От животного крика женщины, певучих причитаний старушки, а больше оттого, что раненый вдруг под марлевым колпаком по-детски завсхлипывал, Венка почувствовал, как война, еще вчера такая далекая, больно уколола сердчишко щемящим страхом.

Чтобы идти было удобнее, передвинул руку, которой обнимал раненого, и наткнулся на что-то липкое, скользкое. Раненый взвыл, и Венка понял: еще рана и кровь.

Подступила тошнота, стало таять, как снежинка на ладони, сознание. Он будто споткнулся и полетел, полетел куда-то, купаясь в радугах, самым малым остаточком памяти чувствуя, как раненый прижал его к себе, не давая упасть.

Этого дня Венка ждал как праздника…

Борис Егорович из мужиков в околотке остался один. Он не без оснований полагал, что все его осуждают. Поэтому при встрече со знакомыми отводил глаза в сторону: надоело оправдываться в том, в чем не виноват, надоело доказывать, что не раз и не два просил начальство снять с него «бронь».

Перед соседями он не заискивал, но уважить старался. Во всяком случае, вполне убедительно выглядел тот факт, что в напарники на рыбалку он брал мальчишек по доброте душевной. Ведь рыбалка сулила сытую жизнь чуть ли не на неделю.

Очередь была расписана на все лето. Сегодня — Венкин час…

В ожидании вечера Венка не находил себе места. И когда солнце, наконец, стало клониться к закату, быстро оделся во все, что постарее, уложил в сумку пожитки: сэкономленную за день пайку хлеба и две луковицы.

Перевалило уже на вторую половину сентября, а дни на удивление выдавались один к одному солнечными. Только разукрашенная золотом листва напоминала об осени.

Борис Егорович был дома. Засучив рукава, укладывал в мешок сети. Увидев Венку, протянул как равному руку.

— Давай, Вена, подключайся. Работы, брат, полно…

Приученный отцом ко всякому делу, Венка работы не боялся.

Мешок с сетями и корзину со всякой всячиной, без которой не обойтись ни на рыбалке, ни в походе, прикрепили к раме старенького велосипеда: путь предстоял не близкий.

— Пойдем, Вена, чайку на дорожку пропустим да, может, по картошенке… — пригласил хозяин.

— Не-е, дядь Борь! — Венка отчаянно застеснялся. — Я сытый…

Постные щи из щавеля, которые он ел в обед без хлеба, давно сделали свое дело, и теперь при одной мысли о еде в животе у него посасывало. Но Венка лучше бы умер, чем вошел в дом и сел за стол. Ведь дома могла оказаться Веруся, самая красивая в их школе девчонка, бойкая на язык и скорая на расправу. Но не языка ее он боялся. Ему было неловко: если разобраться, собирался он на рыбалку не за тем, чтобы показать свою ловкость и выучку, как бывало с отцом, а с самой что ни на есть прозаической целью — добыть что-нибудь пожевать.

Около вешняка Борис Егорович остановился.

Мерно журчала в затворах вода. Пробежав по площадке слива, хрустальная струя плавно выгибалась и дробилась о камни. В легком, как облако, хороводе брызг вспыхивали радуги.

— Вот, брат, так и жизнь, — нарушил молчание Борис Егорович. — Бежит, бежит гладенько, как эта струйка, потом в один день — раз, и нет ни-че-го… Одни брызги. Понимаешь меня?

— Понимаю, дядь Борь, как же! — поспешно согласился Венка. — Война. Война все поломала!

— А ты философ, — усмехнулся Борис Егорович. — Тебе бы не о войне надо, а мячик гонять… Отец-то как? Где воюет?

— Полевая почта… А где, что — молчит.

— Иногда, брат, лучше промолчать. Я вот своей Зинухе разве скажу, что прошусь на фронт. Она предупредила: «Откажешься от «брони» — весь ухват обломаю!» Это она, конечно, для красного словца… Надо будет — соберет и проводит. Так ведь не отпускают! Да-а!

Борис Егорович вздохнул, вскинув весла, зашагал.

Обогнули пруд, вышли к лесу; потянуло от воды прохладой.

Венка знал, что в этих местах лодки на причал не ставят: нет присмотра. «Наверное, прячет в камышах», — подумал он.

Расположились около прогалины, где был спуск к воде.

