– Помните, что вы уже три дня в море. За это время многое могло случиться. Генеральный консул мог попросить политического убежища…

Он произнес тем же тоном, что и казначей:

– Не понимаю, что вас-то заставляет ехать обратно, если там такая обстановка.

Сказать правду было легче, чем соврать, да и час был уже поздний.

– Оказалось, что я скучаю по тем местам. Спокойное существование может надоесть не меньше, чем опасность.

– Да вот и я думал, что по горло сыт опасностями, пережитыми на войне.

– В какой вы были части?

Он осклабился: я слишком открыто показал свои карты.

– Я ведь и тогда был непоседой, – сказал он. – Переходил с места на место. Скажите, а наш посол – что он за птица?

– У нас его вообще нет. Выслали больше года назад.

– Ну, а поверенный в делах?

– Делает, что может. И когда может.

– Да, мы, видно, плывем в чудную страну.

Он подошел к иллюминатору, словно надеялся разглядеть эту страну сквозь последние двести миль морского простора, но там ничего не было видно, кроме света, падавшего из каюты; он лежал на поверхности темной воды, как желтое масло.

– Уже не тот рай для туристов, что раньше?

– Нет. Никакого рая там, в сущности, и не было.

– Но, может быть, там найдется какое-нибудь дело для человека с воображением?

– Это зависит…

– От чего?

– От того, есть ли у вас совесть.

– Совесть? – Он глядел в темноту ночи и как будто спокойно взвешивал мой вопрос. – Да как сказать… совесть обходится недешево… А как, по-вашему, отчего плакал этот негр?

– Понятия не имею.

– Странный был вечер. Надеюсь, в следующий раз все пойдет удачнее.

– В следующий раз?

– Я думал о встрече Нового года. Где бы мы в это время ни были. – Он отошел от иллюминатора. – Что ж, пора на боковую. А Смит, по-вашему, чего крутит?

– Чего же ему крутить?

– Может, вы и правы. Не обращайте внимания. Ну, я пошел. Плавание кончено. Никуда от этого не денешься. – И он добавил, взявшись за дверную ручку: – Я хотел вас всех повеселить, да не очень-то у меня это получилось. Ладно, пойду спать. Утро вечера мудренее. Так я считаю.

Я не питал чересчур радужных надежд, возвращаясь в страну, где царили страх и отчаяние, и все же, когда «Медея» входила в порт, вид знакомых мест меня обрадовал. Огромная махина Кенскоффа, навалившаяся на город, была, как всегда, наполовину в тени; новые здания возле порта, возведенные для международной выставки в так называемом современном стиле, поблескивали стеклами в лучах заходящего солнца. Прямо на меня смотрел каменный Колумб – здесь мы с Мартой назначали по ночам свидания, пока комендантский час не запирал нас в разных тюрьмах: меня в моей гостинице, ее в посольстве; мы не могли даже поговорить по телефону, – он не работал. Марта, бывало, сидела, в темноте в машине своего мужа и сигналила мне фарами, услышав шум мотора моего «хамбера». Интересно, нашла ли она за этот месяц – после того, как отменили комендантский час, – другое место свиданий и с кем? В том, что она нашла мне заместителя, я не сомневался. В наши дни на верность рассчитывать не приходится.

Я был поглощен таким множеством нелегких дум, что совсем забыл о своих спутниках. Никаких вестей для меня из английского посольства не было, и я мог надеяться, что пока все обстоит благополучно. В иммиграционном пункте и на таможне царила обычная неразбериха. В порт прибыло только наше судно, однако под навесом собралось много народу: носильщики, шоферы такси, у которых неделями не бывало пассажиров, полиция, случайно забредший тонтон-макут в черных очках и мягкой шляпе и нищие, толпы нищих. Они просачивались в любую щель, как вода во время дождей. Какой-то безногий сидел под таможенной стойкой, как кролик в клетке, и молча протягивал руку.

