Большую часть этого 70-летнего промежутка византийские владения на Пиренейском полуострове составляли провинцию Испанию (или Спанию), которая являлась частью сначала префектуры Африки, а затем Карфагенского экзархата. Однако в рамках этого экзархата Испания занимала особое место. Главной задачей карфагенского экзарха была защита африканских владений империи от нападений варварских берберских племен. В Испании же византийцам противостояло Вестготское королевство, стоявшее на ином уровне развития и обладавшее другими военными возможностями, и уже одно это придавало обороне провинции особый характер. К тому же эта провинция была отделена от основной территории экзархата, связь с которым могла осуществляться только морем, и это тоже влияло на ее положение внутри экзархата. Посылка Комициола непосредственно императором явилась признанием этого особого характера. Позже управлявший этой провинцией Цезарий направлял посольство в Константинополь, минуя своего непосредственного начальника — экзарха Карфагена. Можно говорить, что, являясь юридически частью Карфагенского экзархата, византийская провинция Испания занимала особое место, и ее правитель, носивший титул патриция и, может быть, дукса, мог непосредственно сноситься с императором в случае необходимости{644}.
Особое положение Спании отразилось и в том, что в Картагене был создан свой монетный двор, выпускавший как золотые солиды, так и более мелкую монету{645}. Последнее обстоятельство чрезвычайно важно. В Вестготском королевстве монета имела в основном (если не полностью) политический и идеолого-символический характер. Естественно, что и византийские, как и любые другие, монеты тоже имели такой же характер, но они обладали еще и экономической функцией. Чеканка и распространение более мелкой монеты ясно показывает изменения, которые принесло с собой византийское завоевание в экономической области, в первую очередь рост влияния торговли и торговцев{646}. Рыночный характер экономики, частично утраченный после варварского завоевания, возродился на территории имперской провинции.
Археологические данные показывают, что после византийского завоевания увеличивается приток товаров из Северной Африки, а также из сиро-палестинского региона, хотя в последнем случае неясно, прибыли ли они непосредственно с Востока или через Карфаген{647}. Важнейшим центром распространения этих товаров являлась Картагена. Другим важным центром была Малака, которая издавна служила наиболее значительным пунктом контактов Южной Испании с Северной Африкой. В районе этого города с давних времен располагались мастерские по изготовлению солений и особых рыбных консервов, очень ценимых в Риме и Италии. Но в условиях политического хаоса и вандальского завоевания Северной Африки, прервавшего или, по крайней мере, затруднившего торговлю по Средиземному морю, эти мастерские перестали существовать{648}. Восстановление относительной политической стабильности возродило Малаку как важный экономический центр, но теперь она становится в основном реципиентом североафриканского импорта. Там существовал довольно значительный слой торговцев, в большой степени грекоязычных выходцев из Восточного Средиземноморья, которые активно поддержали византийцев и теперь не менее активно торговали с Северной Африкой{649}, явно соперничая с коллегами из Карта-гены. Хотя археология дает пока еще лишь отдельные элементы общей картины экономических связей того времени, на основании уже имеющихся данных можно говорить, что византийское завоевание привело к включению восточного и южного побережья Пиренейского полуострова в общую экономическую систему Средиземноморья и к возрождению рыночной экономики.
Отношения между византийцами и вестготами в Испании постоянно были очень напряженными. Вестготские короли не оставляли надежды выбить византийцев с полуострова, и не было практически ни одного короля, который не воевал бы с имперскими войсками, пока, наконец, вестготы не добились своей цели. Надежды же императоров реально подчинить себе всю Испанию рухнули сразу. И в этих условиях главной задачей имперских властей на Пиренейском полуострове было обеспечить безопасность провинции. Поэтому довольно скоро на границе с Вестготским королевством стала создаваться линия пограничных укреплений, крепостей (castella), опорных пунктов (castra). Они поддерживали укрепленные города (civitates), составляя вторую линию обороны{650}. Вопрос о том, был ли при этом создан настоящий limes, как это было сделано в недавно завоеванной Северной Африке, вызывает споры{651}. Вполне возможно, что сплошной укрепленной линии не было, но само существование укреплений представляется несомненным. Вероятнее всего, здесь были поселены пограничные воины — limitanei{652}. Павел Диакон (Hist. Lang. III, 21) говорит, что после подавления мятежа Герменегильда его жена Ингунда, бежав к византийцам, попала в руки воинов, которые обитали на границе против испанских готов (qui in limite adversum Hispanos Gothos residebant). Глагол resideo показывает, что эти воины находились на границе постоянно, так что слова лангобардского историка не оставляют сомнения в существовании limitanei. Они же свидетельствуют, что уже в 584 г. система укреплений была полностью сформирована. Но еще раньше, во время кампании 571 г., Леувигильд с помощью предателя захватил Асидон, который Иоанн Бикларский (а. 571) называет очень укрепленным городом (fortissimam civitatem). Из этого упоминания еще не следует, что все укрепления Асидона были созданы византийцами, но это очень вероятно{653}. Видимо, сразу же после подчинения части Южной и Юго-Восточной Испании, потеряв надежду на подчинение всего Пиренейской полуострова, имперские власти стали создавать укрепленную границу, и, возможно к 571 г., а к 584 г. точно, эта граница была создана. Не исключено, что напротив нее вестготы тоже создали подобную линию{654}, хотя это и более сомнительно.
Создание пограничной линии отрезало византийскую провинцию от остальной территории полуострова. Полностью контакты между византийской и вестготской частями Испании прерваны не были, но стали весьма затруднительными. Григорий Турский (IX, 1) упоминает, что когда Реккареду не удалось установить дружеские отношения с бургундским королем Гунтрамом, он запретил подданным Гунтрама проходить через города Септимании. И позже граница с франками была относительно закрытой, а попытки перейти вестготскую границу вообще рассматривались как государственное и даже религиозное преступление{655}. Учитывая постоянную напряженность в отношениях с византийцами, можно полагать, что подобные меры принимались и на границе с их владениями. Возможно, что и с византийской стороны принимались адекватные меры. Археологические данные показывают, что, поддерживая активные контакты с Северной Африкой и Восточным Средиземноморьем, города византийской Испании, в частности Малака, практически перестали быть связанными с Пиренейским полуостровом{656}. В этом свете становится понятным эпизод с захватом византийцами епископа Ментесы Цецилия в 615 г. (Epist. Wis. II){657}. По словам наместника провинции патриция Цезария, он был захвачен «нашими людьми» (a nostris hominibus) и затем отпущен ради заключения мира с королем Сисебутом. Цецилий был довольно значительной фигурой в церковной иерархии вестготской Испании и, может быть, близок Сисебуту. В 612 г. ему вместе с епископами Кордубы и Тукци (а также светским властям) был адресован закон Сисе-бута о рабах иудеев (Leg. Vis. XII, 2, 13), а позже, когда Цецилий захотел уйти в монастырь, король упрекал его в том, что он предпочитает личное спасение общественному служению (Epist. Wis. I). Кто такие «наши люди» Цезария, сказать трудно. Возможно, это была личная гвардия патриция. В письме Цезария Сисебуту отпуск из плена Цецилия подается как уступка, которую автор письма делает королю ради заключения мира. Видимо, в обычных обстоятельствах такая уступка могла и не делаться. Если уж такую видную фигуру византийцы могли захватить, то с людьми более низкого положения они явно не церемонились.
