Четверть подходила к концу, а у Венки одни «неуды». Только военрук Сергей Иванович выставлял высшие оценки. За прилежание.

Венка пропадал на плацу. Он дальше всех бросал гранату, с закрытыми глазами собирал автомат, мог не хуже девчонок наложить повязку на рану. А по утрам маялся: в школу не хотелось. Совестно было перед одногодками, которые той же дорогой, мимо школы, спешат на завод. Мурзилка и тот — плюнул на все и пошел, говорят, в слесаря.

Пересилив однажды страх перед просвистевшими над головой пулями, Венка все дела стал соразмерять со своей заветной мечтой. Его стала раздражать правильная, как в детском садике, школьная жизнь. Часто ему чудились теперь рейды по вражеским тылам, пущенные под откос поезда. Он видел себя в этой заварухе с пулеметными крест-накрест лентами на груди, с вороненым наганом за поясом.

Но мечты мечтами, а в действительности приходилось по пяти-шести раз в день втискивать себя за парту, из которой давно вырос.

Все встало на свое место, когда на урок иностранного пришла новая учительница.

Математичку, которая по совместительству вела немецкий, уважали. Всех устраивало разучивание тех слов и фраз, которые могли пригодиться на практике. В этом класс преуспел. Венку разбуди ночью — без запинки выпалит: «Хенде хох, фашистская сволочь! Шнель, шнель!»

Новая с порога закаркала по-немецки: о чем-то спрашивала. Класс окаменело молчал. Убедившись в бесполезности своей затеи, знакомо заговорила как положено. Каждому определила задание.

Когда очередь дошла до Венки, он про себя расхохотался: надо же додуматься — наши насмерть бьются с немцем под Сталинградом, а тут снова разучивай на их языке аж из пятого класса про дядю Петера, который арбейтенил трактористом в колхозе! Шумно встал, щедро разложил перед учительницей учебники и направился к двери.

— В чем дело, Смеляков? — грозно спросила учительница.

— Битте, пардон, мадам! Ауфвидерзеен, фрау! Чао, синьора!

Кудрявенькая, вся из себя, табельщица цеха, как только Венка вошел в контору, кому-то доложила по телефону:

— А у нас новенький! Так себе, курносый… Его и доизберем. Политинформации поручим. — Положив трубку, протянула руку: — Линочка!

Венка загордился — значит, о нем уже знают: и что бросил десятый, и, возможно, что был задержан вблизи военного объекта.

Однако скоро понял, что его появление в цехе осталось незамеченным. Каждый день отсюда уходили на фронт. Поэтому аплодировать новеньким было не принято. Пришел, ну и работай себе, как потребует того обстановка.

Спросили, где бы ему хотелось, но не дослушав, направили к Платонычу.

Линочка, радуясь Венкиному назначению, сообщила:

— Тебе повезло! У Платоныча стан как часики! И броня получается такая… такая — сам увидишь!

Платонычу, бригадиру прокатчиков, всего-то чуть за двадцать, и он, чтобы выглядеть солидней, отпустил усы. А чтобы при разговоре басить, пыжился и губами шевелил вяло, по-рыбьи.

— По закону ходить в учениках полгода, — сказал он так, будто одаривал великой милостью, — тебе, как десятикласснику, почти студенту, достаточно будет недели…

Комиссию собрали дня через два. Седенький старичок из отдела кадров гонял Венку по всей программе, пока не утомился. На вопросы, перебивая Венку, отвечал сам.

— Инструкция написана кровью — запомни это, сынок! — ласково внушал он. — Все беды от несоблюдения техники безопасности. Захотелось, к примеру, сесть — не спеши! Если инструкция предписывает работать стоя, — умри, но стой! Помрешь, скажут: при исполнении. А если голову не сбережешь или, к примеру, конечность оттяпает по причине личного разгильдяйства, то и не вспомянут. Понял?

Венка поспешно соглашался.

— Отец-то на фронте, поди? — спросил старичок и, угадав по затянувшемуся молчанию ответ, потрепал Венку, как маленького, по волосам. — Ты, значит, теперь для матери опора? Береги себя! Но не боись… Чего его бояться, стана? Чай он не медведь! Главное — соблюдай инструкцию да уши не развешивай.