— За тобой, Вена, костер! Давай, брат, за дровами, — скомандовал Борис Егорович. — Выбирай сухостойник…

— Знамо дело, дядь Борь! Не впервой… — Венка обрадовался возможности показать себя: костер он разжигал с первой спички.

Пока Борис Егорович готовил снасти, принес несколько охапок сучьев, развел костер. На берегу стадо веселее.

Борис Егорович оценивающе глянул на Венку:

— Понимаешь… Я бы и сам, да радикулит, будь он неладен! Тебе, брат, придется, пожалуй, раздеваться. Лодка-то у меня того, затоплена…

— Так я мигом, дядь Борь!

Не успел Венка снять рубашку, все тело его покрылось пупырышками гусиной кожи.

Борис Егорович подошел к воде, окунул руку. Поморщился. Придерживая Венку за плечи, как бегуна на старте, уточнил:

— Как минуешь прогалок, поворачивай направо… Ясно?

Венка кивнул. Так было проще, чем разговаривать, потому что не попадал уже зуб на зуб.

Зная, что в холод лучше сразу, прошел три-четыре шага и отрешенно нырнул. Сократились в тугие узлы мышцы. Отдышавшись, нащупал дно и через боль побрел в глубину.

На лодку наткнулся скоро. Поднырнул. Лодка нехотя всплыла. Поддерживая на плаву, стал толкать ее к берегу.

— Быстро — к костру! — приказал Борис Егорович.

Венка и сам знал, что делать…

Сети поставили вдоль зарослей камыша. Борис Егорович ставил, Венка был на веслах. За лодкой тянулась извилистая дорожка берестяных поплавков.

Потом загрузили невод. Борис Егорович вытянул из камышей шест с острым, как у копья, наконечником, сел на корму.

— Поехали!

Венка греб в своей манере: далеко назад забрасывая весла и, провожая их до кормы.

— Неплохо гребешь! — одобрительно улыбаясь, сказал Борис Егорович. — Отец научил?

— Кому же еще…

— Говорят, он знал рыбные места?

— А то как! Но мы больше с удочкой…

— С удочкой, конечно, тоже интересно. И для души удовольствие. Только сейчас, брат, на первом месте желудок.

На середине пруда остановились. Борис Егорович воткнул шест в грунт, привязал к нему один из концов невода.

— Ловись, рыбка, большая и маленькая! Греби, Вена, по кругу…

Сколько было кругов — Венка сбился со счета. Поднялась до полнеба луна. Давно известил о ночной смене заводской гудок. А они все кружили в поисках заветного косяка. Ныла спина, горели ладони, а он все думал: хоть бы на ушицу поймать! Как бы обрадовалась мать, не только добытой пище — его возвращению. Не откуда-нибудь — с работы. Эта мысль согревала, и он взмахивал веслами как хорошо отлаженная машина.

Наконец-то, уже перед рассветом, накрыли хороший косяк. Когда стали выбирать невод, по воде упруго зашлепали хвостами широченные, как лапти, лещи. С серебряной чешуей, один к одному… У Венки от восторга замлело сердце: вот бы глянул отец!

Закончив выборку, Борис Егорович закурил. Сказал, довольный:

— Порядок!

Венке показалось, что Борис Егорович намерен его заменить на веслах, и от нетерпения мышцы у него сладко заныли. Но тот только устало потянулся и, смакуя, стал делать глубокие затяжки.

Но вот — камыши! И куда только девалась усталость, когда полетели в лодку мерцающие бронзой караси, красноперые окуни!

Венка ликовал. «Окуней — на уху, карасей пережарим, — думал он, любуясь добычей. — В погребе им, на снегу, ничего не станется. А лещей, пока ведрено, завялю. На зиму!»

Пошатываясь, сошел на берег. Отекшие ноги не слушались. Поприседал, разогнал застоявшуюся кровь. «Хорошо бы поесть», — вспомнил о непочатой горбушке. Но не все еще сделано. К тому же скоро уха: Борис Егорович уже чистил на корме рыбу. Сходил к родничку, что пробивался в ельнике из-под большого мшалого камня.

— Не так уж плохо, а? — Борис Егорович кивнул на прикрытую осокой корзину с лещами и набитый разнорыбьем рюкзак.