Просить разрешения участвовать в прорыве Гайдару на этот раз не понадобилось. Прудников поставил лишь одно условие: чтобы писатель от него не отставал, был все время рядом.

Когда стемнело, батальон пошел на прорыв. Завязался ночной бой. Гайдар, стреляя на ходу, бежал рядом с Прудниковым. Неподалеку разорвалась мина. Взрывной волной Прудникова опрокинуло, ударило о землю. Он потерял сознание.

Гайдар вынес его под огнем на себе. Когда попали в относительно безопасное место, Аркадий Петрович положил комбата на землю под деревом.

Прудников мне в 1963 году рассказывал:

— Я очнулся. Лежу под деревом. Рядом вижу человека в немецкой пятнистой плащ-палатке. Машинально схватился за кобуру — пистолет на месте. С трудом вытащил — а пальцы не слушаются. Не могу взвести затвор. Наконец это мне удалось.

Тут человек в плащ-палатке рывком прижимает к земле мою руку и голосом Гайдара говорит: «Не надо, Ваня, не стреляй. Здесь и без тебя много стреляют».

Гайдар спас мне жизнь, а я его чуть не убил.

Поединок на Крещатике

Вот еще один эпизод. Он произошел в центре Киева, на Крещатике.

Гайдар возвращался из госпиталя вместе с кинооператором Абрамом Наумовичем Казаковым. Они жили в гостинице «Континенталь».

До гостиницы оставалось минуты три-четыре хода, когда Аркадий Петрович с Казаковым заметили, что люди, которые двигались впереди по тротуару, начали останавливаться, испуганно пятиться и даже разбегаться.

Оказалось, что впереди стоял пьяный сержант. В руке он сжимал наган и забавлялся тем, что наводил его то на одного прохожего, то на другого. Люди пугались, шарахались. Пьяный хохотал.

Среди тех, кто шарахался, были и военные. Одни здесь, в Киеве, служили, другие приехали с передовой. И никто не желал, находясь в тылу, умереть от пьяной пули.

Но когда Гайдар и Казаков, никуда не пятясь, остались на тротуаре вдвоем, Аркадий Петрович пошел сержанту навстречу.

У Гайдара был трофейный парабеллум, но Аркадий Петрович не стал вынимать его из кобуры. Он не собирался устраивать дуэль.

Вокруг все замерло.

— Не подходи! Застрелю! — крикнул пьяный. Он почему-то стал нервничать.

Гайдар молча продолжал идти.

— Не подходи! — раздалась угроза сержанта.

Гайдар продолжал идти, будто ему ровным счетом ничто не угрожало.

Между сержантом и Гайдаром оставалось метра четыре, когда Аркадий Петрович внезапно прыгнул вперед и сильным ударом вышиб револьвер из руки сержанта.

Пьяный потерял равновесие и, закачавшись, сел на асфальт. Аркадий Петрович быстро нагнулся, подобрал наган, положил его в карман галифе и пошел в сторону гостиницы…

Что было дальше — уже неинтересно.

Эту историю мне поведал инвалид войны, главный оператор документального фильма «Сталинград» (в 1943 году этот фильм обошел экраны всего мира), дважды лауреат Сталинской премии Абрам Наумович Казаков.

Сознательный трагический выбор

В сентябре фашистская армия совсем близко подошла к Киеву. Было очевидно, что город не устоит. Гайдару предложили место в последнем самолете, который должен был лететь в Москву. Аркадий Петрович отказался. Потом в партизанском отряде его спрашивали: «Почему? Ну, почему?» Аркадий Петрович отмалчивался, но однажды не выдержал:

— Стыдно. Лететь было стыдно.

В Киеве и окрестностях оставалась шестисоттысячная отборная армия. Высшее командование бросало ее на произвол судьбы. Со многими бойцами и командирами Гайдар встречался, обещал, что победа обязательно будет за нами. Как после этого можно было сесть в самолет и улететь в Москву, зная, что его читатели и слушатели остаются в «мешке», что их никто не собирается из окружения выводить и спасать?

