он в горах за Ле-Ке, но думает пробраться на север. С ним двенадцать человек, включая Жозефа. Надеюсь, что хоть остальные не калеки. Двух хромых на отряд вполне достаточно. Он хочет соединиться с партизанами у доминиканской границы, говорят, их там человек тридцать.

– Ну и армия! Сорок два человека.

– У Кастро было двенадцать.

– Но вы же не станете утверждать, что Филипо – второй Кастро.

– Он думает создать учебную базу возле границы. Папа-Док согнал крестьян с земли на десять километров в глубь страны, так что если там и нет надежды получить пополнение, зато тайну соблюсти можно… Ему нужен Джонс.

– Зачем ему Джонс?

– Он очень верит в Джонса.

– Лучше бы он достал пулемет.

– Вначале военная подготовка важнее, чем оружие. Оружие всегда можно взять у мертвых, но сперва надо научиться убивать.

– Откуда вы это знаете, доктор?

– Иногда они вынуждены довериться одному из нас.

– Одному из вас?

– Коммунисту.

– Просто чудо, что вы еще живы.

– Если в стране не будет коммунистов – а большинство из нас числится в черных списках ЦРУ, – Папа-Док перестанет быть оплотом свободного мира. А может, есть и другие причины. Я хороший врач. В один прекрасный день… и он может заболеть…

– Эх, если бы ваш стетоскоп мог убивать.

– Да, я думал об этом. Но, видно, он меня переживет.

– Во французской медицине модны всевозможные свечи и piqures[96].

– Сперва их испробовали бы на ком-нибудь другом. И вы в самом деле думаете, что Джонс… Да он годится только на то, чтобы смешить женщин.

– У него есть опыт войны в Бирме. Японцы воевали лучше тонтон-макутов.

– О да, он хвастает своими подвигами. Я слышал, в посольстве ему просто смотрят в рот. Что ж, он их развлекает в обмен на гостеприимство.

– Вряд ли он хочет просидеть всю жизнь в посольстве.

– Но и умереть на его пороге ему тоже не хочется.

– Всегда можно бежать.

– На риск он не пойдет.

– Рисковал же он – и немалым, – когда пытался надуть Папу-Дока. Не следует его недооценивать только потому, что он хвастун… Кстати, хвастуна легко перехитрить. Можно поймать его на слове.

– Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, доктор Мажио. Я не меньше, чем Филипо, мечтаю, чтобы он убрался из посольства.

– Но ведь вы сами его туда привели.

– Я себе не представлял…

– Чего?

– Ну, это уже другой разговор… Я бы все отдал…

Кто-то шел по аллее. Подошвы скрипели по мокрым листьям и скорлупе кокосовых орехов. Мы замолчали, застыв в ожидании. В Порт-о-Пренсе никто не гуляет по ночам. Носит ли доктор Мажио с собой револьвер? На него это непохоже. Кто-то остановился под деревьями у поворота аллеи. Послышался голос:

– Мистер Браун!

– Да?

– Вы мне не посветите?

– Кто там?

– Пьер Малыш.

Вдруг я почувствовал, что доктор Мажио исчез. Удивительно, до чего бесшумно умел двигаться этот могучий человек.

– Сейчас посвечу, – крикнул я. – Тут никого нет.

Ощупью я снова направился в бар. Я знал, где найти фонарик. Когда я его зажег, я увидел, что дверь на кухню открыта. Я взял лампу и вернулся на веранду. Пьер Малыш поднялся по ступенькам мне навстречу. Я уже несколько недель не видел его плутоватой мордочки. Куртка у него промокла насквозь, и он повесил ее на спинку стула. Я налил бокал рома и стал ждать объяснений – он редко появлялся после захода солнца.

– У меня сломалась машина, – сказал он, – я переждал, пока не утих дождь. Сегодня что-то долго не включают свет.

Я спросил по привычке – в Порт-о-Пренсе это было постоянной темой светской беседы:

– Вас обыскали на заставе?

– В такой ливень не обыскивают, – сказал он. – В дождь нет никаких застав. Нельзя требовать от милиционера, чтобы он работал во время грозы.

– Давно я вас не видел, Пьер Малыш.

– Я был очень занят.

– Неужели так много новостей для светской хроники?

В темноте послышалось хихиканье.

– Что-нибудь всегда найдется. Мистер Браун, сегодня большой день в моей жизни.

– Неужели вы женились?

– Нет, нет, нет. Гадайте дальше.

– Получили наследство?

– Наследство в Порт-о-Пренсе? Что вы! Мистер Браун, я приобрел радиолу.

– Поздравляю. Она работает?

– Не знаю, я еще не купил пластинок. Заказал Хамиту пластинки. Жюльетт Греко, Франсуазу Арди, Джонни Холлидея…

– Я слышал, мы потеряли Хамита.

– Как? Что случилось?

– Он исчез.

– Первый раз в жизни, – сказал Пьер Малыш, – вы меня обскакали. Кто вам сообщил эту новость?

– Я не выдаю своих источников.

– Он слишком часто посещал иностранные посольства, Это было неблагоразумно.

Вдруг зажглось электричество, и впервые я застиг Пьера Малыша врасплох – в мрачном унынье, в тревоге, но на свету он сразу собой овладел и сказал с обычной веселостью:

– Значит, придется подождать с пластинками.

– У меня в кабинете есть пластинки, я могу их вам пока дать. Я держал их для приезжих.

– Вечером я был в аэропорту, – сказал Пьер Малыш.

– Кто-нибудь прилетел?

– Как ни странно, да. Вот уж кого не ожидал видеть. Люди иногда остаются в Майами дольше, чем собирались, а он так давно отсутствует, ну, а тут все эти неприятности…

– О ком это вы?

– О капитане Конкассере.

Я понял, почему Пьер Малыш нанес мне дружеский визит, – уж, конечно, не для того, чтобы сообщить о покупке радиолы. Он хотел меня предостеречь.

– Разве у него были неприятности?

– Каждому, кто имеет отношение к майору Джонсу, грозят неприятности, – сказал Пьер Малыш. – Капитан Конкассер страшно зол. В Майами его очень оскорбили. Говорят, он просидел две ночи в полицейском участке. Подумать только! Сам капитан Конкассер! Теперь он хочет себя реабилитировать.

– Как?

– Захватить майора Джонса.

– В посольстве Джонс в безопасности.