Ко мне сквозь толпу пробиралась знакомая фигура. Обычно он болтался на аэродроме, и я не ожидал встретить его здесь. Это был журналист, которого все звали Пьер Малыш, – метис в этой стране, где полукровки – аристократы, ожидающие своей очереди на гильотину. Кое-кто считал, что он связан с тонтонами, иначе как бы ему до сих пор удавалось избежать побоев, а то и чего-нибудь похуже? Однако в его светской хронике иногда попадались сатирические выпады – он все же был не лишен отваги, может быть, он рассчитывал, что полиция не читает между строк.

Он схватил меня за руки, словно мы были закадычными друзьями, и заговорил по-английски:

– Да это же мистер Браун, сам мистер Браун!

– Как поживаете, Пьер Малыш?

Он захихикал, стоя на носках остроносых туфель: Пьер был совсем маленького роста. Вот таким веселым я его и помнил, – он вечно смеялся. Его забавляло все, даже когда у него спрашивали, который час. Он был очень подвижен, и казалось, что он раскачивается от хохота, как мартышка на лиане. Я был уверен, что, когда настанет его час – а он должен был настать при том рискованном, вызывающем образе жизни, какой он вел, – Пьер Малыш засмеется в лицо палачу, как, говорят, смеются китайцы.

– Рад вас видеть, мистер Браун. Как там – сверкают огни Бродвея? Мэрилин Монро, разливанное море виски, кабачки?.. – Он слегка отстал от века, потому что уже тридцать лет не ездил никуда дальше Кингстона на Ямайке. – Дайте-ка мне ваш паспорт, мистер Браун. А где багажные квитанции? – Он помахал ими над головой, продираясь сквозь толпу, и быстро уладил все формальности; он знал всех и каждого. Даже таможенник пропустил мой багаж, не открыв чемоданов. Пьер Малыш обменялся несколькими словами с тонтон-макутом у двери, и, когда я вышел, он уже подозвал такси. – Садитесь, садитесь, мистер Браун. Сейчас принесут ваш багаж.

– Как тут у вас дела? – спросил я.

– Как всегда. Тихо.

– Комендантского часа больше нет?

– А зачем нам комендантский час, мистер Браун?

– В газетах писали, будто на севере орудуют повстанцы.

– В каких газетах? В американских? Надеюсь, вы не верите тому, что пишут американские газеты? – Он сунул голову в дверь такси и сказал со своим странным смешком: – Вы себе и не представляете, мистер Браун, как я счастлив вас видеть!

И я ему чуть было не поверил.

– А почему? Разве я не здешний житель?

– Конечно, вы здешний житель, мистер Браун. Вы – верный друг Гаити. – Он снова хихикнул. – А все-таки многие наши верные друзья нас недавно покинули. – Он слегка понизил голос. – Правительство было вынуждено забрать несколько пустовавших отелей.

– Спасибо за предупреждение.

– Нельзя же было бросить имущество на произвол судьбы.

– Какая заботливость! А кто там теперь живет?

Он захихикал:

– Гости нашего правительства.

– Неужели оно принимает гостей?

– Была у нас польская миссия, но довольно быстро уехала. А вот и ваш багаж, мистер Браун.

– А я успею добраться до «Трианона», пока не выключат свет?

– Да, если поедете прямо.

– А куда мне заезжать?

Пьер Малыш хмыкнул.

– Давайте я поеду с вами, мистер Браун. На дороге между Порт-о-Пренсом и Петионвилем много застав.

– Ладно. Садитесь. Все что угодно, лишь бы обойтись без осложнений.

– А что вы делали в Нью-Йорке, мистер Браун?

Я ответил ему откровенно:

– Пытался продать свою гостиницу.

– Не вышло?

– Не вышло.

– В такой огромной стране – и не нашлось предприимчивых людей?

– Вы же выслали их военную миссию. Заставили отозвать посла. После этого трудно рассчитывать на доверие. Господи, совсем забыл! Со мной приехал кандидат в президенты.

– Кандидат в президенты? Надо было меня предупредить.

– Не слишком удачливый кандидат.

– Все равно. Кандидат в президенты! А зачем он сюда приехал?

– У него рекомендательное письмо к министру социального благоденствия.

– К доктору Филипо? Но доктор Филипо…

– С ним что-нибудь случилось?

– Сами знаете, что такое политика. Во всех странах одно и то же.

– Доктора Филипо сняли?