А более молодые, ничем себя не проявившие журналисты из той же бригады «Комсомольской правды» улетели.

Их звали Миша, Володя и Дима.

Миша и Володя были едва пишущие. В Москву они посылали корреспонденции о том, как жалко выглядят взятые в плен немецкие солдаты и какая гордость наполняет каждого советского человека при виде захваченных трофеев. К передовой эти молодцы никогда не приближались: вероятно, не хотели отвлекать бойцов от полезного дела — разгрома врага.

Третий молодой журналист писать не умел совсем, но зато его обучили нажимать кнопку «лейки».

Когда в кабинете редактора «Комсомольской правды», а затем и в спецотделе редакции молодых людей спросили, где Гайдар, все трое с заметным единообразием заявили следующее: «Писатель сам, добровольно, с неясными намерениями остался в окруженном Киеве».

В подтверждение подозрительности его целей молодые коллеги привели такой довод: Гайдар все последнее время старательно учил немецкий…

Что Аркадий Петрович «все последнее время» ходил в немецкий тыл за «языками» и, случалось, приносил оглушенных, обеспамятевших фрицев на себе, эти трое упоминать не стали. Как ничего не рассказали и о том, что Гайдар потом часами сидел над трофейными документами.

Немецкий Аркадий Петрович изучал еще в реальном училище. На передовой ему была нужна совсем иная лексика.

На основе письменных заявлений, сделанных тремя молодыми негодяями, в большом здании на Лубянке было заведено уголовное дело. Писатель А. П. Голиков-Гайдар обвинялся в измене Родине «в форме невозвращения к месту постоянной службы и добровольной сдачи в плен противнику».

Недавно отыскались следы этого «дела». Оно до сих пор в надежной сохранности[10].

Редакционные новости. В Москве начинались трудности с продовольствием. Мишу, Володю и Диму, когда они вернулись из Киева, поставили на спецдовольствие. А в издательстве «Правда», где помещалась и редакция «Комсомолки», эти трое ходили из кабинета в кабинет, пили еще не нормированную водку и всем рассказывали, как они уже давно заподозрили писателя.

Разговор с генералом Власовым. Сам же писатель в это время медленно брел по Бориспольскому шоссе под Киевом неизвестно куда. Вместе с ним брело и брошенное шестисоттысячное войско. Здесь были лучшие части Красной армии, готовые драться насмерть. Лучшая бронетехника. Лучшая артиллерия. Сотни грузовиков с боеприпасами. Не было только военачальников, выдвиженцев И. В. Сталина, назначенных на высокие должности взамен 40 000 командиров, расстрелянных вместе с маршалом Тухачевским. И не было абсолютно никакой информации. Люди еще не могли поверить, что в Кремле и в Генеральном штабе на Арбате их уже списали как «запланированные потери».

Внезапно послышался грохот тяжелого танка. Машина двигалась со стороны Киева. На башне, в черном шлеме, блестя наградами, восседал командир. Судя по петлицам ромбической формы, это был генерал[11]. Первый увиденный после падения Киева.

Танк, не притормаживая, нахально двигался посреди шоссе. Люди торопливо шарахались в стороны, чтобы не попасть под гусеницы, но в то же время удивленно и даже радостно передавали друг другу: «Власов! Генерал Власов. Командующий 37-й армией». Окруженцы радовались его появлению. Значит, Родина их не забыла, не бросила. Они кричали генералу, просили его остановиться. Они хотели его о многом спросить… Но Т-26 даже не замедлил ход.

…Аркадий Петрович Гайдар с двух лет отличался чувством собственного достоинства. Ни при каких обстоятельствах его не терял, даже если это грозило ему расстрелом[12]. Когда сотни людей выстроились вдоль дороги, уступая путь танку, Гайдар вышел на середину шоссе, расставил ноги в знак того, что никуда с места не сойдет, и широко расставил руки. Со стороны могло показаться, что он собирается танк обнять.