Рабочее место подручного — узенький проход вдоль рольганга, по которому перемещается заготовка. В бочке с водой — пучок метелок, в ячейке — захваты с длинными ручками. Это — инструмент.

«Гляди-и!» — басит Платоныч, и из прокатной клети вырывается, дыша беспощадным жаром, заготовка. Венка сметает с нее окалину — метла загорается; он бросает ее в воду, хватает другую.

Если заготовка норовит в сторону — не до окалины. Бог с ней, с окалиной. Венка впивается в заготовку захватами и, упираясь во что придется, ступает рядом. Хрустит в суставах, темнеет в глазах, но надо, обязательно надо, сотворить неизвестно из чего еще одно усилие, чтобы оттолкнуть заготовку от ограничителей. На огнедышащий металл скатываются с лица капельки пота, поплясав, испаряются, а на том месте мгновение мерцают чуть приметные пятнышки выгорающей соли.

«Гляди-и-и!» — орет бригадир, и заготовка, вздрогнув как живая, послушно уплывает по рольгангу назад, к клети. Там ее встречает окутанный чадом первый подручный.

Венка горстью зачерпывает из бочка ржавую, провонявшую мазутом воду, орошает пылающее лицо. Прислоняется к переплетению труб — хоть бы чуточку посидеть! Но вспыхивает алая заря, высвечивая засиженные голубями перекрытия: это из гудящей неуемным пламенем глотки нагревательной печи выплевывается очередная заготовка. «Гляди-и!»

Иногда на минутку-другую случается сбой. Вот и сейчас — молчит Платоныч. Венка сломя голову, чтобы опередить первого подручного, летит к заветному сатуратору, обложенному кусочками льда. Бешено крутит рукоятку, подставляет к крану болтающуюся на тяжелой цепи мятую кружку. Успевает бросить короткий взгляд на окно — конечно, Линочка встала со своего места и, радостно улыбаясь, смотрит на него! Соблазнительно пенясь и выстреливая крохотные пузырьки, газировка выплескивается через край. У Венки ходит ходуном кадык, извиваются по шее и грязному животу проворные струйки пота. И, кажется, никак не напиться…

Никогда ему не приходилось пить такой колючей воды, как здесь в прокатном. Оказывается, заводская, подсоленная, гораздо вкуснее довоенной с двойным сиропом.

Нетерпеливо вырывает кружку первый подручный, а тут уж — «Гляди-и-и!»

…Через тысячу часов после начала смены, не меньше, кто-то из цехового начальства ударяет, наконец, в рельсу. Обед!

Как только Венку назначили подручным, ему сразу же установили полновесный паек. Кроме того перед началом смены Линочка выдавала всей бригаде под роспись талоны на дополнительное питание. Талоны были положены только тем, кто числился по штату на горячих работах. Поэтому Венка в столовую ходил гоголем: шутка ли, еще нет восемнадцати, а уж он среди тех, кто на учете, у кого «бронь», и вот, пожалуйста, — заветная столовая.

Однако обед в столовой был обедом только по названию. Изо дня в день там кормили одним и тем же: прозрачным, без единой жиринки бульоном, в котором резво гонялись друг за дружкой худосочные ленточки ржаной лапши. Ради такого буржуйского на вид, но пролетарского по содержанию продукта решили в столовую не ходить — обувки больше износишь. Посылали по очереди одного: пусть хоть раз в неделю поест досыта.

Когда Венка пришел в столовую первый раз и попросил официантку подать все порции в одной посудине, та нисколько не удивилась: дело, должно быть, было обычным. Вскоре поставила перед ним большую, чуть ли не полведерную миску, доверху наполненную бульоном.

— Помочь? — спросила.

Венка, проинструктированный в бригаде на все случаи жизни, краснея от смущения, обнял миску и непреклонно замахал головой.

Официантка, сердито фыркнув, отошла. А Венка, исподтишка оглядываясь, слил бульон в бидончик. Потом желающие в бригаде будут пить его за милую душу. Гуща, осевшая на дне миски в виде переваренной скользкой лапши, уместилась в тарелке.