Спрятав лицо в ладонях, я почти застонала:

Но почему?! Почему всё вышло так нелепо? Я так хотела, чтобы они были счастливы… Я мечтала только об этом…

– Лира, когда ты наконец поймешь! – Судя по голосу, Главная начала раздражаться. – Нам не нужно, чтобы они были счастливы! Нам нужно, чтобы они ТВОРИЛИ!

– Да неужели это несовместимо? – почти крикнула я. – Почему нельзя творить, никого не делая несчастным!

Лира! Да ты совсем как ребёнок! Она говорила не укоризненно, а ско-рее грустно. – В нашем мире, отдельно взятом, страданий нет – и нет твор-чества. Как ты считаешь, почему? И зачем нам нужны люди как таковые?

И я вдруг поняла, что не сумею ответить. Я просто никогда об этом не ду-мала! Это казалось таким правильным, таким привычным есть музы, и есть люди. Люди зовут, музы приходят…

– Оглянись вокруг, – продолжала она. Я послушно завертела голо-вой. – Всё, что ты видишь – пыльца. Стены этого дома, платье на тебе, амб-розия, которую ты пьёшь, парк, по которому гуляешь, сам воздух, которым ты дышишь… Без пыльцы ничего этого нет. Нет нашего мира.

– Вы хотите сказать, – до меня хоть и медленно, с трудом, но доходи-ло, что без людей нас бы попросту не было? Что мы существуем только благодаря желанию людей творить? Так мы… мы что же – паразиты?! – Я не могла больше сдерживаться.

– Некоторые считают именно так, – кивнула Главная. Она прошла к столу и уселась в плетёное кресло. Но разве это важно, Лира? Благодаря нам люди делают свой мир ярче.

Я молча следила, как растворяется моя пыльца под ногами, впитывается в пол, уходит в землю… У меня не было сил её удерживать.

Теперь самое важное. Лира… Я недоуменно вскинула глаза. Ещё что-то? .. – Ты не должна больше работать с Аркадием. По крайней мере, не сейчас. Если он позовёт – не слушай.

– Но… Я же муза… Если я нужна ему… Да конечно, нужна! Он обязатель-но захочет спрятаться в свою работу, как в скорлупу, и я тогда…

– Лира! Ему сейчас плохо. Если он хоть на миг перестанет себя контро-лировать, то может оборвать тебе крылья!

Я попыталась себе это представить…

– Нет! Не может, нет… Только не Аркадий… Он всегда повторял, что в ответе за собственную музу!

– Всякое бывает, – вздохнула Главная. – Ты слишком уж в него веришь.

Откуда знать вам? вырвалось у меня. Я тут же пожалела об этом, но Распорядительница не рассердилась.

– Ты думаешь, бескрылой я родилась? – тихо спросила она. – Нет. Ког-да-то у меня была пара здоровых, сильных крыльев. Я была молодой, горя-чей и очень похожей на тебя – и точно так же, как ты, жалела людей. И поз-волила себе привязаться к человеку, с которым долго работала. Он тоже был художником, и очень способным, но его полотна не пользовались спро-сом, а семья постоянно пыталась на него повлиять убедить, что творчест-во хорошо тогда, когда хорошо оплачивается. Ему следовало бы заставить их себя уважать, но он лишь усмехался – и продолжал творить. И я помо-гала ему – изо всех сил, пока однажды им всё же не удалось задеть его за живое, да так… В общем, начался кризис; но работу мы не прекратили. И в какой-то момент он сломался. Крикнул: «Чтобы я еще хоть раз в этой жиз-ни взялся за кисть!» – и отшвырнул её в сторону… – Она помолчала, гля-дя в пол. Конечно, он тут же опомнился: это был лишь момент отчаяния. Но у меня уже были сломаны крылья. Навсегда. И это еще не самое страш-ное, что могло бы случиться.

Что может быть страшнее? Я молча смотрела на неё. Под ноги мне осы-палась и осыпалась пыльца…

– Будь удар хоть чуть-чуть сильнее, я бы, скорее всего, просто развопло-тилась.

– Я думала, – язык у меня слушался плохо, – если муза развоплощает-ся, то добровольно… Ещё одна ужасная мысль пришла мне в голову.- Или… или это может быть наказанием? Развоплощение?

