– Так скажи, на чем ты стоишь? – потребовала мисс Клара. – Я не вижу, что можно назвать более радикальным… то есть, на первый взгляд, более диким и ужасным… чем те принципы, которые ты уже высказал.

– Если то, что я высказал, справедливо, и если я уверен, что это справедливо, то разве можем мы отказать растительному царству в праве на избавление от тирании человека?  Разве у дерева, у любого растения, даже у плесени нет своей собственной жизни, разве они не имеют такого же права на жизнь?

– Но тогда как…

– И в самом деле, – продолжал китаец, не обратив внимания на попытку девушки его прервать, – кто может точно определить, где кончается растительная жизнь и начинается животная? Наука до сих пор не сумела провести между ними разграничительную линию. Я считаю, что вырыть картофелину определенно значит уничтожить живое существо, хотя и очень от нас далекое. Сорвать гроздь значит нанести травму живому винограду, а выпить виноградный сок значит совершить преступление против своего родственника. Такие широкие, возвышенные взгляды обязывают воздерживаться и от растительной пищи. Испытанием прочности вселенского братства становится ни больше, ни меньше как жизненный принцип сам по себе. «Все живые существа рождены свободными и равными и наделены правом жить и стремиться к счастью». Разве это не прекрасная мысль?

– Это, конечно, прекрасная мысль, – сказала девушка. – Но… Я понимаю, что покажусь тебе ужасно холодной, практичной и неприятной, но все же – как тогда жить нам? Разве мы, как и все, не имеем права на существование? Или мы должны путем голодания довести себя до смерти, чтобы подтвердить теоретическое право растений не быть съеденными?

– Да, моя любовь, – ответил Ванли, – это могло бы стать серьезной и трудной  проблемой, если бы  последние достижения науки не решили ее для нас, – он вынул из жилетного кармана маленькую золотую коробочку размером чуть больше часов, открыл крышку и положил девушке на бледную ладонь одну из крохотных пастилок. – Съешь ее, –  посоветовал он. – Она утолит твой голод.

Мисс Ньютон положила предложенное лакомство в рот.

– Я сделаю, как ты говоришь, – сказала она, – даже если это отрава.

– Это не отрава, – возразил Ванли, – это питательное вещество в самой рациональной форме.

– Но у этой пастилки  нет никакого вкуса… И она почти неощутима.

– Зато ее достаточно для поддержания жизни в течение периода от восемнадцати до двадцати пяти дней. В этой маленькой золотой коробочке хватит пищи для поддержания жизнедеятельности всего двадцать шестого Конгресса в течение целого месяца.

Клара взяла коробочку и с любопытством изучила ее содержимое.

– А как долго она сможет поддерживать мою жизнь? Наверно, больше года?

– Больше десяти… Нет, больше двадцати лет, – сообщил Ванли. И продолжал: – Я не стану докучать тебе лекцией по химии и физиологии, но ты должна знать, что пища, в какой бы форме мы ее ни принимали, распадается на так называемые основные компоненты – крахмал, сахар, олеин, белок и прочее. Они усваиваются и ассимилируются нашим организмом и служат для строительства необходимых тканей. В свою очередь, основные компоненты состоят из химических элементов, в первую очередь углерода, азота, водорода и кислорода. Именно для получения этих элементов нам и требуется пища. По старой схеме мы пополняли их запас через посредников. Из почвы и воздуха они попадали в траву, из травы в мышечные ткани быка, а из говядины уже в наш организм, причем вместе с множеством бесполезных, совершенно не нужных нам веществ. Немецкие химики открыли способ доставки в организм всех необходимых элементов в чистом компактном виде. Вот они здесь, в этой маленькой коробочке. Теперь человечество сможет получать средства поддержания жизнедеятельности непосредственно из естественного первоисточника; теперь старому, окольному, громоздкому и бесчеловечному способу будет положен конец; теперь на смертном грехе чревоугодия и сопутствующих ему пороках будет поставлен крест; теперь с жестоким убийством наших товарищей животных и братьев растений будет покончено навсегда… Теперь все вышеперечисленное, как новое священное дело, должны благословить  губы, которые я люблю!

