— А вот эта скамейка останется в памяти поколений, — продолжал я вдохновенно врать. — На ней обожал сиживать сам Павел Петрович. Сюда доносится гул плотины, слышишь, как таинственно вода бормочет. Она вместе вот с этими каменными глыбами массу сказок ему нашептала. Присядем.
— Ты романтик, — улыбнулась Лена. — Откуда все эти сведения?
— Недоверие — пережиток мрачных времен. Из-за него страдали даже умнейшие люди. Вспомни Коробочку Гоголя. Так что не искушай судьбу. Живи по классику: «Доверие — признак роста».
— По-моему, тот философ говорил «сомнение»… Ну да все равно. Судя по твоему росту, ты очень доверчив. На голову выше меня.
— Проверим! — Я встал со скамейки, увлекая за собой Лену. Мои руки скользнули по ее чудно тонкой талии к волнующе округлым упругим бедрам. Лена чуть вздрогнула, но не отстранилась.
— Пожалуйста, Женя, не надо…
— Если женщина говорит «нет», то это означает — может быть, когда произносит «может быть», то это — да, а если говорит «да», то какая же она после этого женщина?..
Лена подняла затуманившийся взгляд, хотела что-то сказать, но слов не последовало — помешал поцелуй.
Как обычно, слабый пол он и есть слабый! — мелькнула у меня самодовольная мысль. — Ни одной осечки, как вышел с зоны.
Лена несколько смущенно рассмеялась.
— Я думала, ты только рассказывать байки хорошо умеешь… Но все одно — не бери в голову. Это ничего не значит. Минутная слабость.
— Я за минутные слабости! Только они дают силы бодро шагать по жизни. Неплохой тост, а? Его надо произнести. Давай заглянем в «Театральное». У меня как раз лишняя монета. Для будущей артистки грех не побывать в театральном кафе.
— Почему ты решил, что я там не была? Ладно, согласна. Только за себя сама рассчитаюсь.
— Как желаешь. Настаивать пока не смею.
Поднявшись по проспекту до Оперного, свернули к кафе.
В уютном его холле монументом стоял швейцар.
— Граждане, местов нет, — встретил он нас словами, явно самому уже набившими оскомину.
Лена потянула меня за рукав: «Да ну их, обойдемся», но я услышал доносившиеся из зала бодрые старания ансамбля, который выступал здесь не часто, и отступать не спешил.
— Вот молодежь нынче пошла! — пророкотал сзади насмешливый голос. — Не умеет со швейцаром договориться. Дипломатически…
Эти слова принадлежали невысокому кряжистому рыжему мужчине лет тридцати пяти в добротном сером шерстяном костюме. Вокруг его бычьей шеи был небрежно повязан цветной галстук «удавка». Двое молодых спутников говорившего стояли чуть сзади него и ухмылялись. Тот вразвалку подошел к швейцару и о чем-то с ним пошептался.
— Завсегда рад услужить хорошим людям, — расплылся швейцар в угодливой улыбочке, пряча что-то в карман. — Проходите во второй зал. Там слева свободный столик. Снимите табличку «занято» и располагайтесь со всеми удобствами. Там как раз пять стульчиков.
— Прошу с нами, молодые люди, — повернулся ко мне незнакомец. — Сегодня мне весело и у всех должно быть хорошее настроение. Такой мой принцип.
Наша группа миновала первый зал и отыскала незанятый столик. Когда все уселись, я смог более внимательно рассмотреть эту троицу. У тридцатипятилетнего были тонкие губы и серые глаза с прищуром под мохнатыми рыжими бровями. Двое его спутников примерно моих лет имели на удивление непримечательные лица. У одного были светлые, почти белые, волосы, а у другого — черные, воронова крыла.
— Давайте знакомиться, — предложил мужчина с цветным галстуком. — Имею честь представиться — Альберт Иванович, преподаватель. А это мои лучшие студенты. Морозов и Воронов. Сегодня они успешно сдали труднейший экзамен и мы решили это событие скромно отметить.
— Евгений.
— Елена.
— Вы из породы грызунов, обгладывающих гранит науки? Студенты? — неуклюже попытался сострить Альберт Иванович.
— Не угадали. Я инструктор по автоделу — ваш коллега в некотором смысле. А Лена специалист по конфетам.
К нам подошла официантка.
