30. Сириец. Ввиду того, граждане судьи, что моя противница была бы недовольна, если б я сказал длинную речь, — раз я даже свое уменье говорить получил от нее, — то я не стану говорить вам многое, но, отстранив главные положения обвинения, предоставляю вам разобраться во всем.

Все, что она рассказала обо мне, сущая правда: она в самом деле воспитала меня, путешествовала вместе со мной и записала в число эллинов, и за это мне следовало бы быть благодарным за брак с ней. Выслушайте же, судьи, почему я оставил ее и обратился к Диалогу, и не подумайте, что я стану говорить неправду ради своей выгоды.

31. Когда я увидел, что Риторика оставила свое мудрое поведение и перестала держаться в пределах приличия, в том виде, как ее некогда взял себе в жены известный пеаниец,275 что она украшает себя, причесывается наподобие гетер, натирается румянами и подводит глаза, я начал относиться к ней подозрительно и стал наблюдать, в какую сторону она устремляет свои взоры. Об остальном я не стану говорить; но каждую ночь наш переулок наполнялся пьяными воздыхателями, ходившими к ней и стучавшими в дверь, причем некоторые, забывая всякое приличие, пытались силой проникнуть в дом. А она смеялась и радовалась происходившему и часто подсматривала с крыши, слушая, как они поют хриплым голосом какие-то легкомысленные песни, либо приоткрывала дверь и, думая, что я не замечаю, свободно вела себя с ними. Этого я не мог вынести и, не желая ее привлечь к судебной ответственности за прелюбодеяние, пошел к Диалогу, жившему по соседству, и попросил его принять меня.

32. Вот то, чем я так жестоко обидел Риторику. Если бы даже она ничего подобного не делала, то все-таки мне, мужчине почти сорока лет отроду, хорошо бы остаться в стороне от всех этих передряг и судебных разбирательств, следовало также и судей оставить в покое. Бежав от обвинения тиранов и восхваления героев,276 я хотел бы пойти в Академию или в Ликей, прогуливаться и разговаривать в тиши вот с этим любезным Диалогом, не нуждаясь ни в похвалах, ни в рукоплесканиях.

Имея многое сказать, я, однако, прекращаю свою речь. Вы же вынесите правильный приговор, согласно клятве.

Правда. Кто одержал верх?

Гермес. Сириец всеми голосами против одного.

Правда. Очевидно, какой-то ритор подал голос против.

33. Диалог, говори о том же. Вы же судьи, останьтесь; вы получите двойную плату за две тяжбы.

Диалог. Я, судьи, не хотел бы надолго затянуть речь перед вами, но желаю быть кратким, по своему обыкновению. Все же я, как принято на суде, произнесу свою обвинительную речь, хотя совершенно несведущ и не имею опыта в этом деле. Пусть эти слова послужат вступлением моей речи к вам. Потерпел же я обиду и издевательство со стороны этого человека вот в чем.

До сих пор мое внимание было обращено на возвышенное: я размышлял о богах, о природе, о круговращении вселенной и витал где-то высоко над облаками, где великий Зевс, правя крылатой колесницей, несется в небесах.277 А сириец стащил меня оттуда, когда я уже направлял полет к своду мироздания и всходил на поверхность неба, он сломал мои крылья и заставил меня жить так же, как живет толпа. Он отнял трагическую и трезвую маску и надел на меня вместо нее другую, комическую и сатирическую, почти смешную. Затем он с той же целью ввел в меня насмешку, ямб,278 речи киников, слова Евполида и Аристофана — людей, которые в состоянии придраться ко всему достойному почитания и высмеивать то, что является правильным. Наконец он выкопал и натравил на меня какого-то Мениппа, из числа древних киников, очень много лающего, как кажется; Менипп страшен, как настоящая собака, и кусается исподтишка, кусается он даже, когда смеется. Разве надо мной не совершили страшного издевательства, не оставив меня в обычном моем виде и заставляя разыгрывать комедии, шутки и представления странного содержания? Но самое необычайное — это то, что я теперь представляю какую-то смесь, которую никак понять нельзя: я не говорю ни прозой, ни стихами, но, наподобие гиппокентавров, кажусь слушателям каким-то составным и чуждым явлением.

34. Гермес. Что же ты на это ответишь, сириец?

Сириец. В этом состязании, судьи, я выступаю против ожидания. Я предполагал все, только не то, что Диалог будет говорить про меня такие вещи. Когда я взял его к себе, он многим еще казался мрачным и иссушенным постоянными вопросами. И хотя благодаря этому он казался достойным уважения, однако он был далеко не во всех отношениях приятен и не пользовался расположением общества. Первым делом я научил его ходить по земле, по-человечески, затем я смыл с него сухость, которой он обладал в значительной степени, заставил его улыбаться и этим сделал его более приятным на вид. Вдобавок я присоединил к нему комедию и этим снискал ему расположение слушателей, которые раньше, остерегаясь колючек, которыми он был покрыт, боялись брать его в руки, как ежа. Но я знаю, что огорчает его больше всего — то, что я не сижу с ним и не разбираю мелкие и тонкие вопросы: бессмертна ли душа? сколько мер несмешанного и существующего в себе бытия влил бог в сосуд, где было смешано все, когда он устанавливал порядок мироздания? не является ли риторика отображением частицы государственной науки и четвертой части лести?279 Диалог несказанно радуется разбору этих тонкостей, подобно тому как люди, больные сыпью, охотно чешутся.

Размышление кажется Диалогу приятным, и он очень гордится, если про него скажут, что не всякий человек в состоянии видеть то, что он, благодаря своей проницательности, заметил относительно идей.280 Ясно, что он и от меня требует этого, ищет крыльев для воспарения и смотрит вверх, не видя того, что у него под ногами. Ведь за другое он, пожалуй, и не мог бы побранить меня, например за то, что я, сняв с него эллинский плащ, надел варварский, показывая ему и в этом случае собственное варварство; а ведь в таком случае я в самом деле поступил бы с ним несправедливо, тайком лишив его отцовского одеяния.

Я защитился, как мог; вы же вынесите такой же приговор, как перед этим.

Гермес. Вот так раз! Ты победил целыми десятью голосами! Очевидно, тот же самый человек и на этот раз остался при особом мнении. Должно быть, у него в обычае класть всем просверленный камешек,281 чтобы не показалось, будто он перестал завидовать лучшим людям.

Вы теперь ступайте домой, в добрый час, завтра же мы разберем остальные дела.

282

1. Филон. Говорят, Ликин, вы провели время вчера за обедом Аристенета в тонких и разнообразных удовольствиях: и возвышенная беседа у вас текла, и ссора немалая за ней последовала, а потом — если не врал мне Харин — даже до побоища дошло дело, и в конце концов кровопролитием разрешилась вся эта встреча.

Ликин. Откуда же, Филон, мог знать об этом Харин? Он ведь обедал с нами.

Филон. Говорил, что от Дионика слышал, от врача. Дионик же, кажется, сам был в числе приглашенных.

Ликин. Как же, был. Однако и он был там не с самого начала, а явился позже, почти в середине сражения, незадолго до первых ранений. Поэтому не думаю, чтобы Дионик сумел передать точно, не будучи сам очевидцем событий, с которых началась распря, закончившаяся кровопролитием.