Ванли наклонился вперед и поцеловал эти губы. Потом он вдруг поднял глаза и увидел стоящего рядом мистера Уолсингема Брауна.

– Боюсь, за вами следят… И собирают компромат, – поторопился произнести мистер Браун. – Этот итальянский танцор, который у вас служит, мисс Ньютон, следует за вами, как собака. Я тоже уделил ему свое благосклонное внимание. Он только что в большой спешке оставил Капитолий. Опасаюсь, что назревает скандал.

Храбрая девушка подарила своему монголоидному возлюбленному прямой и открытый взгляд, добавив ему лишний год жизни.

– Скандала не будет, – заявила она. – Дэниэл, мы сейчас же отправляемся к моему отцу и сообщаем ему то, о чем торопится оповестить его Франческо.

Все трое тут же покинули Капитолий. В начале Пенсильвания-авеню они вошли в огромное здание, освещенное так же ярко, как и Капитолий. Элеватор доставил их вниз, под землю. На четвертом этаже они пересели с элеватора в роскошно отделанный маленький вагон. Мистер Уолсингем Браун нажал на кнопку из слоновой кости в конце вагона. В дверях появился человек в униформе.

– В Бостон, – дал указание мистер Уолсингем Браун.

3. ЗАМОРОЖЕННАЯ НЕВЕСТА.

В два часа утра сенатор от Массачусетса сидел в библиотеке своего особняка на Норт-стрит. Его холодное, бледное лицо искажала гримаса удивления и гнева. Выпавшее у него из пальцев перо заляпало последние фразы в рукописи его великой речи. Сенатор Ньютон до сих пор не изменил древнему способу записи своих мыслей. Кляксы остались на следующих фразах:

«Логика событий вынуждает нас признать политическое равенство этих азиатских агрессоров – или, вернее будет сказать, завоевателей? – в нашей индоевропейской общественной системе. Но логика событий часто противоречит здравому смыслу, а ее последствия несовместимы с патриотизмом и справедливостью. Меч проложил им дорогу к избирательным урнам, но, мистер президент, я решительно утверждаю: никакие силы на земле не помогут  этим чужакам преодолеть святой путь к нашим домам и нашим сердцам!»

Перед сенатором стоял Франческо, профессиональный танцор. Его лицо светилось радостью подлого триумфа.

– С китайцем? Мисс Ньютон?..  Моя дочь? – задыхаясь, выговорил сенатор. – Я этому не верю. Это ложь!

– Тогда, ваше превосходительство, вы можете отправиться в Капитолий и увидеть все собственными глазами, – ответил итальянец.

Дверь распахнулась, и в комнату вошла Клара Ньютон в сопровождении достопочтенного мистера Ванли и его друга.

– В такой экскурсии нет необходимости, папа, – сказала девушка. – Вы можете все увидеть собственными глазами здесь и сейчас. Франческо, вон из дома!

Сенатор с принужденной вежливостью поклонился мистеру Уолсингему Брауну. На присутствие Ванли он не обратил никакого внимания. Потом он натужно рассмеялся.

– Это, конечно, шутка, Клара, – сказал он. – Вы с мистером Брауном устроили эту проделку, чтобы отвлечь меня от полночного бдения. Но эта шутка немного не ко времени.

– Это не шутка, – смело ответила его дочь. Она подошла к Ванли и взяла его за руку. – Папа, – сказала она, – это тот джентльмен, о котором тебе уже кое-что известно. Он равен нам по положению и интеллекту и разделяет наши моральные ценности. Он полностью достоин моей любви и твоего расположения. Ты хочешь выслушать то, что он должен тебе сказать? Хочешь, папа?

Сенатор издал резкий, холодный смешок и повернулся к мистеру Уолсингему Брауну.

– Мне нечего сообщить представителю нижней палаты, – заявил он. – Так почему он должен что-то сообщать мне?

Мисс Ньютон обняла молодого китайца за талию и подвела его вплотную к отцу.

– Потому, – провозгласила она голосом твердым и ясным, точно звон серебряного колокольчика, – потому что я люблю его.