— Восемьсот грамм коньяка пятизвездочного, бутылку «Гроно» и пять порций поджарки. Фруктов каких-нибудь, — заказал преподаватель. — Надеюсь, Евгений, вы не сердитесь, что я распоряжаюсь? Вот и чудненько.
В зале был приглушен свет, музыканты не слишком насиловали барабанные перепонки посетителей — играли ненавязчиво и негромко. Заказ не заставил себя ждать, и настроение за столиком быстро поднималось. В отличие от своих подопечных, Альберт Иванович выделялся многословием и излишней игривостью в тостах.
— Поднимаю бокал за прекрасных женщин! — уже с раскрасневшимся от алкоголя лицом провозгласил он, плотоядным взглядом раздевая Лену. — Женщины — это цветы. Цветы наиболее прелестны, когда распущены. Так выпьем за распущенных женщин!
Студенты довольно загоготали и, перегнувшись через столик, чокнулись с покрасневшей Леной.
— Давай уйдем, — сказала она, почти умоляюще взглянув на меня. — Уже поздно. Ты говорил, только на минуту зайдем.
— Извините, но вынуждены вас покинуть. Дела. Рады были знакомству.
— Ну да, конечно. Время — деньги, — растянул губы в благодушной улыбке Альберт Иванович. — Вот, возьмите, Евгений, мою визитку. Коли появится желание научиться жить — милости прошу. Это не банальная учтивость, а искреннее стремление помочь ближнему…
Уходя, мы услышали за спиной уже не сдерживаемый хохот подвыпивших студентов.
Вечерний свежак выветрил небольшую дозу хмеля, и настроение у меня стало легкое и одновременно почему-то грустное. Наверное, из-за того, что все неповторимо. Этот вечер с ласковым шепотом тополей по краям тротуара, это темное небо в далеких прозрачных облаках, и желанная девчонка, что идет со мной под руку о чем-то задумавшись…
— Мне пора, — тихо сказала Лена, отводя взгляд.
— Провожу. А что, у тебя предки из породы Церберов? — Я остановился и поправил ей челку, упавшую на глаза.
— Я живу одна. А провожать не надо — мы пришли. Вот эта пятиэтажка.
— Страшная жажда что-то появилась. Не угостишь глотком воды?
— Нет, — она лукаво погрозила пальчиком. — Знаю я эту воду: дайте попить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде…
— Хитрить с тобой бесполезно. Ну, подари поцелуй на прощание.
Через минуту Лена мягко отстранилась и как-то странно посмотрела на меня затуманившимися глазами.
— Ладно. Пойдем, Женик…
Утром проснулся поздно. Солнце слепящими трассерами било через легкие тюлевые занавески окна, осердясь на людей, которые могут спать в столь чудесное утро.
Лена уже не спала. Я заподозрил, что проснулся не от буйства светила, а от ее нежно-внимательного взгляда.
— Давненько бодрствуешь? — устроился на постели в полусидячем положении, по-восточному скрестив ноги.
— Что ты должен сейчас обо мне думать! — Лена грустно и как-то виновато посмотрела в мои глаза. — Ну и думай!..
— Что ты, глупышка! Ты очень, очень славная. Иди ко мне…
…Железная дверь на мгновение открылась, впустив в камеру высокого парня лет двадцати семи с голубыми водянистыми глазами.
— Привет братве, каждый рубль в чужом кармане считающей личным оскорблением! — Он швырнул кожаную кепку в угол и подошел к бачку напиться.
— Полегче, Штабной! — Церковник сел, прислонясь к стене. — И спрашивай разрешения, когда пользуешься общей кружкой!
Под взглядом его холодных серых глаз вновь прибывший как-то весь слинял и даже будто уменьшился в росте.
— Церковник?! Выхватили?
— Как видишь. Не покатило, фарт пропал.
— Зря масть поменял. Освобождал бы церквушки от серебряной и рыжей посуды, икон, как раньше. А то разбой — это ж пятнашка голимая.
— Не каркай! Лучше молись, чтоб я в тюрьме не сказал братве, что ты завхозом в лагере был. Враз ведь переделают Штабного в Голубого, — Церковник, оскалив прокуренные гнилые зубы, загоготал. — Сейчас-то опять по сто сорок четвертой отработался?
— Да. Квартирная кража с применением технических средств. Но прицепом. Основная сто вторая с пунктами «а» и «г». Хозяин квартиры неожиданно вернулся…