– Всякое бывает, – повторила она. – А теперь это может случиться с то-бой. Аркадий сейчас в отчаяньи… Не лети к нему, даже если он очень силь-но попросит. Подожди. Пусть пройдёт время…

– А что сталось с вашим художником? – Не в силах больше стоять, я опустилась на пол – стекла подобно пыльце. – Вы оставили на нём знак-проклятие музы?

Она покачала головой.

– Я не хотела мстить. Но это сделали за меня другие. Он пробовал про-должать писать, но успех к нему пришёл только благодаря старым полот-нам. Тем, которые мы сотворили вместе. Больше у него не получилось ни-чего настоящего… И, Лира… Не думаю, что это произойдёт, но Син может потребовать наказания. Для тебя.

Син? Мой белокрылый принц?

Он не будет… пролепетала я. Син… НЕТ.

– Не зарекайся, – печально сказала Главная. – Твой Син из тех, кто счита-ет, что нас нужно ограничивать. Хранители хотят, чтобы мы заключили с ними договор. Они прикрывают наши крылья от человеческих страстей, вольной или невольной, – мы обязуемся все свои творческие планы согласовывать с ними. Чтобы никому не навредить. Пока мы не сошлись в понимании вреда и пользы, поэтому к соглашению не пришли, так что в случае чего твердо стой на своём. Мы не ангелы. Мы музы, и у нас свои задачи. Если твои действия при-вели к развитию чьего-то творческого потенциала, свой долг ты выполнила.

– К развитию? Вы про Аркадия? Значит, его способности раскроются ещё полнее?

– Наверняка. Но я про Аллу. Она сейчас очень несчастна, и у неё как ни-когда обострена способность творить… Может быть, это во что-нибудь выльется – в работу со словом. Или со звуком… Но, Лира, мой тебе совет: если она позовёт не лети. И к ней тоже. Пошли кого нибудь покрепче, по-толстокожее. Да вот хоть Мусю – они наверняка найдут общий язык…

Были уже сумерки, когда я вылетела, а точнее сказать выплыла из ее ку-пола. Собственные крылья казались неуклюжими. На душе скребли воро-ны. Меня как будто лишили всего. Даже права быть музой. Меня будут звать – а я не должна откликаться. Я кому-то нужна – но думаю только о собственных крыльях… Я способна лишь на то, чтобы сделать кого-то нес-частным – и радоваться полученной пыльце.

Наверное, всё правильно. Нельзя переплетать человеческие жизни со своей, да ещё так тесно. Тем более если ты – муза! Но… Я ведь старалась!

Я так старались, чтобы всё было хорошо! Син… Неужели ты не пой-мешь? Аркадий… Я сделала все, что должна была сделать. Всё, что могла! А если я причинила кому-то вред, то всё ведь еще можно исправить.

Ведь правда? Можно?

– Но если Лазарь был мертв меньше девяти дней, то душа не отлете-ла. И его воскресение, выходит, не настоящее?

– Оставь сомнение. Умер, по потом воскрес. Чего еще желать смертному?

ХОЛМ БЫЛ МЕРЗКИЙ, ТЯЖЕЛЫЙ, ОТ НЕГО НЕСЛО БУДУ-щими смертями. Всё вокруг было выжжено, вытоптано. Витая ко-лючка в несколько рядов на склонах, протянутая прямо по гарям.

Широкие окопы, почти рвы, на вид пустые. Таблички и бслыс ленты у миппых полей. И несколько камеппых домов на вершине, со следа-ми копоти, однако целых, и наново укрепленных мешками с песком.

– Нас прошлый год жгли. До того бурые стояли, рота, ну егце полицаев прикормили. Как Буран стал на шоссе ходить, минировать те озверели совсем. Народ по лесам разбежался, так они всех, кто остался, подчистую угнали, стариков только расстреляли.

Пожилой Стоян, с сединой в недельной шстинс и грустными глазами, шепотом пересказывал младшему лейтенанту историю гибели Тулово. Всё в этой истории было обыкновенно окрестные вёски так же сожгли, и Тон-кий Лес, и Заболотье, и Пыхань. И такие, как Стоян, мастера, на лесопил-ках ужс нс работали, а старались поджечь и взорвать, что только можно.

Младший лейтенант слушал вполуха, больше старался рассмотреть дета-ли и отметить в планшетке, что увидел. Оба они не шевелясь лежали в лоз-няке, хотя Стояну уже стало жарко в старом мадьярском полуфренче.